User:GreyDragon/LanarEmpire
{{#ifeq: User |User| Империя Ланар | Империя Ланар}}[[Title::{{#ifeq: User |User| Империя Ланар | Империя Ланар}}| ]]
{{#ifeq: | |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} | |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | ||
Author: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}]] [[Author::{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}| ]]
}} |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | |
Author: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} |
Author: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}}]] [[Author::{{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}}| ]]
}}
}} |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} | |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | | Authors: ' |
Authors: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}]]
}} |
{{#ifeq: {{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}} | |
Authors: {{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}} |
Author: [[User:{{#ifeq: User |User| GreyDragon | GreyDragon}}|{{#ifeq: User |User| Grey Dragon | Grey Dragon}}]]
}}
}}
}} {{#if:| — see [[:Category:{{{category}}}|other works by this author]]}}
Я задумчиво окидываю взглядом преподавательский стол. Здесь, в самой большой аудитории академии он особенно длинный, массивный. От него веет древностью и каким-то торжественным спокойствием. Я всегда чувствовал это, но прежде не задумывался об этом. Теперь я знаю причину. Именно здесь каждый год собираются все преподаватели академии перед началом экзаменовки выпускников. Именно здесь каждый студиозус академии узнает, достоин ли он стать магом после десяти лет учебы. Сегодня ответ на этот вопрос предстоит узнать мне. Я чувствую волнение тех, кто сидит рядом со мной на длинных дубовых скамьях, -- выпускников академии, собственно уже магов, которым не достает лишь патента и права именовать себя так. Я волнуюсь так же как все. Иначе не может, да и не должно быть. Из под капюшона своей мантии студиозуса, привычно надвинутого глубоко на глаза, я разглядываю преподавателей, разлаживающихся сейчас за длинным, потемневшим от времени столом. Тень капюшона надежно скрывает мое лицо, и я могу позволить себе искреннюю теплую улыбку. Сейчас лица профессоров суровые и торжественные, соответственно важности происходящего, но за прошедшие десять лет я успел убедиться, что это всего лишь маска, -- неотъемлемая часть образа мага и преподавателя. Каждый из сидящих за столом влюблен в свою область магического искусства с искренностью ребенка и, при этом так же раним. Стоит студиозусу проявить пренебрежение к ней, и на его голову обрушатся громы и молнии, -- порой вполне настоящие, -- но стоит тому же студиозусу искренне восхититься, проявить понимание и стремление узнать как можно больше и суровый маг, проживший не одну сотню лет, будет радоваться словно ребенок. До тех пор пока студиозус будет разделять эту радость, лучшего друга ему не найти. Меня всегда в равной мере интересовало все, области магического искусства, учеба давалась мне легко. Когда дело касалось знаний, меня всегда охватывала жадность, хотя к обладанию чем-то другим я отношусь спокойно. Будь на месте преподавателей академии мастера ремесленных цехов, мне пришлось бы не сладко (там не слишком любят делиться секретами мастерства), -- здесь были этому только рады. Весь последний год, преподаватели с наслаждением выискивали то, чем еще они могут поделиться со мной, а я делал все возможное, чтобы помочь им в этом. До их знаний, мастерства и огромного опыта мне по-прежнему далеко, но среди студиозусов я очень быстро стал лучшим, хотя первенство само по себе мало что значило для меня.
Когда все преподаватели заняли свои места, ректор, преподававший нам общую магию на последнем, выпускном курсе, произнес короткую речь, после чего вызвал первого студиозуса для экзаменовки. Мне приходилось слышать о негласной традиции начинать выпускной экзамен по каждой дисциплине с тех студентов, кто в ней слабее всего. Выбор ректора это подтвердил. Парень, -- талантливый целитель, -- в своей области вполне мог поспорить в селе и мастерстве с преподавателями академии, все остальное изучал лишь настолько, чтобы попасть на следующий курс. В общей магии он действительно был слабейшим из всего курса, но это его ни сколько не волновало. Он держался уверенно со спокойным достоинством полноправного имперского мага. Все что могло понадобиться целителю в области общей магии он знал превосходно, остальное, -- ровно настолько, чтобы по праву получить патент мага. Закончив экзамен, ректор удовлетворенно кивнул и принял у парня посох студиозуса академии. Все невольно затаили дыхание. Ректор подчеркнуто неспешно сделал знак одному из преподавателей факультета общей магии, выступавшему в качестве ассистента. Тот, так же неспешно и торжественно передал ему посох, который он вручил сдавшему экзамен выпускнику. Строго говоря это был не посох, а жезл целителя. Кроткое (меньше метра) древко из белоснежной древесины латенской ивы охватывали две перекрещивающиеся спирали из нефритовой меди, сверкающей золотисто-зеленым блеском. Затейливый рисунок рун придавал им сходство со струящимися живыми змеями. Лишенный столь любимой мной универсальности, целителю этот набор рун, тем не менее, подходил идеально. Каждую руну можно использовать как самостоятельное заклинание, которое можно задействовать мгновенно, в любой момент, либо как элемент для плетения более сложного заклинания. Любуясь рисунком рун, я привычно скользнул ладонью по одному из массивных бронзовых колец охватывающих древко моего посоха студиозуса. Обычная бронза -- самый дешевый материал подходящий для изготовления рунных колец. Плетя мощные заклинания с их помощью нужно все время следить, чтобы они не расплавились от перегрузки, но с точки зрения общей магии толку от них все равно больше, чем от рунных спиралей из драгоценной нефритовой бронзы. Этот удивительный материал идеально подходит для работы с исцеляющей магией, -- он изначально родственен жизни, -- но эта же родственность ограничивает его применение. Навершие жезла тоже великолепное. Апертура из нефритовой меди охватывает линзу из крупного дирхенского изумруда, ограненного в виде тетраедра со скругленными гранями. Высматривать с помощью такой линзы причину болезни, или фокусировать магическую энергию для исцеления – одно удовольствие, но для многих других задач она не пригодна в принципе, или подходит даже меньше чем небольшая сферическая линза в навершии посоха студиозуса. Полоски нефритовой меди охватывающие линзу проходят посередине граней, перекрещиваясь на вершине пирамиды. Тулья апертуры жезла дополнена парой небольших выгнутых, пластин напоминающих листья. Живой блеск нефритовой меди лишь усиливает это сходство. Наконечник жезла цилиндрический с плавно скругленным концом. Опираться на него неудобно, но целитель и не будет опираться на жезл. Зато такой наконечник идеально подходит, чтобы направить поддерживающий поток энергии в тело больного. У классического посоха наконечник тоже цилиндрический, но ближе к концу он сужается в виде скругленного конуса. Такой наконечник отлично годится для фокусировки любых заклинаний (в том числе и целительских), позволяет при необходимости легко вогнать посох в землю, к тому же он превращает посох в достаточно грозное оружие в ближнем бою. Маг-целитель не станет использовать свой жезл в ближнем бою, хотя вполне может постоять за себя, -- прежде всего потому, что противник, чаще всего, -- живое существо, а целителям больше других известно о сути жизни.
Приняв жезл из рук ректора, молодой маг низко поклонился, и, не спеша, вернулся на свое место, сияя совершенно счастливой улыбкой. Теперь он мог уже не волноваться. Я мысленно улыбнулся. Ректор давно знал, кто из выпускников будет специализироваться в той или иной области и на что он собственно способен. Он со спокойной совестью мог вручить талантливому целителю жезл достойный его способностей, давая ему возможность в полной мере продемонстрировать все на что он способен, когда наступит очередь мастера-целителя экзаменовать выпускников.
