User:GreyDragon/MaresMilk
{{#ifeq: User |User| Кобылье молоко | Кобылье молоко}}[[Title::{{#ifeq: User |User| Кобылье молоко | Кобылье молоко}}| ]]
{{#ifeq: | |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} | |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | ||
Author: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}]] [[Author::{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}| ]]
}} |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | |
Author: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} |
Author: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}}]] [[Author::{{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}}| ]]
}}
}} |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} | |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | | Authors: ' |
Authors: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}]]
}} |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | |
Authors: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} |
Author: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}}]]
}}
}}
}} {{#if:| — see [[:Category:{{{category}}}|other works by this author]]}}
Глаза быстро привыкли к темноте, ощупывая детали обстановки жилого помещения над конюшней. Темно и тихо. Внизу фыркают и всхрапывают лошади, иногда топают, переминаясь во сне с ноги на ногу, но эти звуки только усиливают тишину наверху, -- я привык засыпать, слушая их. Лошади спят, все спокойно. Что же разбудило меня?
Прислушиваясь к себе, я чувствую растущее напряжение, или тревогу, смутную, но набирающую силу. Этого еще не хватало. Конюшня стоит в глубине старого парка, до ближайших домов далеко, -- ночью вполне могут забраться бомжи, или еще кто-нибудь (такое уже бывало). Сейчас в конюшне никого нет, кроме меня: все разъехались по домам, а я, как всегда, остался дежурным на ночь, так как ехать мне все равно некуда (я уже пятый год живу здесь с разрешения владельца, с тех пор как нашел эту работу и ушел от родителей). Если что, помощи ждать неоткуда, но я не чувствую страха. В моей тревоге нет предчувствия беды, скорее – напряженное ожидание.
Может это просто возбуждение? Мне всегда сложно сохранять спокойствие, ведь в конюшне двадцать породистых кобыл, к которым меня тянет значительно больше, чем к женщинам (вдобавок, наши кобылки начисто лишены внимания жеребцов, -- конюшня у нас чисто прокатная). Днем я еще как-то справляюсь, но за это часто приходиться расплачиваться ночью, -- внезапным приступом возбуждения. Если повезет, он превращается в яркий эротический сон прежде, чем я успеваю проснуться. Если нет, -- то все происходит наяву, но утром это тоже кажется сном: в нашей реальности чему-то настолько прекрасному просто нет места. Я давно перестал пытаться отличить сны, которые ярче реальности, от реальности, кажущейся сном.
Вот и сейчас я не могу понять, разбудило меня внезапное чувство тревоги, или это всего лишь сон. Как бы там ни было, я не могу игнорировать непонятное напряжение, которое медленно набирает силу то ли внутри, то ли вокруг меня.
Выбираюсь из-под одеяла, на всякий случай, стараясь не шуметь. Чувство опасности молчит напрочь. В качестве компромисса стаскиваю плавки, чтобы не бросать их потом в опилки в деннике, если припрет окончательно, и, в натуральном виде, иду к лестнице вниз, крадущимся шагом как я его понимаю (в конце концов, нагишом в самые страшные битвы ходили еще древние греки). Уже у лестницы снимаю с неприметной полки на стене увесистый ремень-перевязь с хозяйской винтовкой. Мощный пружинный пятиствольник Crosman SG550 не слишком подходит для самообороны: оперенный дротик весом в фунт с эксцентриком в наконечнике человека убивает наверняка, не важно, как и куда он попал. Но Марат Шакирович другого оружия не признает, -- оно либо недостаточно мощное, либо не годиться для выживания (на этой теме хозяин «повернут» по полной) поскольку требует фабричных боеприпасов.
Перевязь хозяйской «пушки» жутко тяжелая, -- широкий кордурный ремень-патронташ забит пятизарядными обоймами дротиков, -- хотя сам спрингган (черный кевларовый «брусок» без единой выступающей детали кроме оптики) почти ничего не весит. К ремню он крепиться над плечом хитрым поворотным креплением на щеке приклада так, что его можно носить либо висящим спереди, либо закинув назад и воткнув нижний конец «бруска» в крепление на ремне.
Шершавый ремень надежно цепляется за кожу на плече, -- тяжелый сволочь, но все равно удобный. Спереди, на армейский манер, к перевязи пристегнуты два ножа: маленький, жутко острый ColdSteel SurvivalEdge в пластиковых ножнах со стержнем-огнивом – рукояткой вверх; и тесак «Экспедиция» отечественной фирмы «Саро» в кордурных ножнах (это скорее топор, лопата и пила в одном флаконе, чем нож), закрепленный рукояткой вниз. Веса перевязи они почти не добавляют, а в драке могут очень пригодиться, но, опять же, не для самообороны, а, скорее, для скорейшего убиения противника. Сбоку к патронташу специальными застежками-ремешками крепиться изрядный моток паракорда, наподобие еще одной перевязи, -- пожалуй, единственное в этом комплекте, что уверенно можно считать средством нейтрализации.
Ремень удобно лег на плечо, сразу став ощутимо легче. Его тяжесть приятно успокаивает, -- она кажется очень естественной, правильной, на фоне странного беспокойства, которое все усиливается то ли внутри, то ли вокруг меня, -- но желания перекинуть винтовку из-за спины на грудь, или взять ее в руки нет совершенно.
Идя на очередной компромисс, я просто спускаюсь вниз по лестнице, тихо ступая босыми ногами. Спустившись в широкий коридор между двумя рядами просторных денников, внимательно вглядываюсь в живую, теплую темноту конюшни, дышащую спокойствием. Рука привычно ложиться на длинную панель выключателей на стене, но я не спешу включать свет. В четвертом от лестницы деннике слева по коридору медленно разгорается мерцающее сияние. Изумрудно-зеленое, как сочная свежая трава в яркий весенний полдень, оно пульсирует в такт с охватившим меня напряжением.
Все-таки сон. Так и не включив свет, я, уже не пытаясь скрываться, иду к деннику Красотки. Она действительно самая красивая кобыла в нашей конюшне, по крайней мере, на мой взгляд. Раз нечто явно нереальное происходит в ее деннике, это точно очередной фантастический сон: участницей моих эротических грез (в том числе и откровенно фантастических) чаще всего становиться именно Красотка.
Пустой денник залит изумрудным светом. Он мягко струиться с краев широкой вертикальной трещины, или разрыва на внешней стене денника. Этот сияющий разрыв (почему-то мне кажется, что это именно разрыв в ткани реальности) очень красив. Я открываю дверь денника и вхожу внутрь, чтобы рассмотреть его поближе. Мне приходиться напрягать глаза, -- пульсирующий свет разрыва не слепящий, но, все таки, слишком яркий. Стараясь рассмотреть, что находиться на другой стороне, я подхожу к разрыву вплотную. Опасаться мне нечего, -- мои сны не превращаются в кошмары (разве что реальная жизнь, иногда, как и у любого в наше время).
С той стороны разрыва луг с высокой, сочной травой залитый солнечным светом и теплом. Солнце стоит в зените на чистом, светло голубом небе, -- судя по его цвету, начало лета, или поздняя, теплая весна. Красотка спокойно пасется, изредка помахивая хвостом (видно гнус ей не досаждает) рядом с каким-то деревянным строением: то ли сеновал, то ли летняя конюшня из старых, выбеленных погодой и временем, но все еще крепких досок и бревен. Какой красивый сон.
Улыбнувшись, я пытаюсь шагнуть в разрыв, чтобы присоединиться к Красотке. Преодолев некое слабое сопротивление, похожее на упругость воздуха, я оказался на другой стороне. Ступни зарылись в мягкую, прохладную почву, стебли травы гладили и щекотали ноги. Одновременно меня окружили звуки луга и лиственного леса: шелест травы и листьев, щебет птиц, шум ветра, приятно холодящего кожу. Я стоял на просторном лугу, упирающемся в кромку леса. Далеко справа, почти у горизонта блестела на солнце широкая река. За спиной луг и лес уходили вдаль до самого горизонта. Никаких признаков жилья видно не было, ели не считать деревянную постройку, стоящую на лугу.
Впрочем, все это я отметил лишь мельком, шагая к пасущейся Красотке. Сейчас она оправдывала свое имя как никогда прежде. Рослая и сильная, она, тем не менее, была грациозной. Эта грация и изящество даже в неподвижности наполняли ее прекрасное тело, до краев заполненное теплой, ласковой силой, -- эротичной, женственной, манящей. Огненно-рыжая шерсть ярко сверкала на солнце, словно полированная медь, подчеркивая великолепный рельеф мышц, плавно движущихся под кожей при каждом шаге, или другом движении. Шелковистая грива и хвост струились на ветру живым пламенем.
Красотка скосила на меня блестящий карий глаз, тихо фыркнула и слегка приподняла хвост. Она знала, чего мне в этот момент хотелось больше всего на свете, и не возражала против моих намерений, -- наши желания явно совпадали, как всегда. Я ответил ей счастливой улыбкой. С кобылами в этом смысле всегда проще, чем с женщинами, -- кобылы не страдают ложной скромностью, понять их легко и просто. К тому же, ни одна женщина не сравниться с Красоткой привлекательностью и сексуальностью. Многие мужчины не хотят, или могут не признать это, но я не собираюсь врать самому себе.
Подойдя к Красотке вплотную, я привычно пристроился немного сбоку, хотя бояться мне было нечего, и начал гладить ее великолепный могучий зад, одновременно лаская и массируя ее тело (насколько позволяла сила рук). Красотка на мгновение замерла, прислушиваясь к знакомым ласкам. Потом она опустила голову и вновь стала расслабленно пастись, словно вовсе не замечала того, что я делаю, но ее равнодушие было обманчивым. Красотка широко расставила задние ноги, отставив их далеко назад. Ее хвост приподнялся еще выше а тело стало подрагивать в ответ на ласки, выражая крайнюю степень сексуальной готовности. Даже для ее сговорчивости и темперамента (такого же огненного, как цвет ее шерсти) столь приятная картина была редкостью.