Когда ректор назвал имя следующего сдающего, я окончательно убедился в верности своего предположения. Студиозус вышедший вторым, особыми талантами не блистал вовсе, но отличался трудолюбием, упорством и спокойствием. Он всегда радовался рутинной работе, удручающей своим однообразием. Экзамен по общей магии он сдал лучше целителя, но не намного. Ректор вручил ему классический посох сделанный из недорогих материалов, но изготовленный и пропитанный магической энергией не менее тщательно чем врученный прежде жезл целителя. Этот посох отличался от посоха студиозуса, прежде всего, надежностью. Еще одним существенным его отличием была линза. Сделанная из кварца, как и линза посоха студиозуса, но гораздо более тщательно, она была на много больше размером. Это позволяло хранить в ней гораздо больший запас магической энергии, не ухудшая при этом фокусирующие характеристики и не слишком увеличивая стоимость линзы. При этом линза была заряжена энергией под завязку. Я мысленно восхитился тому насколько подходил своему новому владельцу этот посох. Собственный запас магической энергии и скорость ее восстановления были у него средними, равно как и прочие способности. При его упорстве и трудолюбии собственной энергии ему было бы мало для полноценной работы, но в то же время можно было не сомневаться, что он не забудет посвятить необходимое время медитации, медленно, но верно, пополняя запас энергии хранящийся в линзе посоха. Парень видимо подумал о том же. Его ни сколько не смутила (скорее порадовала) простота материалов, и надежность своего посоха он сразу оценил по достоинству. На свое место он вернулся сияя не менее счастливой улыбкой, чем молодой целитель сдавший экзамен первым.
Вслед за первым экзамен сдали еще двое молодых магов, не проявивших склонности к конкретной области магии. Они сдали экзамен лучше, и получили классические посохи из более дорогих материалов. Линзы у них были обычного размера, но они все равно вмещали гораздо больше энергии благодаря свойствам материала и обладали гораздо лучшими магическими свойствами.
По мере того как мои однокурсники один за другим сдавали экзамен по общей магии, я следил за происходящим со все возрастающим интересом. Каждый следующий превосходил предыдущего, демонстрируя все большее искусство и изобретательность, и каждый получал посох великолепно подходящий его склонностям.
Всеобщая любимица в нашей преимущественно мужской компании красавица Лана, влюбленная в искусство алхимии, получила посох больше напоминающий небольшой лабораторный агрегат. Древком посоха служила трубка из темной геватсчкой бронзы, любимой алхимиками за способность противостоять самым агрессивным составам, не принимая в себя к тому же их магических свойств (что присуще многим другим материалам). Место рунных колец классического посоха на расстоянии кулака друг от друга занимали довольно большие шары из голубого харадского стекла, делящие древко посоха на отдельные части. Шары охватывали апертуры из перекрещивающихся металлических колец, похожие на классическую апертуру линзы посоха. Они не только удерживали колбы и соединяли между собой отдельные сегменты древка, но и выполняли роль рунных колец. Поскольку их было вдвое больше, чем на классическом посохе, на них кроме обычного набора рун уместился еще и дополнительный, специально подобранный для удобства в работе алхимика. С их помощь можно было по мере надобности легко плести заклинания, позволяющие перекачивать содержимое колб посоха из одной в другую, смешивать содержимое разных колб в нужной пропорции, перемешивать должным образом и делать много чего еще. В том числе, с огромной силой выбрасывать содержимое разных колб вместе или по отдельности через щели в наконечнике посоха. Разделенность древка на части и его необычная конструкция сильно уменьшали чуткость такого посоха по сравнению с классическим, имеющим цельнодеревянное древко, но сложный направляющий узор из тонких канавок, покрывающий сегменты древка вполне компенсировал это. Тем не менее, лишь самые преданные своему искусству алхимики использовали такие посохи. Главное его преимущество – возможность гораздо быстрее и тоньше вплести магию в свойства зелья, не пользуясь при этом обычным лабораторным оборудованием, в добавок, со скоростью обычно недоступной алхимии. Недостатков тоже хватает: на такой посох трудно наложить сложное плетение заклинаний, еще сложнее метнуть его достаточно точно и с большой силой. Линзой посоха вделанной в плоское, полукруглое навершие пластину (по сути это мешалка для зелий) пользоваться тоже не особо удобно. Но для преданного делу алхимика эти неудобства несущественны. Получив свой новый посох Лана радовалась как ребенок. Зелья в колбах посоха забурлили, словно он вполне разделял радость своей хозяйки.
Лучший метатель заклинаний на нашем курсе, -- высокий темноволосый парень по имени Тагер, -- получил великолепный посох-катапульту, изготовленный целиком из драгоценного стального серебра: удивительного магического металла очень сложного и дорогого в изготовлении, который лучше всего подходит для многих магических предметов. Его древко, -- чуть более тонкое и длинное, -- чем у классического посоха ярко сверкало в утреннем свете лившимся из высоких стрельчатых окон. Классический набор рун был нанесен на саму серебряную поверхность древка (лучшие и самые дорогие рунные кольца для посохов изготавливают как раз из стального серебра). Цепочка рун вилась по древку спиралью, остальная часть поверхности была совершенно гладкой. В навершии посоха сверкала сферическая линза из темно-синего дирхенского сапфира. Для того чтобы высмотреть что-то в магическом мире сапфировая линза годиться хуже алмазной, но зато она позволяет метать заклинания даже с большей силой и точностью чем алмазная (хотя именно линзы из дирхенских алмазов по праву считаются лучшими). Место рунных колец на этом посохе занимали закрепленные вокруг древка апертуры с линзами из дирхенских опалов. Использовать опаловые линзы собственно как линзы было нельзя, зато они идеально подходят для хранения сложных и мощных заклинаний. Обычно маги-метатели пользуются заклинаниями, которые заранее создают для них маги-плетельщики. Их собственная задача в том, чтобы максимально быстро и точно метать эти заклинания, придавая им максимальную силу. Талантливый маг-метатель может бросить заклинание гораздо точнее и дальше, или придать ему гораздо большую силу, чем большинство магов искушенных в плетении заклинаний, но если этот талан проявляется по-настоящему он полностью поглощает внимание, и интерес мага. Конечно, если в распоряжении мага-метателя не окажется подходящего заклинания, то он может сплести его сам, но если маг, искушенный в плетении заклинаний, может сплести и применить очень многие заклинания даже в экстремальной ситуации (например в ходе боя), то маг-метатель не сумеет, или не успеет сплести их вовремя в тех же условиях. Поэтому маги-метатели со временем учатся обходиться небольшим количеством заклинаний, обычно хранящихся в готовом виде в дополнительных линзах их посохов, виртуозно меняя конечный эффект за счет характера броска заклинания. Опаловые линзы не годятся для хранения магической энергии, не связанной структурой плетения, но основная, -- сапфировая, -- линза посоха позволяет хранить большой запас магической энергии, чтобы, в случае необходимости, еще больше усилить во время броска одно, или несколько заклинаний, хранящихся в опаловых линзах. Нижний конец серебряного посоха формой напоминает чрезвычайно острую иглу. Участок древка, играющий роль наконечника, ограничивает сверху небольшой чуть вогнутый диск, являющий единое целое с металлом древка. С одной стороны он не позволяет чрезвычайно острому наконечнику посоха слишком глубоко уходить в землю, давая магу возможность опираться на посох, но прежде всего он еще больше усиливает узкофокусные возможности наконечника такого посоха, позволяя его владельцу метать заклинания направленные на одиночную цель, с невероятной силой и точностью.