Следя за ее реакцией, я скользнул ладонью под хвост и начал ласкать ей киску. Вторая ладонь привычно, почти без участия разума, скользнула меж лежек кобылы и коснулась ее бархатистого вымени, -- нежного и горячего, кажущегося раскаленным наощюпь в сравнении с остальным телом кобылы (просто очень теплым и сильным). В ответ на это прикосновение Красотка вновь замерла и ощутимо вздрогнула: я нашел то, чего ей сейчас хотелось больше всего.
Я начал настойчивее ласкать ей вымя, массировать пальцами соски, прислушиваясь к ее реакции. Несомненно ей хотелось именно этого. Я готов был ласкать ее так, как ей того хотелось, и столько, сколько понадобиться, чтобы доставить ей удовольствие, -- благо в собственном сне я мог никуда не спешить. Встав сбоку от Красотки я наклонился вперед и привычно скользнул ей под брюхо. Встав на одно колено, с трудом дотянулся лицом до вымени (все таки Красотка очень рослая) и с наслаждением уткнулся в него, ловя губами сосок. Руки привычно потянулись к брюху кобылы, лаская ей низ живота и внутренние стороны бедер, но я едва осознавал это.
Я сосал ее словно жеребенок: забыв обо всем на свете, вкладывая все силы и само желание жить в это единственное, пока, но самое важное действие. Красотка замерла как то по-новому, ее тело отвечало моей настойчивости так, словно от этого действительно зависела моя жизнь. Лаская низ ее живота, я ощутил, как стремительно вздулись под кожей вены вокруг вымени. Сама нежная складка вымени налилась пульсирующим теплом, еще более сильным, чем обычно. Никогда прежде мне не удавалось добиться столь яркой реакции, сосанием вымени кобылы (но прежде мне еще ни разу не удавалось вложить столько требования и искренней страсти в это действие).
Внезапно вымя Красотки начало набухать, стремительно наполняясь и мне в рот из соска стало вливаться молоко, -- все быстрее и легче с каждым сосущим движением. Я пил его не отрываясь: теплое, восхитительно вкусное, -- и меня переполняла радость чего-то невозможно, невероятно прекрасного.
Я пил долго, до тех пор, пока не почувствовал, что напился и сыт, -- по-настоящему, так, как никогда не мог насытиться прежде. Красотка наслаждалась этим не меньше, а может даже больше чем я: у нее никогда не было жеребят и для нее это удовольствие было не менее новым. Когда я отпустил ее вымя, в нем по-прежнему было молоко, но Красотка отнеслась к этому без сожаления. Активное сосание вымени, давшее естественный результат, очень возбудило ее и она жаждала продолжения даже больше, чем я.
Я выскользнул из-под брюха кобылы между ее широко расставленными задними ногами, мгновение полюбовался ее роскошным хвостом, до предела взлетевшим вверх и распустившимся веером, и уткнулся лицом в ее зовущую, яростно «моргающую» киску, припав к ней не менее жадно, чем к вымени кобылы. Я с наслаждением пил ее любовный сок, которого было более чем достаточно, чтобы утолить мою жажду, -- одновременно стараясь как можно сильнее возбудить кобылу губами и языком (человеку это сделать не просто, но опыт может дать многое). Одновременно я настойчиво ласкал и массировал пальцами ее анус. Красотку это всегда возбуждало.
Чувствуя ее стремительно растущее возбуждение и безмолвный эмпатический призыв завершить начатое, становящийся похожим на крик полный отчаянной страсти, я с сожалением оторвался от ее киски и перешел не решительный фистинг, погрузив руку до локтя в текущее влагалище кобылы и сильными, решительными толчками доведя ее до грани оргазма. В тот момент, когда я почувствовал, что пора переходить к последней стадии, если я хочу кончить в кобылу и вместе с ней, меня пронзило острое сожаление и чувство беспомощности: поддавшись великолепию момента, я не позаботился о подставке для себя, -- совершенно необходимой в последний, самый приятный момент.
Словно в ответ этой мысли меня охватило невероятное, совершенно незнакомое ощущение: мое тело стремительно менялось, словно высвобождаясь из прежней человеческой формы, меняя не только строение, но и массу. Окружающий мир поплыл, смазавшись в стремительно меняющихся ощущениях тела, ином восприятии зрительных образов, звуков и запахов.
Мое тело стало во много раз больше и тяжелее, но мышцы налились силой и тяжесть словно исчезла, сменившись ощущением стремительной легкости. Шея вытянулась и изогнулась дугой. Голова тоже вытянулась, значительно прибавив в размерах и весе, но могучая выйная связка легко удержала ее. Руки вытянулись вперед. Ладони словно свернулись, -- ощущение пальцев исчезло, сменившись неясным ощущением рудиментов, -- средний палец стал нижней частью ноги, ноготь превратился в копыто.
Уши сместились к макушке и вытянулись, чутко ловя каждый шорох. Мир звуков словно раскрылся, затопив восприятие настоящим потопом. Зрительное восприятие изменилось еще сильнее: теперь я видел все почти на триста шестьдесят градусов вокруг себя (только прямо спереди обзор немного закрывала моя собственная морда с возбужденно трепещущими ноздрями, а сзади, -- мое огромное мускулистое тело покрытое лоснящейся серой шерстью, грива и хвост, -- светло серые, почти серебристые) но не совсем так, как видит мир человек.
Больше всего изменилось восприятие запахов: теперь вокруг меня их было множество в тончайших сочетаниях и оттенках, но один затмевал их все, самый прекрасный и желанный на свете, -- запах предельно возбужденной кобылы стоящей передо мной. Точнее, теперь уже почти подо мной. Я возвышался над застывшей, зовущей Красоткой, напряженно вытянувшись «свечой». Ее запах возбуждал меня так, как никогда прежде. С ним смешивался острый запах молодого сильного жеребца, -- он лишь усиливал запах кобылы, приятно подчеркивая его, ведь это был запах моего собственного тела переполненного тестостероном, который стремительно выбрасывали в кровь изменившиеся гениталии.
Мощные кости, крепкие мышцы и связки задних ног легко держали вес моего тела (наверняка доходящий теперь почти до тонны), но запах кобылы и собственное возбуждение буквально сводили с ума, почти погасив человеческие мысли в моем сознании. Только инстинкты и мысли жеребца, смешавшиеся с человеческими в новом облике, помогли мне в тот момент не упасть и завершить начатое.
Когда я овладел Красоткой, заставив ее затанцевать под моим весом, я был жеребцом не только физически, поэтому мне удалось доставить кобыле настоящее удовольствие. В то же время, это не помешало мне наслаждаться этим еще и мысленно (как важным для себя достижением) так, как это свойственно человеку. Частью сознания, остававшейся человеческой, я с удовольствием отметил, что, отдавшись лошадиному восприятию происходящего, по-прежнему действую нежно (по лошадиным меркам): обе части моего сознания одинаково стремились прежде всего доставить удовольствие кобыле.
Когда я соскочил с Красотки, чувствуя, как мой член временно расслабляется после мощного семяизвержения, она сразу отбежала в сторону с веселым ржанием, распустив веером хвост. Я заржал в ответ и попробовал догнать ее. Мы понеслись по лугу легким галопом, играя в древнюю, как сам лошадиный род игру: танец-погоню в которой можно выплеснуть радость близости, подразнить и возбудить друг друга перед новым соитием. Стремительная скачка, ощущение стремительности и силы своего тела возбуждали ничуть не меньше, чем близость Красотки, предвкушение нового соития в ее движениях, запахе, ржании. Я с наслаждением растворился в восприятии жеребца, наслаждаясь стремительной скачкой и любовной игрой, но часть сознания все равно оставалась человеческой, жадно впитывая необычность и новизну происходящего для человеческого восприятия.
Когда Красотка позволила мне догнать себя, показывая, что ей снова хочется близости, желание уже не было столь требовательным, всепоглощающим, как в первый раз. Человеческой части сознания хотелось еще чего-то, что было совершенно безразлично восприятию жеребца. Лошади тоже любопытны, но гораздо меньше, чем люди. Человеческое любопытство легко взяло верх над инстинктами жеребца, -- это еще раз подтвердило мысль, возникшую в сознании сразу, как только схлынули страсть и наслаждение первой близости: в этом удивительном сне я не просто превратился в жеребца (что не раз случалось со мной прежде в эротических снах), а стал жеребцом-оборотнем.
«Кобылье молоко», -- мелькнула мысль в человеческой части сознания: «да еще выпитое прямо из вымени, отданное кобылой в ответ на безмолвную мольбу». Наверное, только так человек и может стать жеребцом-оборотнем (при условии, что среди предков лошади, накормившей его молоком, были оборотни). Конечно, это не укус и кровь, но лошади ведь не волки, -- все должно быть иначе.
Свой дар (это ведь не проклятие хищника, влекущее за собой голод и жажду крови) наверняка может передать и жеребец-оборотень, причем как женщине, так и кобыле. Для этого в момент близости он должен быть в промежуточной форме (нечто вроде классического получеловека-полуволка из фильмов ужасов, но в лошадином варианте), -- наиболее полно воплощающей сущность оборотня.
Желание дать Красотке возможность оборачиваться и разум кобылы-оборотня (более гибкий чем разум обычной лошади), который даст нам возможность общаться так, как общаются люди, -- не менее страстное, чем желание новой близости, -- помогло мне запустить обратное превращение, не задумываясь о том, как это сделать. Мое тело вновь начало меняться. Восприятие смазалось и я оказался лежащим на траве у задних ног красотки прежде, чем успел осознать, что происходит. Мне не удалось остановить процесс обращения на пике, -- когда преимущества двух форм оборотня сливаются, устраняя их недостатки. Я просто снова превратился в человека, но почти не заметил этого.
Предвкушение и нетерпение охватили меня настолько, что любые неудачи уже не имели значения. Вскочив на ноги, я отметил краем сознания, что спрингган и ремень-патронташ с ножами благополучно пережили оба обращения, и вновь заставил свое тело меняться. Это мне удалось легко. Куда сложнее было остановить обращение прежде, чем оно завершалось во втором облике.