В след за Тагером экзамен по общей магии сдал парень по имени Улс, еще на первом курсе академии получивший прозвище Чуткий. Он добросовестно старался по мере возможности освоить все области и разделы магии в чем, в общем, вполне преуспел, но его настоящим талантом и страстью была именно магическая чуткость. Простейшая задача этой магической дисциплины, известная любому первокурснику, сводиться к тому, чтобы, используя магическую энергию, обострить свою способность ощущать обычный и магический мир. В какой то мере того же можно достичь и с помощью заклинаний, причем сделать это намного проще. Поэтому многие студиозусы пренебрегают искусством чуткости, хотя преподаватели все время повторяют, что эта ошибка стоила жизни множеству магов. Большинство студиозусов понимают их правоту, изучив в достаточной мере общую магию и искусство плетения заклинаний, но к сожалению далеко не все. На самом деле все не так просто, как кажется первокурсникам. Во первых, возможности любого заклинания чуткости, даже самого сложного, так или иначе ограничены. Создать универсальное заклинание чуткости пока не удалось никому, поэтому маг полагающийся на такое заклинание неизбежно получает далеко не полную картину окружающего его мира. По сути заклинания чуткости стоит использовать только тогда, когда магу точно известно, что необходимо обнаружить. Узко специализированные варианты заклинания чуткости могут дать в этом случае многое, но в более распространенных ситуациях, когда магу нужно просто следить за окружающим миром, они практически неприменимы. Возможности магической чуткости, напротив ограничены только силой и искусством мага. Достаточно опытный маг следит за окружением непрерывно, независимо от того, чем он при этом занят. В отличии от поддержки замысловатых заклинаний чуткости это не требует от мага больших усилий и расхода магической энергии. Однако искусство чуткости не ограничено этим, наиболее очевидным, его применением. На самом деле это искусство управления магической энергией, не обремененной структурой плетения. Теоретически, маг, достаточно искушенный в искусстве чуткости, может решить любую задачу не используя ничего кроме магической энергии и своего мастерства. На практике достичь этого столь же трудно, как достичь, любой другой формы абсолютного совершенства, однако любой маг ценящий чувство свободы неизбежно стремится к этому. Потому так популярны среди магов длинные посохи, неудобные во многих ситуациях. Главная ценность классического посоха с деревянным древком именно в его чуткости. Правильно сделанный посох может усилить чуткость владельца во много раз, к тому же чуткость посоха гораздо проще усилить, влив в древко больше магической энергии, чем усилить собственную чуткость тем же способом. Из всех пород дерева, известных магам империи, самое чуткое – гортрийский дуб. Рощи этих удивительных деревьев охраняют, пожалуй, лучше чем подвалы имперского казначейства. Древесина гортрийского дуба стоит дороже своего веса в лучших дирхенских алмазах. Для того, чтобы сделать хороший посох не годиться древесина специально срубленного дерева, нужно искать уже сухое, но не сгнившее дерево. Чем старше будет эта древесина, тем лучше получится посох. Гортрийские дубы растут медленно и живут невероятно долго. Маги империи бережно охраняют эти деревья, следя за тем чтобы каждый росток, пробившийся в подходящем месте стал взрослым деревом и прожил как можно дольше. Дубов в провинции Гортри довольно много, поэтому сухой древесины хватает всем, кому она действительно нужна, но дешевле она не становится. Улс первым из моих однокурсников получил посох из гортрийского дуба. Поистине великолепный посох классической формы, но несколько массивнее обычного из темной, почти черной, древесины не имел классических навесных елементов. Верхний конец, лишенный навершия, был просто плавно скруглен в форме полусферы, нижний – имел плавную коническую форму классического наконечника, но самого наконечника не было. Сдавая экзамен, Улс вполне доказал, что умелый маг может достаточно быстро плести заклинания не пользуясь рунными кольцами посоха и отлично фокусировать их не используя свойства наконечника, или линзы. Он всегда утверждал, что классические навесные элементы посоха, по сути, почти бесполезны и только снижают и без того слабую чуткость древка посоха студиозуса. Теперь он искренне наслаждался, доказывая свою правоту. Когда он возвращался наместо сжимая в руках новый посох, его лицо светилось удовлетворением человека, победившего в долгом споре, а глаза сверкали предвкушением, -- ведь только на экзамене по магической чуткости, который еще предстоит, он сможет продемонстрировать, как творится настоящая магия не отвлекаясь на демонстрацию второстепенных навыков и знаний, призванных компенсировать недостаток мастерства большинства магов, не понимающих в чем истинная суть их искусства. Я прекрасно понимал, если какая-то область магии заслуживает звания истинной ее сути, то это именно искусство чуткости. Стремясь проникнуть в тайны этого мастерства, мы крепко сдружились с Улсом. Вся разница между ним и мной заключалась в том, что для меня это стремление не делало менее интересными прочие области магии.
Фендар, – яростный боец, задира и дуэлянт, лучший боевой маг не только на нашем курсе, но (по словам преподавателей) за последние несколько лет, -- получил витой посох из голубой тирсенской стали, сплошь укрытый цепочками рун, вьющимися вдоль древка. Навершием посоха служил массивный диск с остро отточенным краем, роднящий этот посох с алебардой. В центре диска сверкала сферическая линза из огромного дирхенского рубина, до отказа наполненная энергией. Сегмент древка, служащий наконечником отмечали четыре выступа лезвия с острыми волнистыми кромками. Они образовывали симметричный крест, расположенный косо по отношению к диску навершия. Таким посохом можно наносить рубящие удары в шести различных направлениях, не поворачивая его. Способный служить смертоносным оружием ближнего боя, этот посох лучше всего годился для плетения, фокусировки и метания различных боевых заклинаний. При этом он сохранил очень хорошую чуткость и позволял, в случае необходимости использовать в боевых целях чистую магическую энергию. Поклонившись ректору, Фендар оперся на свой новый посох и окинул однокурсников взглядом, словно ища кому предложить магический поединок. При всей его страсти к дуэлям и боевой магии, а может быть благодаря ей, Фендар ненавидел и презирал насилие и жестокость. Для него бой, -- что магический что обычный, -- был прежде всего искусством которое должно приносить радость, восхищая своим совершенством. Он всегда стремился обучить ему окружающих, чтобы иметь возможность сразиться с ними, не причинив никому вреда. Добродушный искренний весельчак, он глубоко огорчался видя обычную драку, а если бой был явно неравным, -- впадал в холодную ярость. Обычно ему хватало пары ударов, или стремительно брошенных заклинаний, чтобы остановить нападающих и заставить их придти к выводу, что они явно были неправы. Поскольку кроме меня и Фендара на нашем курсе особых любителей боевой магии не было, мы часто устраивали между собой «дуэли», постепенно превратившиеся из дружеских но яростных драк в замысловатые стремительные схватки в которых обычные и магические атаки и приемы защиты переплетались настолько тесно, что-то разделить их порой даже мысленно становилось почти невозможно. Я тратил на совершенствование боевых навыков куда меньше времени чем Фендар, но эти «дуэли» позволяли мне наверстать очень многое, хотя ближе к концу учебы времени для них оставалось все меньше и меньше. Сражаясь между собой мы узнали об искусстве боя едва ли не больше, чем нам сумели дать преподавтели при всем их и нашем старании.
Коренастый белобрысый парень, вполне спокойно носивший прозвище Соня за вечную отстраненность, задумчивость и даже медлительность (последняя, впрочем, всегда исчезала бесследно, если нужно было спешить), получил почти классический посох из великолепных, -- но не самых дорогих, -- материалов, имеющий более толстое древко и навершие с двойной линзой. Строго говоря, линза была одна, закрепленная на верхушке апертуры из двух массивных металлических колец, удерживающей на верхнем конце посоха большой шар из дирхенского авантюрина. Мастера медитации называют такие шары сферами силы, но между собой студиозусы часто называют их линзами, хотя из всех функций магической линзы они способны выполнять только одну – служить хранилищем магической энергии. Для этого авантюрин подходит лучше всего.