Я пытался снова и снова, отчаянно спешил добиться нужного результата, но эта спешка и сексуальное возбуждение скорее помогали мне, чем мешали, -- при иных обстоятельствах мне, скорее всего, пришлось бы тренироваться не один день, чтобы научиться останавливать процесс обращения по своему желанию, -- благодаря им мне хватило нескольких десятков (может быть сотни) попыток, занявших меньше часа. Все это время Красотка терпеливо ждала, хотя я отчетливо чувствовал ее желание (особенно находясь в облике жеребца). Ее совсем не пугало то, что происходило со мной. Казалось она понимала причину и смысл происходящего, -- даже лучше, чем я сам понимал это в тот момент.
В конце концов, мне удалось остановить обращение точно посередине. Результат превзошел мои самые смелые ожидания. В этом облике я был ростом не многим меньше, чем вытянувшись «свечей» в облике жеребца, но мое тело, покрытое могучими мышцами (ставшими даже сильнее, чем в лошадином облике) имело человеческие пропорции и очертания. Шея с шелковистой серой гривой и голова были полностью лошадиными, оставляя в моем распоряжении лошадиное зрение, острое обоняние, слух, инстинкты и восприятие жеребца, -- вполне способные управлять этим удивительным телом. Торс был почти человеческим, хотя его, как и все тело, покрывали могучие мышцы, прочная лошадиная кожа и лоснящаяся серая шерсть (защищающие тело гораздо лучше обычной одежды). Ниже пояса мощные, вполне человеческой формы бедра спереди плавно перетекали в гениталии жеребца, а сзади в массивные ягодицы почти лошадиной формы, укрытые лошадиным хвостом, словно предназначенным самой природой для соблюдения необходимых приличий. От бедра до колена мои ноги в этом облике имели человеческую форму. Ниже колен она перетекала в лошадиную, позволяя использовать во время ходьбы и бега преимущество скакательных суставов и могучих пружинистых связок, -- заканчиваясь лошадиными копытами (надежной естественной «обувью»). Руки были почти человеческими, но их пропорции и мощь соответствовали остальному телу, а ногти на пальцах скорее напоминали прочный материал лошадиных копыт.
В этом облике перевязь с оружием смотрелась на мне куда естественнее, чем в человеческом, -- не была громоздкой и тяжелой. Мельком порадовавшись этой мысли краем сознания, я снова подошел к Красотке, наслаждаясь легкостью и стремительностью движений своего тела, -- тела оборотня в его истинной форме. Не прилагая для этого никаких сознательных усилий, я ступал очень легко, словно танцуя на своих лошадиных копытах, несмотря на огромный вес тела. В то же время я стоял на ногах увереннее, чем в человеческом облике, находясь в стремительном динамическом равновесии, -- удивительно устойчивом и надежном.
В облике оборотня мой рост был более чем достаточным, чтобы снова овладеть Красоткой, уверенно стоя на земле (мне даже пришлось согнуть ноги в коленях), чем я тут же воспользовался, громко заржав от наслаждения, -- Красотка ответила мне не менее радостным ржанием, всем телом подавшись навстречу. Я овладел ею сверху, в естественной лошадиной позе, с наслаждением вдыхая восхитительный запах ее возбужденного тела чуткими ноздрями жеребца и нежно покусывая спину кобылы своими лошадиными зубами (достаточно сильно, чтобы доставить ей удовольствие), -- но при этом у меня были руки, ловкие, сильные, чуткие, чтобы ласкать и обнимать ее тело во время соития, еще больше усиливая удовольствие.
Когда закончилось семяизвержение (мощное и долгое, несмотря не недавнее соитие), сотрясавшее мое тело мучительно сладкой судорогой, я долго лежал на спине Красотки, нежно обнимая ее могучими руками оборотня, а в человеческой части сознания ярко пульсировала мысль, полная настоящего счастья: «сбылась мечта иппофила!»
Красотка стояла спокойно (она даже опустила голову и начала пастись), давая мне насладиться этим мгновением и разделяя наслаждение со мной, -- но стоило мне выпрямиться и отступить на шаг, как она вновь распустила хвост веером и с веселым ржанием отбежала в сторону. Я последовал за ней в облике оборотня, легко держась рядом даже когда красотка срывалась в стремительный галоп. Потом снова полностью обернулся жеребцом, с наслаждением отдавшись древнему танцу любовной погони.
Доскакав до реки Красотка вновь позволила мне овладеть ею. Потом мы с наслаждением напились кристально чистой воды, холодной, как горный ледник и поскакали обратно к лесу. Там мы вновь любили друг друга, потом еще какое-то время скакали вместе, уже просто наслаждаясь бегом. Незаметно перейдя с легкого галопа на рысь мы, в конце концов, остановились и начали пастись, наслаждаясь покоем.
В сравнении с умиротворением пасущейся лошади самая глубокая медитация, доступная человеку, выглядит, в лучшем случае жалко. Я давно понял это, наблюдая за лошадьми, но испытать такое состояние самому, -- это нечто совсем иное. Я с наслаждением растворился в восприятии мира, естественном для жеребца, человеческой частью сознания (отодвинутой очень далеко, но не гаснущей) наслаждаясь новизной этого состояния.
Трава, которую в человеческом облике я, при желании, мог бы есть лишь пересилив себя, была сочной и удивительно вкусной. Часть стеблей уже подсохла на солнце и имела сладковатый вкус. Незрелые колоски семян приятно хрустели на зубах, -- они были вкуснее травы, но их, к сожалению, было мало. Однако это не волновало меня, ведь травы вокруг было много. Ветер, постепенно становящийся прохладным с приближением ночи, был бы холодным для человеческой кожи, но сейчас он лишь приятно охлаждал мое тело, -- в облике жеребца надежно защищенное толстой кожей и шелковистой шерстью; и пышущее внутренним жаром огромной жизненной силы. Ветер словно гладил мою шерсть, играя хвостом и гривой и это было удивительно приятно. Любой, кто хоть раз ласкал лошадь по-настоящему, знает, насколько чутко их шерсть реагирует на прикосновения, но человеку просто не дано представить и понять это удивительное ощущение, его можно только испытать. Земля тоже становилась прохладнее, но это тоже не беспокоило меня, скорее, было по-своему приятно.
Когда солнце скрылось за лесом я снова овладел Красоткой, -- уже без страсти, спокойно и нежно, лишь усиливая охвативший нас покой. Чувство опасности, не менее острое у лошадей, чем у хищников (иначе они бы не выжили), говорило и мне, и Красотке, что сейчас мы в безопасности, -- поэтому мы не остались на ногах, а легли в траву, свернувшись и прижавшись друг к другу, рядом с деревянной постройкой, одиноко стоящей на лугу, одновременно похожей на сеновал и конюшню. Засыпая, человеческой частью сознания, я испытал острое сожаление от того, что такой прекрасный сон вот-вот закончиться: восприятию жеребца эти переживания казались полностью лишенными смысла, и я с радостью укрылся в нем от свойственных человеку терзаний.
Первым, что я осознал проснувшись, было ощущение тела, -- я по-прежнему был жеребцом. Это уже не могло быть сном. Только поняв это, я осознал, что происходившее со мной не могло быть сном: в нем было слишком много такого, что я в принципе не мог вообразить столь отчетливо и детально.
Радость мгновенно смешалась со страхом, -- было ли реально все, что произошло, или только часть, стал ли я действительно оборотнем, или просто каким-то образом превратился в жеребца и так и останусь в этом облике (последнее меня совершенно не привлекало). В ответ на мой чисто человеческий страх мое тело начало меняться и я почувствовал что лежу на влажной земле, холодной после ночной прохлады, среди мокрой высокой травы, которую шевелит влажный ветер, дующий от реки, неприятно холодящий голую кожу. Только бок и спину приятно грело горячее тело Красотки, но в спину сильно давил жесткий кевларовый корпус спринггана (в лошадином облике он мне совершенно не мешал).
Раздраженно фыркнув (в человеческом исполнении звучало это слабо и неубедительно), я вновь стал оборачиваться, остановив этот процесс в истинном облике оборотня. Мне снова стало комфортно, хотя вокруг меня ничего не изменилось. Гибкость тела, наличие рук и оружие за спиной (опять переставшее казаться громоздким, твердым и неудобным) давали человеческой части моего сознания столь отчаянно необходимую уверенность. Только ощутив ее в полной мере, я открыл глаза и осмотрелся.
Вокруг действительно ничего не изменилось. Над головой безоблачное голубое небо. Справа шумит близкий лиственный лес, слева мои чуткие ноздри улавливают влажный запах чистой большой реки. Я приподнялся на локте и осмотрелся, легко сгибая мускулистую лошадиную шею.
Вокруг все было точно так же, как в тот момент, когда я шагнул сюда из своего мира сквозь пространственный разрыв-трещину, мерцающую зеленым светом, -- только самого разрыва не было. Скорее всего, он закрылся вскоре после того, как я прошел на эту его сторону. Тогда я сразу перестал обращать на него внимание, но теперь, спокойно вспоминая случившееся, мне удалось уловить момент, когда исчезло странное напряжение, разбудившее меня среди ночи в моем мире.
Магический портал, или, скорее, некий естественный разрыв в ткани реальности (мне казалось, что все же последнее), закрылся так же быстро, как возник. Путь из этого мира и времени туда, где я родился был отрезан, скорее всего навсегда, но меня это скорее радовало чем огорчало: если разрыв закрылся навсегда, то за нами никто не сможет последовать из того мира, -- своих соотечественников я знал слишком хорошо и боялся их появления здесь гораздо больше, чем любых опасностей этого мира. Конечно, здесь тоже могут жить люди, но мне хотелось верить, что здесь их нет, или что они так далеко от этого места, что мы никогда не встретим их, если останемся здесь.
Если люди придут сюда я вряд ли смогу защитить себя и Красотку даже если лошади-оборотни столь же живучи как волки. Если нет, то нам вряд ли будет грозить здесь серьезная опасность. У нас есть все, необходимое чтобы жить здесь сколь угодно долго. Я посмотрел на конюшню-сеновал, растянув губы в широкой лошадиной улыбке (ощущение было странным и непривычным для обоих частей сознания, но оно мне очень понравилось), -- если использовать это строение по его прямому назначению, нам с Красоткой будет вполне комфортно даже зимой, которая здесь, скорее всего, будет довольно мягкой.
Когда я внимательно посмотрел на деревянную конюшню-сеновал глазами жеребца-оборотня, прикидывая, как использовать его в качестве жилья для себя и своей кобылы, у меня сложилось однозначное впечатление, что строили его такие же, или очень похожие на нас существа, но было это очень давно. Это было вполне возможно, -- во всяком случае, не более странно, чем все, что произошло со мной со времени предыдущего пробуждения.
Были ли сейчас в этом мире другие лошади оборотни, меня не волновало совершенно. Опасности для нас они не представляли (в отличии от людей), -- меня убеждало в этом собственное восприятие мира. В любом случае, их не было близко, Красотку отбить у меня здесь и сейчас было некому: это очень успокаивало человеческую часть сознания, в восприятии жеребца было очевидным другое, -- Красотка была привязана ко мне по-настоящему и вряд ли отдала бы предпочтение даже победившему меня самцу. Женщины редко способны на это, но моя самка – кобыла, пусть теперь она кобыла-оборотень, это ничего не меняет.
Почувствовав, что Красотка проснулась и зашевелилась рядом со мной, я повернул голову и посмотрел на нее. Словно отвечая моим мыслям, ее тело начало меняться. Красотка легко остановила этот процесс точно посередине (у нее, в отличие от меня, это получилось легко и сразу, -- может быть потому, что прежде она была лошадью), и посмотрела на меня.
-- Привет, Бель, -- я снова радостно улыбнулся. Мой голос в истинном облике оборотня звучал иначе, чем голос человека (он был значительно сильнее, громче и выразительнее, сохранив многие черты фырканья и ржания жеребца), но это было даже красиво, -- слова человеческой речи звучали вполне понятно, а остальное не имело значения.
Красотка улыбнулась в ответ, это было удивительно красиво.
-- Привет, Ветер, -- она назвала меня лошадиным именем, которое я выбрал для себя (я не раз говорил ей об этом, когда никто не мог услышать моих слов), так же как я назвал ее человеческим именем, которое шептал, лаская ее (оно тоже значило красотка, но на другом языке). Бель совершенно человеческим жестом протянула руку и погладила меня по щеке, нежно провела ладонью по гриве, потом поцеловала меня в губы.
Целовались мы долго и с удовольствием. Красотка всегда любила целоваться, но сейчас это было нечто совершенно новое: объятия женщины и поцелуй кобылы, все одновременно. Кобыла-оборотень в истинном облике, -- что может быть прекраснее? Я не знаю, да и не хочу знать.
-- Ты знала, что так будет, так ведь?, -- спросил я, когда мы наконец оторвались друг от друга. Ее глаза весело блеснули.
-- Откуда взялась та светящаяся дырка в стене, через которую мы сюда попали, и где мы сейчас я не знаю. А вот что с тобой будет, если ты выпьешь мое молоко прямо из вымени, знала конечно.
-- Но ведь ты была обычной лошадью, до вчерашнего дня, ведь так?, -- Бель серьезно кивнула.
-- Уж ты то точно знаешь, что лошади не глупее людей. Если я была просто лошадью, это не значит, что я не могу знать своих предков, даже довольно далеких, и того, что это родство означает.
-- Я не об этом, -- я тряхнул гривой, выражая волнение на лошадиный манер, -- как такое вообще возможно? Бель задумчиво наклонила голову.
-- Очень просто. Жеребец-оборотень зачал кобылу, которая была моей не знаю точно сколько пра бабушкой, в облике жеребца, а не в истинном облике оборотня. Поэтому ни она ни ее мать не получили дар обращения. Она могла передать его потомкам, таким же спящим, каким он был у нее, но пробудить этот дар они могли только в близости с людьми.
-- Молоко из вымени кобылы выпитое мужчиной, или сперма, извергнутая жеребцом, во влагалище женщины.
-- Именно так. Не знаю, откуда это известно тебе, но я рада, что ты это знаешь. Труднее сказать, почему тот жеребец-оборотень поступил именно так, -- лишив моих предков пробужденного дара обращения, возможности сражаться за свободу. Они столько лет жили в рабстве, умирали по прихоти людей, -- по ее щеке, покрытой гладкой огненно-рыжей шерстью скатилась слеза, большая, чистая и блестящая. Мне так жаль их.
-- Мне тоже, Бель, -- я осторожно обнял ее и стер пальцем слезу со щеки, позволив ей впитаться в мою шерсть, -- но, возможно, у того жеребца-оборотня просто не было иного выбора. В том мире, где мы с тобой родились, таким существам давно нет места. Обладай твои предки даром обращения их бы рано, или поздно перебили, как и других оборотней. Возможно, тот жеребец был последним из них. Если так, то он точно знал, что так будет, и думал только о том, чтобы сохранить сам дар обращения, хотя бы спящий, в крови твоих предков. Мне очень хочется думать, что тогда он думал о нас с тобой, -- я попытался улыбнуться, но улыбка получилась очень грустной.
Бель так же грустно кивнула.
-- Может быть. Я ведь сама думала точно так же. Когда ты начал приходить ко мне ночью, когда стал моим самцом, мне так хотелось передать тебе дар, пробудить его и получить от тебя, -- пробужденным. Но я боялась. Знала, что не смогу жить так как раньше, а ты не сможешь смотреть на это, и на других лошадей в нашей конюшне. Ты передал бы дар им, но не смог бы защитить свой табун, мой жеребец, -- она снова ласково погладила меня по щеке. Нам просто не было места в том мире.
Теперь уже я грустно кивнул в ответ.
-- Поэтому ты только здесь решилась накормить меня молоком?
-- Здесь нам ничего не угрожает. Здесь нет людей, да и опасных хищников тоже. По крайней мере, мне так кажется.
-- Мне тоже, Бель. Будем надеяться, что так и есть. Ты самая умная и смелая кобыла на свете, -- я нежно привлек ее к себе и снова поцеловал в губы. Мне всегда казалось, что лошади гораздо умнее людей. Теперь я знаю, что это так.
Бель весело тряхнула гривой и фыркнула. Спорить с этим она не собиралась.
-- Кстати, можешь не волноваться, охальник. Жеребят у меня не будет, пока я сама не захочу этого. Очень сильно так, чтоб не сомневаться, -- Бель подмигнула мне и ласково погладила по щеке.
-- А ты не хочешь? -- я весело ухмыльнулся во всю пасть, прекрасно зная ответ (восприятием жеребца я очень чутко улавливал настроение Бель).
-- Конечно нет! Мне и так хорошо, -- Бель решительно тряхнула гривой.
Я снова привлек ее к себе. Мысль о том, что случайная беременность нам не грозит, мгновенно пробудила во мне желание. В истинном облике оборотня (который формой все же ближе к человеческому, чем к лошадиному) Бель отвечала на мои ласки с восхитительной неловкостью девушки, впервые занимающейся любовью, -- в тоже время, сохраняя силу, страсть, искренность и горячее тепло возбужденной кобылы.
Когда мы наконец отпустили друг друга и снова легли рядом, отдыхая после долгой и страстной близости. Я высказал вслух то, о чем подумал, когда Бель сказала, что не может случайно забеременеть, -- подумал прежде, чем страсть и желание смели прочь все посторонние мысли.
-- Все это очень похоже на творение магов древности: сам дар обращения, который пробуждает близость с людьми; защита от случайной беременности. Выходит не все эти маги и колдуны, о которых рассказывают в нашем мире, были приверженцами черной магии, -- как принято считать.
-- Ты думаешь, дар создали люди?
-- Не знаю, но очень на то похоже. Во всяком случае, в нашем мире сохранились легенды о нем. Со временем они стали очень странными, -- я мысленно улыбнулся, вспоминая многочисленные истории в жанре TF (чаще всего удивительно мрачные и пугающие), которые читал, за неимением лучшего, в англоязычном сегменте сети, -- их считали даже не легендами, а выдумками, или просто бредом (чем и было большинство из них), но в некоторых каким-то образом сохранился истинный смысл.
-- Про молоко ты узнал из этих легенд?
-- Да.
-- Это хорошо. Иначе ты бы не знал, как передать мне пробужденный дар.
-- Да, нам удивительно повезло. Причем, не один раз.
-- Если дар создали люди, они были совсем другими, -- не такими как сейчас.
-- Все люди разные. Я ведь тоже человек, Бель. Тех древних магов уничтожили, скорее всего, потому, что они не были жестокими, как другие. Они не хотели сражаться, хотели просто спокойно жить. Может быть для этого они и создали дар. Их искусство не смогло их защитить, -- жестокость и невежество сами по себе очень опасны, когда таких людей большинство.
-- Может быть. Во всяком случае, они точно были такими же похотливыми как ты, -- Бель игриво провела ладонью по моему животу.
-- Разве это плохо?
-- Нет конечно. Это очень хорошо. Иначе нам с тобой было бы скучно.
-- Пожалуй.
Я приподнялся на локте и стал с интересом рассматривать Бель в истинном облике оборотня. За разговором и в порыве страсти мне было как-то не до этого, хотя любоваться ее телом было не менее приятно, чем ласкать его, или вдыхать его удивительный запах.
Тело Бель в истинном облике оборотня размерами и силой не уступало моему собственному. Очертания были очень похожи тем более, что женская грудь отсутствовала, только вымя находилось на положенном месте внизу живота, придавая этой части тела почти полностью лошадиный вид. Тем не менее ее тело было гораздо более женственным, чем у любой человеческой самки: пропорции, округлость, сформированная немного другой формой мышц и мощным слоем подкожной клетчатки, множество еще более тонких, трудноуловимых нюансов строения тела, -- все это не оставляло сомнений в его половой принадлежности (в добавок, тело Бель буквально дышало могучей сексуальностью даже сильнее, чем в облике кобылы). Отсутствие женской груди на ее почти человеческом торсе не бросалось в глаза. Округлости формы тела создавали странную иллюзию: казалось, что грудь все же есть (причем очень красивой формы), хотя там не было даже выпуклостей.