Естественно, чем выше качество и больше размеры камня, тем больше магической энергии он способен в себя вместить, а лучшие драгоценные камни во всем известном мире добывают в самоцветных копях имперской провинции Дирхен. Уже много сотен лет имперская академия магии обладает монополией на выкуп всех пригодных для магических целей драгоценных камней, добываемых в этих копях. Всем, кому нужны действительно хорошие артефакты, приходиться покупать их здесь. Дирхен, как и провинция Гортри находится в центральной части обширной территории империи, так что ни захватить самоцветные копи, ни завладеть большой партией самоцветов, совершив неожиданный рейд невозможно. От проникновения с помощью магии копи защищены не хуже, чем от обычного нападения. Торговля самоцветами и изделиями из них приносит империи огромный доход, и большая часть его приходится на продажу авантюриновых линз, хотя они стоят в разы дешевле любых других дирхенских линз. Имперские чиновники охотно продают желающим сферы силы, хотя получить право на покупку других магических изделий из самоцветов Дирхена иностранцам очень непросто. Все дело в том, что максимальное количество магической энергии, которое способна вместить в себя авантюриновая линза определяется не столько ее первоначальной емкостью, сколько предельным давлением запасенной магической энергии. Линзы из дирхенского авантюрина обладают гораздо большей емкостью, чем линзы из любого другого известного материала, но по сравнению с предельным магическим давлением, которое способна выдержать такая линза, ее емкость очень мала. Чем больше количество магической энергии собранной в сфере силы превышает ее первоначальную емкость, тем сильнее растет ее давление и тем труднее становится увеличить ее количество. Чем больше сила мага и его мастерство в искусстве медитации, тем больше энергии он может собрать в сфере силы. Мастера медитации способные до предела зарядить самые большие сферы силы из дирхенского авантюрина пока есть только среди магов империи. Перезарядка опустевших сфер силы стоит дорого, особенно для иностранцев, но маги живущие за пределами империи, способные собрать в опустевшей сфере количество магической энергии хоть сколько ни будь сравнимое с первоначальным тоже ценят свои услуги недешево, так что заряжать опустевшие сферы силы из дирхенского авантюрина выгодно только в империи. Большинство таких сфер рано или поздно возвращаются в империю либо для перезарядки, либо опустевшими, как товар, который маги академии с удовольствием выкупают по цене во много раз выше той, что согласны платить за них где-либо еще, но все равно смехотворной по-сравнению с той, за которую были проданы эти сферы заряженными до предела.
Сфера из светло-коричневого авантюрина со множеством ярко-золотых искр, в навершии нового посоха Сони была заряжена до предела. Глядя на его совершенно счастливую улыбку, когда он принял посох из рук ректора, я тоже улыбнулся, подумав о том, что не будь сфера силы заряжена, Соня бы не успокоился, пока не исправил это. Не знаю, сумел бы он до конца зарядить такую большую сферу, или нет. Скорее всего, -- сумел бы, причем достаточно быстро. Он с первого курса влюбился в искусство медитации. Быстро освоив его основы, он стал погружался в транс при первой возможности. В принципе так должен поступать любой маг, восстанавливая и накапливая впрок силы и магическую энергию, но многие мои однокурсники пренебрегали этим. Мне тоже нравилось медитировать, но я, прежде всего, стремился использовать медитацию как инструмент, объединяя ее с чем-то еще. После обычной пассивной медитации первой мне удалось освоить подвижную боевую, погружаясь в медитативный транс на уроках мастера боя. Это получилось словно само собой, я использовал тогда навыки, полученные на уроках мастера медитации, почти не задумываясь. Мне просто очень хотелось правильно выполнить сложную серию ударов и блоков, не нарушая сложную гармонию их узора. Сделать это в состоянии медитации оказалось намного легче. Потом я буквально пристрастился к глубокой неподвижной медитации, стремясь лучше понять искусство магической чуткости. Иногда я часами сидел в классической позе для медитации, уперев посох в пол и сжав ладонями древко. Стремясь как можно отчетливее ощутить вначале сам посох (прежде всего, его древко), а потом, -- уже с его помощью, -- окружающий меня мир, я все глубже уходил в транс. Это состояние доставляло мне огромное удовольствии, растущее по мере того, как с обретением навыков ощутимая картина мира становилась все сложнее и четче, обретая новые детали прежде недоступные моему восприятию. Одновременно росло и расстояние, доступное моей чуткости. Очень скоро привычной и естественной стала казаться именно такая, недоступная прежде, картина мира. При ином восприятии я стал чувствовать себя неуютно. Стремясь избежать этого, я быстрее других научился пользоваться магической чуткостью непрерывно. Почти одновременно с этим мне удалось освоить искусство непрерывной медитации. Многие маги стремятся освоить его освоить его потому, что в таком состоянии можно постоянно в той или иной степени пополнять запасы магической энергии. Я тогда не думал об этом, просто стремясь сохранять постоянно состояние, которое стало казаться мне наиболее естественным и комфортным. С ростом навыков привычная постоянная медитация становилась более глубокой, постепенно расширялся и мир, доступный моим чувствам усиленным магической энергией. Особенно пригодился мне этот навык, когда мы начали осваивать искусство поддержки мощных плетений действующих долгое время. То, что мне удалось освоить раньше, пришлось тогда осваивать всем. Особенно важна медитация, объединенная с искусством чуткости, при поддержке различных магических барьеров и заклинаний защиты. Устоит барьер под ударами противника, или нет часто зависит не от самого защитного плетения, а от того насколько искушен в медитации поддерживающий его маг. С одной стороны даже если он намного слабее противника, погрузившись в глубокий транс, он может относительно легко сдержать удар, который иначе разнес бы защиту в дребезги. С другой стороны, если маг держащий защиту искусен в магической чуткости, то он успеет определить характер и направление атаки противника и перераспределить энергию в защитных барьерах наилучшим образом для ее отражения прежде, чем удар обрушится на защиту. Одного этого может оказаться достаточно, чтобы относительно легко сдержать натиск даже очень сильного противника. На занятиях по боевой магии Соня не раз легко побеждал противников, просто выставив не самый сложный защитный барьер. Дальше он привычно опирался на посох и словно засыпал сном младенца, удобно прислонившись лбом к древку. Если противник попадался не особо упорный, Соня просто блокировал любые атаки, в противном случае он демонстрировал отличное владение искусством магической чуткости, тонко подстраивая свой щит под каждую атаку противника. Когда противник истощал в бесплодных атаках доступный ему запас магической энергии, -- а случалось это неизбежно, во-первых потому, что мало кто из студиозусов академии обладал собственным запасом магической энергии, сравнимым с запасом Сони; во-вторых потому что его тактика защиты и мастерство медитации позволяли почти не тратить магическую энергию, отражая удары противника, -- Соня, не выходя из транса и даже не шевелясь, посылал в противника простейшее усыпляющее плетение, которое накладывал перед боем на древко своего посоха. С точки зрения мага-метателя посылать заклинание подобным образом конечно вопиющее варварство, но соня не раз доказывал что заклинание можно успешно нацелить и так, пользуясь лишь линзой посоха и придать ему необходимую энергию не за счет искусства броска а опять же с помощью медитации. Увидев впервые магический поединок в исполнении Сони, я понял, что сделаю все от меня зависящее, чтобы суметь победить точно так же. Это стремление помогло мне намного быстрее и глубже освоить искусство медитации и магической чуткости. В последствии именно благодаря этому я мог позволить себе с равным упорством и рвением осваивать все магические дисциплины, которые нам преподавали. Осваивая практические навыки требующие точности и филигранности действий (лабораторной работе алхимика, каллиграфическом письме и черчении необходимом во многих областях магии, или в искусстве мага-ремесленника способного одним лишь тщанием в изготовлении придать магические свойства обычной вещи, даже не зачаровывая ее) большинство студиозусов полагались только на ловкость, сосредоточенность и упорство. Я мог дополнить все это навыками медитации и магической чуткости, что позволяло мне быстрее освоить необходимый навык. Преподаватели только радовались этому. Во- первых осваивая новые действия таким способом я все равно получал необходимые навыки, не связанные с магией напрямую. Во-вторых, чаще всего оказывалось, что, не прибегая к медитации и магической чуткости, сделать все необходимое до конца в принципе невозможно. Соню в отличии от меня интересовала прежде всего медитация сама по себе, но он прекрасно освоил большую часть того что нам преподавали просто потому, что при желании и должном мастерстве почти любую задачу можно представить как еще одну форму медитации. Мне самому из таких, нестандартных, форм медитации, больше всего, пожалуй, нравилось запоминать информацию. Чтение в состоянии глубокого транса позволяло накрепко запомнить целиком самый заумный магический трактат объемом в несколько сотен страниц, содержащий огромное количество самой разнообразной информации, прочтя его всего один раз. По началу это очень утомляло меня и требовало затрат большого количества магической энергии, порой истощая мой собственный запас до предела, но стремление удержать все знания, что я получал в академии (прежде всего ради собственного удовольствия) заставляло меня вновь и вновь пользоваться именно медитативным чтением. Постепенно оно стало привычным и расход магической энергии во время такой медитации снизился, к тому же мой личный ее запас изрядно вырос от столь радикальных тренировок, постепенно сравнявшись с личным запасом Сони. Из-за любви к медитативному чтению, свойственной нам обоим мы с Соней быстро стали любимыми учениками мастера-архивариуса, задачей которого было научить нас находить, собирать, просеивать, исследовать и хранить в должном порядке любую ценную информацию всеми возможными способами, в том числе и в собственной памяти. Никто на нашем курсе не мог быстрее и лучше выполнить его задания, когда нужно было запомнить текст. Впрочем Соне это нравилось прежде всего как форма медитации, меня же в главный архив академии влекли прежде всего сами знания. Из всех преподавателей академии, пожалуй, только мастер-архивариус целиком и полностью разделял мое стремление узнать о любой области магии все, что только возможно. Мне доставляло огромное удовольствие получение новых знаний, но едва ли не большим наслаждением было мысленно перебирать то, что уже известно, исследовать свое растущее богатство, приводя его в идеальный порядок и постепенно создавая новые, еще более восхитительные сокровища, соединяя обретенные знания в новых неожиданных комбинациях и создавая такие, что не существовали прежде вовсе. Знания и мастерство архивариуса имели среди этих сокровищ совершенно особую ценность, ведь они позволяли мне глубже понять суть и ценность остальных знаний, многократно умножая их красоту и позволяя мне всякий раз находить среди них именно то, что способно порадовать меня больше всего в той, или иной ситуации. К тому же, именно мастерство мага-архивариуса служило гарантией того, что уже обретенные знания будут со мной всегда и потому я яростно стремился проникнуть в такие его глубины, которые кроме меня интересовали только мастера-архивариуса и нескольких его учеников столь же преданных этой области магии, которых не интересовало по- настоящему что либо еще во всем мире. Совершенствуясь в этом искусстве я продолжал с наслаждением заполнять свою память новыми знаниями с помощью медитативного чтения, посвящая этому занятию куда больше времени, чем большинство студиозусов. В начале мастер-архивариус пробовал убедить меня, что не стоит пытаться уместить в собственной памяти всю библиотеку академии (при этом его лицо всякий раз принимало мечтательное выражение, свидетельствуя о том, что он был бы только рад, будь это все же возможно), на это я отвечал, что всю конечно не стоит, но я все же собираюсь проверить сколько способна вместит моя память. Убедившись, что я настроен вполне серьезно, мастер-архивариус заметил, что в собственной памяти в любом случае стоит хранить лишь самые ценные знания дополняющие друг друга, тщательно отсеивая лишнее хотя бы за тем, чтобы избежать противоречий и хаоса. В ответ я предложил попытаться превратить мою многострадальную голову в самый лучший архив из тех, что доводилось создавать мастеру-архивариусу употребив на это его накопленный столетиями опыт, который мне даже представить трудно и мою собственную страсть к знаниям, которую отсутствие опыта делает только сильнее. Я не думал об этом всерьез, но мастер- архивариус обрадовался моему предложению словно ребенок увидевший новую игрушку и мгновенно решивший, что лучшей он прежде не видел. Он долго расспрашивал меня какие области магического искусства интересуют меня прежде всего, а выяснив, что больше всего мне хотелось бы обладать универсальными знаниями, настолько обширными, насколько это возможно, -- обрадовался еще сильнее. После этого я несколько часов в состоянии глубокой медитации отвечал на вопросы, которые мастер-архивариус задавал мне с помощью ментальной связи тоже находясь в глубоком трансе. Выяснив, что уже храниться в моей памяти помимо знаний полученных обычным путем, мастер-архивариус с явным облегчением констатировал, что все эти знания вполне годятся для того весьма необычного архива, который нам предстоит создать. При этом он похвалил меня, заметив что мне уже удалось проделать весьма неплохую работу. После этого, я довольно долго проводил все свободное время, помогая мастеру-архивариусу составить подробный план заполнения моей памяти которую мы между собой стали чаще именовать архивом. При этом мастер-архивариус стремился досконально разъяснить и продемонстрировать мне все тонкости планирования процесса создания совершенного и полного архива, который нужно наполнять почти с нуля. Он часто повторял, что это все-таки моя голова и я должен знать, что и почему должно в ней храниться. Я искренне соглашался с ним, прекрасно понимая при этом, что прежде всего старому магу просто нравиться разъяснять мне все до мелочей, наслаждаясь любимым делом, -- тем более, что я сам радовался пониманию каждого нюанса не меньше, а может быть даже больше. Очень скоро о нашей необычной знали все преподаватели академии. Мастер-архивариус, проявив свое всегдашнее тщание не успокоился до тех пор, пока составленный нами план не был согласован с преподавателями всех интересовавших меня магических дисциплин (то есть со всеми сколько их было). Многие из них удивлялись нашей затее, почти все выражали сомнение в ее осуществимости, но тем не менее все с удовольствием приняли в ней участие. Магам имперской академии было давно известно, что, порой, на первый взгляд смешные даже глупые, и совершенно невозможные затеи расширяют границы возможного больше, чем годы упорных исследований смысл которых понимают все. Согласно окончательному плану предполагаемый архив был разбит на несколько частей, -- мастер архивариус назвал их кругами. Знания принадлежащие каждому следующему кругу были подобраны так, что общая осмысленность и цельность всего их множества зависела только от знаний входящих либо в него же, либо в один из предыдущих кругов. Так пришлось поступить потому, что ничего подобного нашей затее раньше никто не делал. Сколько сможет вместить моя память при таком способе ее заполнения не мог точно сказать никто, ведь речь шла не об обычном прочтении большого количества книг, а об их полном запоминании с помощью медитативного чтения. Каждый следующий круг архива соответствовал следующему (более оптимистичному) из предположений о том сколько информации сможет уместить моя память. Если бы эти предположения оправдались только частично, я все равно мог получить в свое распоряжение полный, только менее обширный архив. Как только план был составлен окончательно я с удовольствием вернулся к медитативному чтению. Я по-прежнему использовал для этого только время свободное от прочих занятий, но дело пошло куда быстрее, чем прежде, -- ведь теперь я совершенно точно знал какие книги и в какой последовательности мне нужно прочесть.