Полюбовавшись ее телом, я, наконец, встал. Бель тоже поднялась с земли, -- сильным, гибким движением, полным непреднамеренного соблазна. Когда она выпрямилась во весь рост, я в полной мере оценил предусмотрительность создателей дара обращения (если это действительно было творение магов): будь у Бель женские груди, пропорциональные ее телу, она не смогла бы двигаться с такой грацией, уверенностью и легкостью. Вымя ей не мешало, так же, как не мешало бежать в облике кобылы.
Взявшись за руки, мы подошли к деревянной конюшне-сеновалу, неизвестно кем и когда построенной на этом огромном лугу, который находился, опять таки, неизвестно где, в каком мире и времени. Высота входного проема была такой, что нам не пришлось нагибаться. Под высокой крышей из толстых досок не было потолка, так что внутри было еще просторнее. Земля под крышей заросла травой, но не такой пышной и высокой, как снаружи. Мы разошлись в разные стороны, осматривая строение изнутри с одинаковым любопытством, но по-разному: Бель, прежде всего, старалась понять, удобно ли будет жить здесь; меня интересовала, скорее конструкция постройки, ее прочность и надежность на данный момент.
Я опасался, что постройка обветшала от времени и придется ее ремонтировать (я знал достаточно о строительстве деревянных конюшен и временных укрытий для лошадей, подобных этой постройке, чтобы справиться с такой задачей, но заниматься этим в срочном порядке мне не хотелось совершенно), однако мои опасения не подтвердились. Решетчатый каркас из бревен толщиной в мою руку (в истинном облике оборотня), выбеленных солнцем и ветром до серебристо-белого цвета, собранный без единого гвоздя или связки, -- при помощи пазов, деревянных клиньев и шипов, -- вполне мог простоять еще столько же, сколько он уже простоял здесь. Толстые доски обшивки, собранные в большие щиты с помощью поперечин и все тех же деревянных шипов, были в таком же состоянии. Даже в крыше не обнаружилось щелей, которые пропускали бы свет.
Дощатые стены отлично защищали от ветра. Сейчас внутри было даже душновато. Это означало, что даже в довольно суровую зиму нам с Бель будет здесь вполне комфортно в облике лошадей, или в истинном облике оборотней. Вдобавок, в той части постройки, которая воспринималась как конюшня, имелись дополнительные столбы с колышками и пазами, на которые можно было уложить длинные крепкие жерди, сложенные у задней стены помещения. Представив себе эту конструкцию в собранном виде, я восхитился изяществом и простотой решения неведомых строителей: в случае необходимости эту конюшню можно было быстро и легко утеплить, забив пространство между сборной решеткой из жердей и щитами внешней обшивки сеном, которого зимой на сеновале всегда должно быть с изрядным запасом.
Собственно сеновал, от конюшни (или жилого помещения, если все это действительно строили лошади-оборотни) отделяла решетчатая перегородка из бревен. Внутри нашлось даже несколько жердей, явно предназначенных для сооружения высоких стогов сена. Представив себя на вершине такого стога, я пришел к выводу, что для такой работы человеческий, или очень близкий к нему, облик подойдет лучше, чем истинный облик жеребца-оборотня, -- все таки люди потомки обезьян, хорошо это, или плохо.
На внутренних опорных столбах у задней стены жилого помещения имелся длинный решетчатый желоб кормушки для сена. Больше никакой мебели не было, но нам она была и не нужна.
Повозившись с деревянными клиньями, я снял один за другим деревянные щиты внешней обшивки стен и сложил их стопкой в промежутке между каркасом и внутренними столбами-опорами. Внутри сразу стало светлее.
Прислонившись плечом к опорному столбу входа, я задумался. Что делать дальше? Жилье на зиму у нас есть, ремонта оно не требует. Единственное, что нужно предпринять до зимы, -- заготовить сено. Но этим заниматься еще рано, даже учитывая, что косить придется косой с деревянным лезвием, которое не возьмет действительно сухую траву. Я весело фыркнул, -- человеку таким инструментом косить было бы сущим мучением, но для жеребца-оборотня в истинном облике это не проблема: имея такую силу много ума для этого не надо. Работа для меня вполне привычная и тяжелой она не будет. С этим я справлюсь быстро. Что еще?
Нужно изготовить инструменты: ту же деревянную косу, грабли, вилы. Имея отличный нож и тесак изготовить все это можно за пару часов. Опыт у меня есть, рядом лес, в котором почти наверняка не ступала нога человека, -- подходящего сухостоя наверняка предостаточно. Еще мне понадобиться волокуша и хомут, чтобы самому в нее впрягаться. Имея моток паракорда сделать их тоже не проблема, если повозиться чуть подольше, паракорд можно не резать (так и придется сделать, мало ли для чего еще он может потом пригодиться).
Я попробовал представить, как впрягаюсь в волокушу с сеном. В истинном облике подойти спереди, встать между оглоблями, руками надеть хомут на шею, потом обратиться до конца и вперед, выпрягаться, соответственно, в обратном порядке. Выглядеть этот процесс, с человеческой точки зрения, будет довольно смешно, но сделать это будет не трудно. Остальное не имеет значения, -- смеяться надо мной здесь все равно некому.
На данный момент можно ничего не предпринимать. Обратиться жеребцом и пастись, наслаждаться обществом любящей самки, пока можно будет начинать сенокос. Но человеческая часть сознания требует подготовиться к худшему, насколько это возможно. Что можно для этого предпринять? В пределах разумного, пожалуй, совсем немного.
Важнее всего получить ответ на вопрос обладают ли лошади-оборотни столь же мощной регенерацией, как волки-оборотни. Бель этого знать не может, -- вряд ли ее предок-оборотень рассказывал тогда о чем-то еще кроме самого необходимого, ему наверняка было не до того. Остается поставить эксперимент на себе. Опасно конечно, но, если действовать с умом, то не слишком, даже если регенерация у нас с Бель обычная, как у лошадей и у людей.
Ухожу подальше от конюшни, чтобы не пугать Бель запахом крови, -- она все еще осматривает что-то внутри. Выщелкиваю из пластиковых ножен малый клинок. Для моей ладони в истинном облике рукоятка конечно маловата, но ухватить ее удается на удивление удобно (сказываются ловкость и сила оборотня, да и сам нож сделан отлично). Так, разрез на левом предплечье, с верхней стороны, чтобы не зацепить крупные вены, и вдоль линий Лангерганса, чтобы заживал лучше, если регенерация окажется обычной.
Провожу по коже, довольно сильно нажимая на лезвие (кожа жеребца куда прочнее, чем кожа человека). Есть, пошла кровь, -- в восприятии жеребца ее вид и запах значительно страшнее, чем в человеческом, приходиться сдерживать страх человеческой частью сознания. Нож острый как бритва, я почти не чувствую боли. Еще немного, для наглядности эксперимента. Пожалуй хватит, -- разрез довольно длинный, но неглубокий.
Нагибаюсь за пучком травы, тщательно вытираю лезвие от собственной крови и задвигаю нож в ножны до тихого щелчка вырезов-фиксаторов о пластиковую гарду. Снова смотрю на левую руку. Раны на предплечье уже нет. Это радует, -- значит у нас с Бель регенерация классических оборотней. Болезни нам тоже не страшны, что, при полном отсутствии цивилизации и медицины, пожалуй, даже важнее, чем мгновенное заживание ран.
Теперь не плохо бы прояснить еще пару вопросов, -- специфическая уязвимость оборотней. Фазы луны нам явно до фонаря, кровавое безумие нам не грозит в любом случае. Остаются огонь и серебро. Заживет ли рана от ожога так же быстро, как рана от ножа? Придется проверить.
Оборачиваюсь жеребцом и скачу легким галопом к опушке леса. Снова принимаю истинный облик оборотня, уже почти не думая об этом. Глаза привычно обшаривают лесную подстилку, -- Марат Шакирович легко мог устроить настоящую робинзонаду прямо в старом парке, где стояла его конюшня и нас к этому делу привлекал, не спрашивая согласия (он начальник, мы подчиненные, зачем спрашивать кому чего хочется), -- есть. Сухой поваленный ствол, пятна лишайника, немного прошлогодней травы. Большего мне для маленького костерка и не надо.
Достаю из кордурных ножен тесак. Сила оборотня и хороший клинок удивительное сочетание, -- сухое, твердое как камень дерево поддается с первого удара. Отрубить приличных размеров сук, расколоть на длинные тонкие щепки, сложить их аккуратным шалашиком на голой земле, уложить внутрь лишайник и сухую траву. На все уходит меньше минуты. Не глядя, возвращаю тесак в ножны. Снова выщелкиваю нож, достаю огниво из крепления на пластиковом чехле. Осторожный удар обратной стороной лезвия (тут особая сила не нужна). Длинные белые искры падают на сухой мох, осторожно дую на него, по лошадиному фыркая через ноздри, -- дымок превращается в слабое пламя, потом занимаются щепки и передо мной уже горит настоящий огонь, хоть и совсем небольшой. Вот и пригодился ферроцериевый стерженек, хотя при иных обстоятельствах жеребцу-оборотню он вряд ли мог бы понадобиться, -- траву и сено жарить не надо.
Мне снова приходиться сдерживать человеческой частью сознания страх, который вызывает огонь в восприятии жеребца. Сделать это не трудно, -- ничего похожего на ужас, который, по идее, внушает огонь волкам-оборотням, я не чувствую. Улыбнувшись этой мысли, вставляю огниво в держатель.
Стоя на коленях у маленького костра, тщательно нагреваю на огне кончик ножа. Теперь самое неприятное. Прожечь себе кожу раскаленным металлом задача весьма мерзкая, будь ты хоть трижды оборотнем. И что я спрашивается буду делать, если ожог не захочет заживать. Тогда придется его вырезать, чтоб зажил как обычная рана. Ладно, в любом случае не помру.