В какой-то момент извлекать новые знания из памяти даже в состоянии глубокой медитации стало более трудной задачей, чем усвоение новых. Правда касалось это лишь знаний усвоенных сразу в больших объемах при помощи медитативного чтения. Мне стоило огромных усилий преодолеть некий новый внутренний предел, пройдя который я научился свободно извлекать любые хранящиеся в памяти знания независимо от того, сколь сильно возрастало их количество. Основная заслуга в этом принадлежит не мне. Когда я рассказал о своих трудностях мастеру-архивариусу и мастеру медитации, они, объединенными усилиями, буквально вцепились в меня: прежде ни один студиозус еще не подбрасывал им столь необычной задачи. Поняв, что я готов почти на все что угодно, чтобы решить ее (а не просто избавиться от «лишних» знаний, что было относительно просто), они уже не могли отказать себе в удовольствии по-настоящему применить все свое искусство и накопленный за столетия опыт для решения этой задачи. По мере роста навыков и опыта мне уже не нужно было погружаться для этого в глубокую медитацию, достаточно стало той, которую я мог поддерживать постоянно. Правда извлечение знаний задвинутых особенно далеко в глубь памяти по-прежнему требовало больших затрат магической энергии, но они стали вполне приемлемыми для моего личного запаса.
Когда я уложил в памяти первый круг своего необычного архива, у меня появилось больше свободного времени, чем его было раньше. Я получил в свое распоряжение время необходимое остальным студиозусам на получении и закрепление теоретических знаний необходимых в учебе. Мастер-архивариус опасался, что я возможно не смогу полноценно использовать знания, полученные столь необычным образом, ведь прочесть книгу и действительно понять, что в ней написано, -- тем более научиться использовать полученные знания, -- далеко не одно и тоже. Это не слишком смутило его, тем более, что и я вполне готов был рискнуть. В действительности все обернулось даже лучше, чем я надеялся. Во время занятий, слушая преподавателей, я легко связывал их объяснения со знаниями из книг «лежащих» в моей памяти, проясняя для себя их смысл. Я и прежде старался прочесть соответствующие разделы перед занятиями, а не после них, как поступали большинство студиозусов, но это, при всем старании, давало мне много меньше, чем те же книги «лежащие» в памяти целиком. Получив возможность пользоваться сразу всем (пусть минимальным) объемом знаний необходимых магу, -- не зависимо от того изучали мы это, или пока еще нет, -- я стал гораздо лучше понимать смысл того, что мы изучали. К моему удивлению, осваивать практические навыки тоже стало намного проще. Большинству студиозусов не удавалось держать в сознании все (часто весьма многочисленные) наставление и советы того, или иного преподавателя, пытаясь самостоятельно сделать то, чего все это касалось, и они, даже вполне понимая их смысл и правильность могли воспользоваться лишь частью из них. В моем же распоряжении оказалось множество советов и пояснений описывающих то же самое со множества точек зрения вместе с многочисленными нюансами с которыми приходилось сталкиваться в этой связи автору той, или иной книги из числа лежащих в моей памяти. Однако важнее всего было то, что я мог использовать все это одновременно, не прилагая особых усилий. Я научился не использовать для этого сознание и кратковременную память, объем которой относительно невелик даже у самых опытных магов, -- и то и другое оставалось свободным, позволяя целиком сосредоточиться на происходящем. Знания из книг «лежащих» в памяти я постепенно научился использовать оставляя их там, где они уже и так хранились. Я словно раскрывал эти книги на нужных страницах, разница была в том, что я мог видеть все нужные мне части текста, используя их одновременно. Все это предоставило в мое распоряжение большую часть времени, необходимого остальным студиозусам на освоение и закрепление практических навыков.
Посоветовавшись с мастером-архивариусом и с преподавателями остальных дисциплин, я разделил все освободившееся время пополам. Половину я проводил главном архиве, в дополнение к тому времени, которое проводил там раньше, -- «укладывая» в память знания, относящиеся к кругам моего архива следующим за первым. Вторую половину я распределил поровну по количеству дисциплин, посвятив его дополнительным занятиям. Преподаватели были только рады появлению студиозуса, которому можно изложить то, на что у других нет ни сил, ни времени, ни желания его знать. По мере того как я заполнял свой архив, работать со мной им стало еще интереснее, ведь во время занятий они могли оперировать гораздо большим количеством информации. Я все чаще стал попадать в ситуации в которых был для преподавателей архивариусом и архивом в одном лице, но при этом я всегда оставался студиозусом академии с которым они стремились разделить свои знания. Мастер-архивариус, когда я рассказал ему об этом, очень обрадовался и заявил, что еще немного, и я оставлю его без работы. После этого он взялся за мое обучение так, что даже мне (при всей моей любви к его искусству) порой хотелось тихо стонать. Мастер-архивариус при этом всякий раз словно услышав мой мысленный стон заявлял, что уж если я по сути уже, пусть неофициально, работаю архивариусом да не где ни будь а в имперской академии магии, то он никак не может мне посрамить его перед коллегами. Я искренне соглашался с ним и услышав эти слова уже не мог позволить себе стонать даже мысленно. Вместо этого я еще усерднее принимался за дело, и всякий раз получалось, что если для себя что-то мне было уже не по силам, то мне все же удавалось сделать это для своего учителя.
Когда я «уложил» в память последнюю книгу из своего архива, то мысленно восхитился искусству мастера-архивариуса, который, по сути, создал его. Мастер-архивариус был прав, -- пытаться уложить в память весь главный архив академии действительно не имело смысла. Меня по-прежнему окружало множество знаний бережно хранимых в самых различных формах. Я успел прочесть очень многое, -- уже не пытаясь уложить его в память, -- во время дополнительных занятий с матером, архивариусом, но гораздо больше здесь было книг, о содержании которых я имел лишь смутное представление, многие я не открывал вовсе. Тем не менее, я вполне удовлетворил свое желание обладать обширным и полным знанием в области магии. В тот момент я осознал, что, на самом деле, столь вожделенным для меня было то знание, которое позволяло мне легко и полно постичь другие знания из той же области. Знание, -- дающее свободу творчества и познания в области магии. Лишь поняв это, я смог оценить по достоинству подарок мастера-архивариуса. Благодаря ему я получил возможность вполне удовлетворить другое свое стремление: изучить все области магии одинаково хорошо, при этом углубившись в каждую так, как обычно могут позволить себе только те, кого мало интересует все остальное.
Вслед за Соней сдал экзамен низкорослый крепыш Танг, получив жезл мага-ремесленника сделанный из лучших материалов: короткую (длиной меньше метра) версию классического посоха. Иначе и быть не могло. Этот смуглый черноглазый парень еще на первом курсе мог создать истинное произведение искусства буквально из любых материалов. Магическая энергия лилась с его инструментов настолько естественно, а слова и жесты плетений для зачарования заготовок и уже готовых артефактов настолько гармонично вплетались в работу, необходимую для их изготовления, что наблюдая за ним трудно было понять где кончается талант ремесленника граничащий с подлинным чудом и начинается искусство и сила магии. Любой маг, получивший патент имперской академии магии, должен уметь делать все, что положено уметь магу, даже если все его природные склонности интерес и истинный талант сосредоточены только в одной, более, или менее узкой области магического искусства. В том числе, он должен уметь делать от начала и до конца амулеты и артефакты, принимающие порой самые причудливые формы: от изящного бриллиантового кулона, защищающего ветреную светскую даму от последствий ее образа жизни; до массивного деревянного посоха помогающего путнику не сбиться с пути и благополучно пробраться сквозь любые чащобы, бездорожье и лабиринты скал; от зачарованного меча из голубой стали, разящего противника не столько клинком (более острым и прочным чем у лучшего обычного оружия), сколько мощной боевой магией; до глиняного кувшина способного сохранить вино, или мясо свежим в самую страшную жару. Более того, имперский маг обязан уметь, в случае необходимости, своими силами изготовить все необходимые ему инструменты и снаряжение. Для этого нужно уметь делать все, что умеют делать ремесленники (причем не хуже цехового мастера) и очень много такого, что кроме мага может попытаться изготовить разве что самый упорный и знающий из схоластов.