Сжимаю зубы и прижимаю лезвие ножа к левому предплечью, плоскостью, для чистоты эксперимента. Запах паленой шерсти и мяса в восприятии жеребца пугает значительно больше, чем боль. Пока борюсь с возникшей паникой, давя ее человеческой частью сознания, боль затихает. Сквозь слезы смотрю на свою многострадальную руку, -- рана от ожога исчезла. Вот и отлично.
Улыбаясь во всю пасть, кладу нож на землю, аккуратно тушу костер. Подбираю нож, встаю и, по-прежнему в истинном облике бегу назад к конюшне, держа нож в руке, -- пока лезвие не остынет, не стоит возвращать его в пластиковые ножны.
Рядом с конюшней перехожу на шаг, трогаю лезвие ножа, -- металл давно остыл на ветру. Возвращаю нож в ножны и вхожу в жилое помещение конюшни, напряженно соображая, где достать хотя бы кусочек серебра, хотя прекрасно сознаю, что здесь мне его не найти, -- чтобы окончательно провести черту между оборотнями-лошадьми и волками-оборотнями (чего мне сейчас хочется больше всего на свете) нужно проверить свою реакцию на металл, которого они, судя по легендам, так боятся.
-- Ты чего мрачный, как главбух в день зарплаты? – я улыбнулся, как-то не ожидал услышать от Бель любимую шутку Марата Шакировича, хотя ничего странного в этом не было, она много раз ее слышала и прекрасно поняла смысл.
-- Да вот думаю где взять хотя бы кусочек серебра.
-- Это подойдет?
Бель со счастливой улыбкой продемонстрировала мне массивный браслет в виде витой спирали из двух узких полос блестящего металла. Я не ювелир, но, ухаживая за девушками в наше время по неволе научишься отличать серебро и золото от прочих металлов, -- иначе ни денег, ни благосклонности не видать. Я осторожно взял в руку на редкость увесистое украшение, тщательно осмотрел его, обернувшись при этом человеком (чтобы вернуть привычное восприятие), даже не заметив этого. Насколько я мог судить без йодной пробы, это было чистое серебро.
-- Где ты нашла эту красотищу, Бель?
-- В углу валялась, в траве. Сразу не видно, -- она махнула рукой, показывая, где именно лежала ее находка.
-- Это действительно серебро? – Бель очень волновалась, даже дрожала от любопытства.
-- Да, но как ты это определила? – она весело тряхнула гривой.
-- Помнишь тех двух толстых теток, одна жена банкира, а вторая, по-моему, какого-то бандита. Они всегда приезжали кататься увешанные всякими цацками, которые потом очень смешно звенели и часто падали на землю, а тебе приходилось искать, -- я молча кивнул.
Воспоминание было не из приятных. Ползать на карачках в пыли выбитого копытами рабочего круга возле конюшни в поисках потерянных драгоценностей приходилось не только мне. Это «удовольствие» выпадало на долю всех конюхов Марата Шакировича с удручающей регулярностью. Тех двух богатых теток все тихо, но люто ненавидели (включая начальника), но отказывать им было себе дороже.
-- Они все время хвастались друг другу этими украшениями. Те, что были из такого металла, называли серебряными.
-- Понятно, -- я задумчиво кивнул и улыбнулся, -- лошади точно умнее людей. Бель весело засмеялась в ответ. Ее звонкий смех-ржание (громкий, сильный, но очень женственный) оказался удивительно мелодичным.
Я вернул себе истинный облик оборотня и еще раз внимательно осмотрел браслет. Две толстых пластины серебра, свитых вместе в массивный стержень, закрученный спиралью с довольно сложным профилем сечения, на концах были свернуты в цилиндрические завитки, -- наверняка для того, чтобы случайно не поранили тело.
-- Ты не против, если я разверну вот эту завитушку, -- а потрогал пальцем конец одной из серебряных пластин.
-- Если после этого ты перестанешь так напряженно думать непонятно о чем, то пожалуйста, -- я кивнул (с радостью подумав о том, что, даже обретя дар обращения, Бель осталась все той же кобылой, -- спокойной и здравомыслящей, -- с которой договориться легко и просто) и начал раскручивать пальцами серебряный завиток, снова радуясь своей силе и ловкости в истинном облике оборотня.
Край серебряной пластины, обрубленный и сплющенный при этом, действительно оказался довольно острым. Посмотрев на стоящую рядом Бель (для этого мне даже не пришлось двигать глазами, благодаря почти сферическому полю зрения в истинном облике оборотня), я пришел к выводу, что любые объяснения лишь встревожат ее еще больше, и решительно вонзил серебряную пластину в свое левое предплечье, на котором мгновенно и бесследно зажили раны, нанесенные сталью и огнем. Мне пришлось сильно нажать на кожу (кромка была все же не очень острой), но массивное украшение выдержало. Моя кровь снова потекла на траву. Бель испуганно всхрапнула и отшатнулась, испуганная запахом крови.
-- Зачем ты это сделал?
-- Для того, чтобы увидеть, насколько быстро она заживет. Я радостно заулыбался во всю лошадиную пасть, наблюдая как рана, нанесенная серебром, заживает столь же стремительно и бесследно, как две предыдущие.
-- Так быстро.
-- Мы теперь оборотни, Бель.
-- Не бойтесь серебра, огня и стали, -- она сказала это очень тихо, почти прошептала, как заклинание, которое помнила наизусть, но не понимала его смысла.
-- Значит, твой предок-оборотень все же предупреждал об этом.
-- Не знаю. Мать всегда повторяла это, когда рассказывала о даре.
-- Понятно. Нужно было все-таки спросить. Впрочем, убедиться самому в любом случае гораздо надежнее.
-- Что ты имеешь в виду?
-- В нашем мире было много легенд о волках-оборотнях. Их раны заживают так же быстро, как наши, кроме тех, что нанесены серебром, или огнем. Мы тоже оборотни, но нам огонь и серебро не страшны, как и жажда крови в истинном облике. Мы совсем другие, Бель. Я знал это, чувствовал, но мне нужно было убедиться, -- Бель молча кивнула, задумчиво тряхнув гривой.
Сорвав пучок травы, уже испачканный моей кровью, я тщательно вытер кровь с браслета, потом аккуратно свернул серебряную пластинку и отдал украшение Бель. Отбежав подальше от конюшни, я встал на колени, выдернул из ножен тесак и быстро закопал окровавленный пучок травы, чтобы он не тревожил нас запахом.
Вернувшись к конюшне, я увидел Бель мирно пасущейся рядом с ней в полностью лошадином облике, -- причем серебряный браслет сверкал на ее задней левой ноге, охватывая ее от скакательного сустава почти до копыта, как своеобразная ногавка. Пару минут я с интересом наблюдал как бель переступает во время пастьбы. Браслет не мешал ей двигаться: скорее он действительно служил поддержкой сухожилию, как бинт, или ногавка. Правда было не совсем понятно, как Бель удалось так ловко пристроить украшение на теле.
В конце концов, любопытство взяло верх и я спросил ее об этом, подойдя ближе. Бель обратилась в истинный облик и, наклонившись, погладила ладонью браслет, словно лаская его.
-- Правда, красиво?
-- Очень, -- я был абсолютно искренен.
Бель радостно фыркнула, весело тряхнув гривой, и стала осторожно снимать браслет, отведя нижний конец спирали так, что нога оказалась между ним и остальными витками. Несколько осторожных поворотов и браслет остался у нее в руке. Бель выпрямилась, немного полюбовалась блеском украшения на солнце, по-разному поворачивая его и ловя солнечные лучи полированным серебром. Потом она с той же легкостью снова одела браслет на ногу, полностью обернулась лошадью и снова стала спокойно пастись рядом с конюшней, наслаждаясь свежей, сочной травой.
Я очень долго просто стоял, прислонившись спиной к теплому дереву старых бревен конюшни, и любовался этим удивительным зрелищем: моя кобыла, моя самка (теперь я мог называть ее так с полным правом, всякий раз чувствуя теплую волну возбуждения при этой мысли), спокойно пасущаяся на бескрайнем зеленом лугу, -- серебряный браслет на фоне огненно-рыжей шерсти придавал завершенность красоте этой картины, как прекрасный вещественный символ того, что теперь Бель не только прекрасное, разумное, но и свободное существо, кобыла-оборотень.
Мне очень хотелось просто присоединиться к ней и пастись рядом, но человеческая часть сознания требовала довести до конца то, что я собирался сделать прежде. Обернувшись жеребцом, я снова поскакал к лесу. Возле поваленного сухого дерева, рядом с которым виднелись остатки костра, я вновь обернулся в истинный облик и привычным движением выдернул из-за плеча спрингган.
Марат Шакирович очень гордился непробиваемой надежностью этого оружия, специально созданного для «выживальщиков» и частенько заставлял нас тренироваться с ним возле конюшни, когда не было посетителей, приговаривая с довольной улыбкой, что его не сможет сломать даже самый бездарный стрелок. Эти тренировки, за глаза Марата Шакировича именуемые «робингудовщиной», все мы ненавидели куда больше, чем прочую робинзонщину, которой страдал начальник. Стрелять из спринггана легко и удобно, но вот взводить его, сжимая упругий гель, при полном сжатии развивающий пятидесятикилограммовое усилие сопротивления, было редкостным наказанием. Марат Шакирович любые стенания попросту игнорировал, а на прямые возражения, или жалобы всегда отвечал, что другого оружия на его конюшне нет и не будет, а ему нужно, чтобы любой из нас мог, в случае необходимости, защитить и себя и его собственность от любых посягательств. В подтверждение своих слов, в свободное от основной работы время, он упорно изматывал нас тренировками (из-за которых никто так и не уволился, хотя многие регулярно грозились это сделать) и навыки обращения со спрингганом, ножом и тесаком (причем с обоими клинками одновременно) вбил в нас намертво, хотя никто из нас так и не стал действительно серьезным бойцом, -- всем, в той или иной степени не хватало скорости, ловкости и силы.