Когда нам начали преподавать ремесленное искусство, по началу один лишь Танг из всего нашего курса не задавался вопросом, как мы можем научиться всему, что умеют мастера разных ремесленных цехов, если в каждом цехе ученик тратит на свой путь до мастера, как минимум, столько же времени, сколько длится все обучение в академии. Тангу этот вопрос попросту не приходил в голову. Стоило ему увидеть материал, предназначенный для работы, и взять в руки лежащий перед ним инструмент (причем он всякий раз брал его правильно, безошибочно выбирая тот, что нужно взять в руки первым), -- сразу становилось очевидно, что он уже понимает что нужно изготовить на сей раз. Пока мы слушали объяснения преподавателя, Танг начинал работать, -- молча, задумчиво, с неизменной легкой улыбкой, которая неуловимо менялась, словно отражая все что он делал, но при этом всегда оставалась счастливой и безмятежной. Мастер-ремесленник ни разу не одернул его, всякий раз отвечая лишь легким кивком и почти такой же улыбкой. Со стороны казалось, что Танг работает медленно, словно задумавшись о чем-то спокойном и беспредельно далеком, но он всегда заканчивал работу удивительно быстро, не допустив ни одной ошибки. Ответ на мучивший всех вопрос мы получили на первом занятии (было это в столярной мастерской где нам тогда предстояло превратить заготовки, -- длинные дубовые брусья, -- в посохи пригодные для превращения в классические посохи магов). Ответ мастера-ремесленника был прост и относительно краток: обычный ремесленник способен по-настоящему освоить за всю жизнь только одно ремесло потому, что, прежде всего, он вынужден полагаться на свой талант, который силен, как правило, только в чем-то одном. Только у очень немногих талант ремесленника очень силен в целом, -- тут мастер-ремесленник молча кивнул в сторону Танга, меланхолично работавшего рубанком, -- но такие люди, как правило, имеют и склонности к магии, -- по этому ремесленниками не становятся. Ремесленник-маг обязан прежде всего полагаться на свои знания и навыки мага и только потом на свои знания и навыки в том, или ином ремесле. Талант к ремеслу не должен иметь для имперского ремесленника-мага вовсе никакого значения, если только этот талант не проявляется в целом.
Многих моих однокурсников такой ответ поставил в тупик, -- мне он помог понять мысль, мелькавшую на краю сознания с того момента, как я вошел в мастерскую. Я потянулся к своему верстаку и лежащим на нем инструментам с помощью магической чуткости, стараясь в полной мерее использовать уже обретенные тогда навыки и чуткость своего посоха. Как только я сосредоточился на этом, уже зная, что именно пытаюсь найти, -- то ощутил, -- вначале смутно, но вполне явственно, -- внутреннюю общность и гармонию лежащих передо мной предметов – общую суть словно бы объединявшую их в единое целое на определенном уровне магического восприятия. Суть эта определяла собой, в том числе, и все многообразие действий, для которого годились эти предметы. Моя задача состояла в том, чтобы выделить из них лишь ту часть, что была мне необходима именно в тот момент, освободив восприятие ото всех остальных. Частично мне удалось это сделать, когда я попытался ощутить не только инструменты и верстак, но и деревянную заготовку; частично помогло мне ощущение помещения столярной мастерской, помнившего множество занятий (хотя тогда мне не хватило ни сил ни искусства магической чуткости, чтобы использовать по настоящему эти «воспоминания»). Не знаю сколь многого с умел бы я добиться, тогда идя только этим путем, будь у меня больше времени. В тот момент я скорее стремился понять, как можно использовать магию в изучении ремесла. Вместе с предположением, что изготовить нужно будет посох (продиктованным знанием обстоятельств и начальными навыками в области логики), мой первый успех позволил мне определить инструмент который нужно было брать в руки первым. Сосредоточив восприятие на нем, мне удалось почувствовать, как нужно взять его в руки. Погрузившись в состояние медитации, я позволил этому ощущению управлять движением руки. Мне удалось с первого раза взять массивный рубанок легко и уверенно, словно я пользовался им много лет, хотя до того дня я ни разу не держал в руках какой либо столярный инструмент. Это навело меня на новую мысль: я потянулся к дубовой заготовке с помощью магической чуткости «через» рубанок, пытаясь использовать его так, как до этого я использовал только посох. Это мне вполне удалось, хотя новое ощущение на несколько мгновений совершенно сбило меня с толку. В отличии от посоха студиозуса, который делал восприятие четче, расширяя его границы в меру своей, -- пусть сравнительно слабой, -- чуткости, рубанок искажал восприятие настолько, что от, успевшей стать привычной, картины мира оставались жалкие крохи. Опомнившись от первого удивления я прекратил попытки просто почувствовать окружающее, -- как делал с помощью посоха, -- и сосредоточил восприятие только на дубовой заготовке, как собирался сделать самого начала. Мое предположение подтвердилось: сквозь рубанок я четко чувствовал только то, что можно было сделать с заготовкой именно с его помощью. Вполне довольный этим результатом, я начал ощупывать сквозь рубанок остальные инструменты. Теперь из всего множества связей той общности, что объединяла лежащие передо мной инструменты, я ощущал только те, что объединяли тот или иной инструмент с рубанком. В тот момент я пришел к выводу, что достаточно умелый сильный и опытный маг оказавшись в помещении, где предметы связаны между собой (и с самим помещением) некой общей задачей (например, в лаборатории, мастерской, -- от части, -- в архиве, или библиотеке), он может, в конце концов, понять назначение своего окружения и научиться делать с его помощью то, для чего оно предназначено, -- ничего не зная об этом. В то же время я (в меру своих тогдашних знаний и навыков) понял, сколь труден этот путь, сам по себе, если задача действительно сложна. Гораздо позже, больше узнав о разных областях магии, я убедился, что и то и другое верно. Тогда я, скорее чувствовал это, но это дало мне многое. Я успел нащупать и проверит два основных (помимо медитации, которая полезна почти всегда) приема, необходимых магу в обучении ремеслу; ощутив и оценив при этом смысл который имеет для мага обучение ремеслу (несмотря на то, что он, в принципе, способен постичь его самостоятельно). Когда мастер-ремесленник приступил к объяснениям, я был в числе немногих, сумевших воспользоваться ими по-настоящему, и, возможно, единственным тогда, понимавшим их настоящую ценность. Мастер-ремесленник тогда говорил только о столярном ремесле, не говоря ни слова о магии, и это было именно то, чего не хватало мне, чтобы немедля применить только что открытые для себя приемы. Объяснения мастера-ремесленника позволяли мне, потянувшись к заготовке сквозь тот, или иной инструмент, быстро найти среди множества ощущений ощущение именно того действия, которое он описывал. Благодаря медитации мне было не трудно подчинить свои действия этому ощущению. К концу занятия я действовал не менее уверенно, чем Танг, хотя причины нашей уверенности, в основном, были весьма различны (не смотря на то, что Танг использовал те же магические приемы, -- которые воспринимал как нечто само собой разумеющееся, -- дополняя искусством мага врожденное мастерство ремесленника). На том, -- самом первом, -- занятии я закончил древко посоха вторым после Танга, хотя и значительно позже. При этом древко изготовленное мной не уступало качеством тому, которое сделал Танг, но если Танг истратил мало магической энергии (закончив работу он еще попросил разрешения попробовать пропитать древко магической энергией и до конца занятия сидел в классической позе для медитации, крепко сжав ладонями, древко и удобно прислонившись к нему лбом), то я свой личный запас исчерпал почти до предела. Это ни сколько не испортило мне настроение. Я понял, почему магу доступно любое ремесло не зависимо от его сложности, более того, -- убедился, что это достаточно легко, по крайней мере вначале. Я понимал, что дальше будет сложнее, что первые ремесленные навыки, полученные с помощью магии, нужно как можно быстрее превратить в обычные навыки ремесленника, уже не зависящие от магии, чтобы ее можно было использовать для зачарования переметов уже во время их изготовления (многие магические свойства нельзя придать готовым артефактам), -- но легкость получения первых навыков была от этого не менее привлекательна (тем более, что уже тогда владея в достаточной степени навыками медитации я знал что смогу с ее помощью быстро и надежно закрепить их), позволяя ощутить и понять красоту нового ремесла прежде, чем придет врем трудностей. Я с нетерпением ждал новых занятий, чего нельзя было сказать о многих моих однокурсниках даже из числа тех, кому тоже удалось применить магию для постижения столярного ремесла. Даже тех из них, кого весьма привлекало создание артефактов, ремесло, само по себе, ни сколько не привлекало. Я с самого начала воспринимал мастерство ремесленника как форму работы с магией, -- более сложную и утонченную, чем даже искусство магической чуткости. Проявлялось это только в том случае, если мастерство ремесленника, почему-либо, становилось высоким искусством, однако любой ремесленник-маг, получивший патент академии, обязан был владеть ремеслом именно на таком уровне. Осматривая сделанное мной тогда древко посоха, мастер-ремесленник молча улыбнулся своим мыслям и едва заметно кивнул. Я тоже промолчал, сознавая, что старый маг понимает все мои чувства значительно лучше, чем это доступно мне самому.