Больше всего я опасался, что отверстия в кевларовом корпусе спринггана, предназначенные для пальцев (иметь более выраженную рукоятку ему не позволяла конструкция) окажутся малы для пальцев оборотня в истинном облике, но они оказались удобными, словно по мерке, -- для самых толстых человеческих пальцев эти отверстия были откровенно великоваты. Спрингган удобно лег в руки. В истинном облике оборотня он казался мне небольшим и компактным, как карабин, несмотря на длину в полный вытяг опытного лучника и внушительные, по человеческим мерка, габариты.
Отодвинув назад кевларовую заслонку с направляющими, как затвор у огнестрельного оружия, я вынул из стволов дротики. Пять довольно толстых (пятидесятого каллибра) коротких стержней из вольфрам-иридиевого сплава. Передняя часть, -- острый, как игла, наконечник; задняя, -- интегрированное оперение: воздушная микротурбина, сформированная проточками в том же цельнометаллическом стержне.
Боеприпас столь же фантастически надежный, как оружие, для которого он сделан. Впрочем, в случае необходимости в гладкие кевларовые стволы спринггана с упругими пластиковыми шторками в задней части (удерживающими боеприпас от выпадения из ствола) можно запихнуть все, чем теоретически можно стрелять. Дротики вращаются в воздухе не благодаря нарезам ствола, а за счет сформированных проточками лопастей микротурбины стабилизатора, причем вращение настолько быстрое, что эти дротики, помимо впечатляющей убойной силы, обладают столь же феноменальной точностью, а большая масса придает им недостижимую для других боеприпасов стабильность в полете, -- эксцентрик в наконечнике освобождается от удара в цель, а истратив инерцию снова стопориться пружинным фиксатором.
Прячу дротики в первое отделение патронташа, не заполненное до конца, сдвигаю в боевое положение заслонку патронника и вскидываю спрингган к плечу. В истинном облике оборотня держать это оружие удобнее, чем в человеческом, -- теперь оно не кажется громоздким и слишком длинным для стрельбы с рук, -- но пристроиться глазом к оптическому прицелу, сходу, весьма затруднительно. Пару минут мне приходиться во всю испытывать пределы гибкости и ловкости своего тела в этом облике, но, в конце концов, изогнув дугой длинную, сильную шею, я все же прижимаю правый глаз к окуляру прицела. Со стороны положение головы и шеи при этом, скорее всего, выглядит странно, но я воспринимаю его как вполне комфортное для стрельбы. Еще пара минут уходит на то, чтобы сфокусировать оптику прицела под лошадиный глаз.
Наконец, навожу перекрестие на поваленный сухой ствол, выбранный в качестве мишени. Стрелять я собираюсь в холостую (спрингган не арбалет, для него холостой выстрел не опасен), но нажать на спуск, не наведя оружие на подходящую мишень, я попросту не могу, -- слишком крепко вдолбил в нас это правило Марат Шакирович. Тихо щелкает пластина предохранителя, нажатая большим пальцем. Остальные пальцы нажимают пластиковые клавиши гашеток, залпом спуская все пять стволов.
Спрингган стреляет совершенно бесшумно. Отдачи тоже нет никакой (вот если залпом выстрелить пять фунтовых дротиков, тогда будет ощутимая отдача), но мне кажется что я чувствую, как упругий гель, от сжатия меняющий не только объем, но и плотность, устремляется в этот момент из пяти коротких, но более толстых, чем стволы цилиндров-резервуаров, расположенных в прикладе спринггана, по узким каналам, идущим от резервуаров к стволам между отверстиями для пальцев, формирующими пистолетную рукоятку. Получив достаточно свободного пространства для этого, гель с огромной скоростью восстанавливает первоначальный объем и плотность, заполняя упругие на растяжение оболочки из тонкого, но очень прочного пластика (они надежно защищают упругий гель от внешних воздействий), каждая из которых скользит в одном из стволов вместе с присоединенным к ней кевлеровым писоном-толкателем, который надежно удерживает либо ствол, либо направляющие патронника.
Эти ощущения возникали у меня всегда, но сейчас я уже не уверен, что это лишь плод моего воображения, -- возможно, в истинном облике оборотня я действительно могу ощущать движение геля в момент выстрела даже через кевларовый корпус спринггана, по крайней мере, отчасти.
Опускаю оружие и сдвигаю заслонку патронника. Сейчас он заполнен полупрозрачным светло-синим гелем: оболочки из прозрачного, очень тонкого пластика, в которые упакован гель, можно рассмотреть только на блеск, поймав на них свет под определенным углом. Закрываю шторку патронника и привычно нащупываю левой рукой сложенную до полной незаметности скобу из упругого пластика, скрытую в затыльнике приклада. Рывок, -- сила оборотня в истинном облике вновь восхищает меня вплоть до чистого, почти младенческого восторга: то, что обычный сильный человек может сделать лишь ценой предельного напряжения сил, сейчас приятное легкое усилие.
Еще один рывок, потом еще и еще. Я снова вскидываю взведенный спрингган к плечу и разряжаю пустые стволы в выбранную мишень, на сей раз по очереди, приноравливаясь к новому ощущению оружия и, прежде всего, стараясь запомнить найденное с немалым трудом положение лошадиной головы и шеи подходящее для «общения» с оптическим прицелом. Опять перехватываю оружие в положение взвода. На этот раз хватаю левой рукой все пять скоб (в сложенном положении они лежат в затыльнике приклада поверх друг друга, хотя для человека это значения не имеет). Усилие в пять раз больше, но оно только радует, давая возможность по-настоящему почувствовать силу оборотня в истинном облике. Пластины-поводки послушно скользят в пазах кевларового корпуса вдоль стволов, увлекая за собой пистоны-толкатели, выдавливающие упругий гель из пленочных оболочек через соединительные каналы в резервуары в прикладе. С едва слышным щелчком пистоны-толкатели фиксируются спусковыми механизмами, не выпуская гель из переходных каналов, пленочные оболочки сжались под ними до состояния тонких манжетов-прокладок под действием собственной упругости. Обратным движением вталкиваю пластины поводки обратно в пазы в корпусе по бокам от стволов (которые представляют собой пять полудюймовых каналов в том же кевларовом бруске, -- корпусе спринггана), отпускаю скобы и вскидываю спрингган к плечу, -- на все про все секунда не больше. Вновь разряжаю стволы в холостую и взвожу их одним рывком, радуясь тому, как легко могу это сделать.
Стрелять тяжелыми дротиками в толстое сухое дерево я не хочу, -- извлечение их из такой мишени может оказаться занятием весьма долгим и муторным. Потратив пару часов я могу изготовить небольшой запас таких же дротиков из прочного сухого дерева: все свободное пространство в прикладе сприггана (довольно приличное, благодаря тому, что упругий гель при сжатии сильно увеличивает плотность) занимает набор инструментов; часть из них предназначена для ухода за оружием, но их немного, -- остальные предназначены для изготовления подходящих боеприпасов (прежде всего, как раз дротиков с интегрированным турбостабилизатором) достаточно хорошего качества из подручных материалов (металла, камня, глины, или, на худой конец, из твердого дерева). Необходимые навыки у меня, были (пусть не по собственной воле), да и подробные инструкции на прочных пластиковых листах с чертежами, схемами и пояснениями «для идиотов», из того же инструментального комплекта, никуда не делись, -- но заниматься сейчас изготовлением боеприпасов к спринггану, имея полный патронташ штатных дротиков, способных выдержать попадание практически в любую мишень, не было никакого желания.
Этот комплект инструментов из прикладного багажника любимого спринггана Марата Шакиравича с его «легкой» руки заслужил больше проклятий (высказанных шепотом сквозь зубы), чем все прочие «робинзонские» заезды начальника. Сами по себе инструменты очень хорошие. Алмазные натфили с лекальной кривизной, позволяющие выпиливать в заготовках из дерева и камня проточки, формирующие микротурбину стабилизатора, с необходимой точностью почти не прилагая усилий (вгрызаясь в материал, полотно натфиля всегда следует траектории, заданной его формой), -- пример гениальной выдумки ленивых американцев. Но когда приходиться работать с ними, вымотавшись после работы в конюшне, или общения с капризными прокатчиками на тренировочном круге, оценить по достоинству остроумную выдумку инженеров почему-то не получается. Если Марат Шакирович требовал изготовить для очередной тренировки энное количество дротиков из свинца, или обожженной глины, мы считали это везением (заливать расплавленный металл в форму, или набивать ее глиной для последующего обжига керамических боеприпасов проще, чем выпиливать их), но это случалось редко. Чаще всего нам приходилось по очереди вырезать из дерева ножом, или выпиливать широким алмазным полотном для грубой обработки из подходящих по размеру кусков камня (которые нужно было еще собрать), заготовки для дротиков, а потом формировать наконечники с помощью шлифовочного конуса и выпиливать лекальным натфилем проточки микротурбин «оперения», шепотом бормоча проклятия в адрес начальника, двинутого на почве навыков выживания. Еще две отдельных «истории» представляли собой обкатка специальным шлифовочным приспособлением дроби или картечи из мелких камешков (если ее не предполагалось отлить, или изготовить из обожженной глины) и наиболее горячо «любимое» всеми занятие, -- изготовление малых дротиков, которых на каждый выстрел нужно аж полтора десятка.
Многие считали, что Марат Шакирович патологически скуп и потому не желает просто закупить для всей своей «робингудовщины» фирменный боеприпас. Но это вряд ли соответствовало действительности. За работу на конюшне он всегда платил хорошо и вовремя, и одолжить у него денег, если «припрет», можно было почти всегда, -- при этом он не торопил с возвратом (благо «текучки» среди конюхов не наблюдалось). Просто Марат Шакирович был истинный «выживальщик» на всю голову (что называется «без дураков») и искренне считал такое времяпрепровождение не только совершенно необходимым всем и каждому, но и самым приятным из всех возможных. Нашего возмущения он просто не понимал. Сейчас, оказавшись в лишенном цивилизации мире, я вынужден признать, что мне, пожалуй, сильно повезло с таким начальником, но до сегодняшнего дня всерьез воспринимать такую возможность я не мог, как и любой нормальный человек на моем месте.
Поупражнявшись в холостой стрельбе достаточно, чтобы наверняка запомнить особенности этого процесса в истинном облике оборотня (благо рабочий ресурс упругого геля можно считать неограниченным в сравнении с ресурсом любых известных пружин), я убедился, что могу легко поддерживать плотность стрельбы значительно больше обычной для неавтоматического «огнестрела», -- за счет одновременного взведения всех пяти стволов спринггана. Закинув разряженное оружие за спину (так все же гораздо безопаснее, и теперь я вполне могу позволить себе вспомнить об этом), я еще некоторое время потратил на тренировку с ножом и тесаком, приноравливаясь к знакомому оружию в новом облике.
Убедившись, что смогу, в случае необходимости воспользоваться этими навыками в истинном облике оборотня, я мысленно помянул добрым словом Марата Шакировича: здесь все то, что он вбивал в нас, не спрашивая согласия, как ржавые гвозди в доску, придавало приятную уверенность в себе при любом развитии событий. Обернувшись жеребцом, я поскакал назад к конюшне, намереваясь оставаться в этом облике, пока придет время косить траву на сено, если не произойдет ничего из ряда вон выходящего.
Как это часто бывает, когда мысли принимают такой оборот, нечто неожиданное произошло сразу, как только я оказался рядом с конюшней. Для начала мои чуткие ноздри уловили запах возбужденной женщины (именно женщины, а не кобылы), чего я никак не ожидал здесь. А потом я увидел нечто столь сногсшибательное, что остановился на полном скаку, разметав копытами мягкую землю и едва устояв на ногах.
Бель возлежала на траве возле конюшни в полностью человеческом облике, естественно, совершенно обнаженная, если не считать витого серебряного браслета, плотно охватывающего мускулистую голень ее левой ноги. Она была потрясающе красива: высокая, огненно-рыжая амазонка с мускулистым, но стройным телом богини войны и охоты. Пушковые волосы на ее теле тоже были огненно-рыжими и сверкали на загорелой коже, словно бесчисленные искры.
Бель весело засмеялась, довольная произведенным эффектом. Она улыбнулась мне и чисто женским жестом поманила меня к себе пальцем.
-- Иди сюда.
Я только тряхнул головой, громко фыркнул, и пошел к ней, немного неуверенными шагами, чувствуя как обе части сознания одновременно «съезжают» от возбуждения. На ходу сообразил обратиться человеком, -- стало заметно легче. В облике жеребца возбуждение от такого зрелища было почти невыносимым.
Повинуясь требовательному жесту Бель, я лег животом на прохладную траву между ее ног (согнутых в коленях и широко раскрытых), и уткнулся лицом в ее влажную, пахнущую возбуждением киску. От моего прикосновения Бель громко застонала и выгнулась дугой, -- в человеческом облике она в полной мере сохранила свой темперамент, а необычность и новизна ощущений только усиливали ее возбуждение. Доведя ее почти до предела так же, как делал это с ней в облике лошади, я сдвинулся выше и лег на Бель сверху в простейшей классической позиции, немного прижав ее своим весом. Направить член во влагалище мне пришлось самому (у Бель просто не было пока навыка и привычки к сексу в человеческом облике), но как только я вошел, она чисто инстинктивно сделала именно то, чего мне больше всего хотелось, -- обхватила меня ногами, обняла и с силой прижала к себе, всем телом подавшись навстречу. Я поспешно нашел ее губы, заглушив поцелуем громкий стон наслаждения. Бель жадно впилась в меня ответным поцелуем, -- в человеческом облике целоваться ей понравилось не меньше, чем в облике кобылы.
Мне стоило огромных усилий не кончить от первого движения, но я все же справился с этим, растягивая наше первое соитие в человеческом облике, давая Бель в полной мере насладиться им и купаясь в этом наслаждении. Когда сдерживать свое возбуждение больше уже не было сил, я почти потерял сознание от наслаждения.
Когда мы легли рядом, отдыхая после соития Бель снова обратилась в истинный облик, -- лежать на траве без всякой подстилки в человеческом облике было, все же, не слишком комфортно, даже летом. Серебряный браслет не помешал этому. Благодаря своей непростой форме, он благополучно сместился вместе с меняющейся плотью и в оказался именно там, где должен был находиться на теле Бель в истинном облике оборотня.
Отдохнув (на удивление быстро), Бель снова обернулась женщиной. На сей раз мы были возбуждены не так сильно, и я не стал ограничиваться простейшей позицией и столь же простыми, но эффективными ласками, постепенно показав Бель все, чему научился за годы общения с женщинами, от которого с наслаждением отдыхал душой и телом, приходя ночью в ее денник.
Потом Бель обернулась в истинный облик и мы снова перепробовали все, на что хватило моего опыта и нашего общего воображения в новом сочетании форм. Уже спокойно, без спешки и напряжения, вызванных чрезмерным возбуждением, -- но с интересом и искренним удовольствием, мы предавались этому до вечера. В конце концов Бель захотела проверить, на что будет похож секс в сочетании форм обратном предыдущему, и мне лишь с большим трудом удалось уговорить ее пока ограничиться миньетом, доставившим нам обоим огромное удовольствие.
На закате мы обернулись лошадьми и поскакали к реке чтобы напиться (это кончилось еще одним соитием, на сей раз в лошадином облике). Ночь мы провели возле конюшни, совмещая пастьбу и сон, а на следующий день вновь занялись сексуальными экспериментами, пробуя те сочетания форм, до которых не добрались вчера.
В конце концов, мы пришли к выводу, что пока нам обоим больше всего нравиться секс в его чисто лошадином варианте и вариант «а ля зоо», -- когда Бель оборачивается кобылой, а я остаюсь в истинном облике оборотня: последний вариант возбуждал нас обоих напоминанием о прежней, совсем иной близости.
На третий день мы уже не предавались экспериментам, -- зная, чего нам хочется. Насладившись очередной близостью, мы оборачивались лошадьми и спокойно паслись, пока желание вновь не заявляло о себе в полную силу, вечером мы наперегонки поскакали к реке и вдоволь напившись снова вернулись к конюшне. Ночью мы просто спали свернувшись и прижавшись друг к другу (по-прежнему в лошадином облике). Утром снова поскакали на водопой и все повторилось со спокойной размеренностью не нуждающейся в разнообразии.
Постепенно дни стали совершенно неотличимы друг от друга. Они были совершенно одинаковы, но от этого не менее приятны. Я не пытался считать их, следа лишь за тем, насколько подсохла на солнце трава. В лошадином облике и в истинном облике оборотня время не имело для меня того значения, какое существует для человека. Но даже человеческой частью сознания я вскоре перестал думать о том, сколько мы с Бель уже находимся на этом огромном лугу между рекой и лесом, и существует ли еще что-то в этом мире, или в другом: мне было нужно только то, что окружало меня. Все остальное было мне совершенно безразлично, пока оно не мешало нашему существованию здесь и сейчас.
Наступившее, в определенный погодой момент, время сенокоса мало что изменило в нашей размеренной жизни, -- совершенной в своей завершенности (с нашей с Бель точки зрения). На изготовление волокуши и деревянных инструментов, необходимых для заготовки сена, мне действительно хватило пол дня. Потом мы не спеша занялись собственно его заготовкой, работая вдвоем (потому, что в этой работе не было ничего, что Бель было делать тяжелее, чем мне). Мы не стали отказывать себе в частой и регулярной близости, к которой привыкли, работая в то время, которое до сенокоса проводили днем за пастьбой, -- мы просто стали пастись ночью, совмещая пастьбу и сон. В истинном облике оборотней работа нас почти не утомляла, сил хватало на все с избытком. Травы на огромном лугу хватило бы на множество таких сеновалов, как наш, что еще больше облегчало эту задачу. Выкашивая траву, мы уходили в одну сторону от конюшни вдоль леса и реки, а ночью, когда паслись, шли в противоположную. Благодаря этому нам не приходилось оставлять надолго без присмотра конюшню и растущие стога сена. Бель быстро освоилась со своим человеческим обликом настолько, что стала не хуже меня взбираться по неверной, зыбкой поверхности этих травяных гор и орудовать деревянными вилами, укладывая и трамбуя сено.
Сенокос закончился так же незаметно, как и наступил. Огромные стога подсыхали на жарком солнце, распространяя восхитительный запах сена, -- их было ровно столько, сколько старых слег-основ, найденных на сеновале. Небо по-прежнему было ясным, но мы с Бель, находясь в лошадином облике, или в истинном облике оборотней, в любом случае почувствовали бы дождь за долго до его прихода. Тогда сено можно было укрыть под крышей сеновала, разложив на специальных жердях, но пока беспокоиться было не о чем. Подготовку к зиме, в понимании лошадей-оборотней можно было считать законченной, а до конца лета было еще далеко.
Дни, такие же неотличимые друг от друга, стали почти такими, как до сенокоса. Только теперь мы с Бель могли с комфортом наслаждаться близостью в человеческом облике, -- в одном из стогов. Вместе с инструментами для заготовки сена (сложенными теперь у стены сеновала до следующего сезона) и волокушей (сложенной там же в разобранном виде) я сделал еще и табурет, надежно сбитый из деревянных брусков толстыми шипами из более твердого дерева, компенсирующий высотой разницу в росте между Бель в лошадином облике и мной в человеческом.
Теперь мы часто и с удовольствием предавались близости уже не «а ля зоо», а в классическом для иппофла и его кобылы варианте, не смотря на то, что теперь близость была доступна нам во многих сочетаниях форм друг друга, -- это возбуждало нас с Бель не меньше, чем прежде, когда такой секс был единственной доступной нам возможностью. Может быть потому, что именно так мы узнали друг друга когда-то в совсем другом мире.
Сейчас этот мир казался нам обоим гротескным и невозможным, похожим на некий ночной кошмар: странный, тягостный и лишенный смысла. Здесь у жизни смысла тоже не было, -- в философском его понимании. Разница была в том, что теперь мы не стремились найти его, как не стремились обрести что-либо, помимо самой этой жизни.