Получив тогда первые навыки мага-ремесленника, я начал с большим интересом вслушиваться с помощью магической чуткости уже не только в окружающий мир в целом, но и в отдельные предметы, стремясь ощутить в них то, что впервые почувствовал, вслушиваясь с помощью магии в столярные инструменты. Иногда мне удавалось ощутить суть простейших предметов, или смутные отголоски их «памяти», однако я быстро понял, что сама обстановка мастерской сильно упростила мне задачу. Тогда передо мной был столярный верстак и набор столярных инструментов. Общность их назначения и относительная его простота создавали сильное, легко ощутимое единство понять суть которого было достаточно просто, -- тем более представляя его общий смысл и без помощи магии. Ощутить суть обычных предметов быта, оказалось куда сложнее, чем в случае с инструментами, прежде всего потому, что их назначение было довольно расплывчатым, трудно поддающимся разделению на многочисленные, но однозначные действия. Часть предметов (правда таких в академии было не много) словно бы и вовсе не имела хоть какого то назначения. Хоть как-то ощутить связи между бытовыми предметами именно как таковые мне тогда и вовсе не удалось. Они были столь расплывчаты и многочисленны, что сливались в единый фон, -- расплывчатый и изменчивый, -- ощутить и понять суть которого начинающему магу не под силу. Только намного позже, когда мы начали изучать решение этой задачи, как часть искусства магической чуткости, я понял насколько она сложна, сколько требует мастерства и усилий для своего успешного решения и сколь захватывающе интересной может быть порой та картина, которую оно открывает. Однако мои первые попытки, хоть сами по себе и провалились, научили меня очень многому.
Вновь оказавшись в мастерской (на сей раз у гончарного круга), я с новым наслаждением погрузился в ее изучение с помощью магической чуткости. Теперь мне было с чем сравнивать. Я словно попал в иной, более совершенный мир, где все, что окружало меня имело единую цель и смыл, -- сложный, но вполне ощутимый. Мои почти безуспешные попытки почувствовать суть и назначение обычных предметов, помогли мне лучше понять то, что я чувствовал в мастерской. То, что в первый раз потребовало больших усилий, теперь далось значительно легче. Казалось, что инструменты и материал, почувствовав мое восхищение, сами стремятся раскрыть свою суть. Я знал, что это не так, но ощущение было приятным. Я не пытался его побороть, напротив, -- помня о его сути, -- постарался сохранить и усилить. С тех пор инструменты, которых полноправному имперскому магу на все случаи жизни необходимо великое множество, стали моим друзьями почти что в буквальном смысле. В последствии много раз за годы учебы именно инструменты «отвечали» на мои вопросы более внятно и полно чем лучшие книги и гораздо быстрее, чем мог бы объяснить преподаватель.
В тот раз, работая в гончарной мастерской, мне впервые удалось «договориться» с материалом. Уяснив из объяснений преподавателя, что мне нужно делать с куском глины, я мысленно договорился с ним прежде, чем начать месить. При этом я отчетливо ощутил согласие и желание порадовать меня. Я знал, что это были лишь особенности восприятия материала с помощью магической чуткости, но это ничего не меняло. Материал, словно сам стремился помочь мне сделать все наилучшим образом. Стараясь лучше ощутить это, я впервые попытался использовать чуткость своего посоха, не касаясь ладонями древка (посох при этом оставался у меня за спиной, закрепленный в петле на поясе). Увлекшись «беседой» с глиной я почти не заметил, что это у меня получилось. Позже, рассказав о своем успехе преподавателю магической чуткости, я узнал, что большинству студиозусов этот прием дается с большим трудом и то лишь после объяснений преподавателя и достаточно упорных тренировок. Это удивило меня, хотя я понимал, что это правда.
Общаться с инструментами и уговаривать материалы мне понравилось едва ли не больше, чем делать что-то с их помощью. Изучая раздел магии именуемый дипломатией (магическую дипломатию не следует путать с искусством политиков), я успел убедиться, что в окружающем мире очень много проявлений разума, но распознать и, тем более, понять его, порой, чрезвычайно трудно, -- ведь разум столь же многообразен, как и те, кто обладает им. Если общаться с животными (особенно с теми, которых легко приручить) может даже очень слабый маг, обладающий небольшим навыком в магической дипломатии, -- то для того, чтобы почувствовать, например, сильных духов, или старших элементалей, необходимы большая магическая сила и мастерство; а для того, что бы договориться с ними о чем-то, уцелеть и не задолжать слишком много, -- обширные знания и подлинное искусство. Благодаря этим знаниям я одновременно понимал, что обычная глина не обладает разумом, -- и вполне сознавал сколь важно договориться с материалом так же, как существом не только живым, но и вполне разумным. Это вполне устраивало меня, создавая надежный и достаточно универсальный способ восприятия мира и, в то же время отношения к нему. Чем больше я узнавал о различных ремеслах, тем больше убеждался в том, что такой способ восприятия вполне подходит для работы с объектами лишенными разума. Когда я использовал искусство магической чуткости, мой собственный разум, подчиняясь моим убеждениям, придавал моим ощущениям соответствующую форму. При этом реакция и поведение отражали его свойства куда полнее и глубже, чем если бы я начал исследовать его с помощью магической чуткости, ограничивая себя мыслью о том, что это материал лишен разума. Мало того, чем больше я узнавал о магической дипломатии, тем больше ее приемы помогали мне в работе со вполне обычными материалами. Они оказались столь же разными, как вполне живые существа, при чем отличались не только разные материалы (разные самоцветы, сорты металла, породы дерева, или камня), но и куски одного и того же. Одни были ласковыми и доверчивыми, они легко соглашались стать тем, что было мне нужно (как это случилось с глиной). Другие были грубыми и суровыми. Они не соглашались просто так менять форму, но стоило доказать им, что я имею право просить их об этом, -- работать с ними становилось одно удовольствие, словно командовать опытными старыми солдатами, признавшими в тебе командира, -- беззаветно преданными и знающими о своем деле много больше тебя самого. Случались среди них задумчивые и грустные, или напротив – веселые и склонные пошалить, словно маленькие элементали воздуха; недоверчивые, упрямые, -- все они были схожи в одном, стоило мне договориться с ними и они очень помогали мне в работе, словно стремясь поскорее узнать, что значит быть уже не материалом, а тщательно сделанным предметом. Правда, случалось и так, что уговорить тот, или иной материал мне все же не удавалось, но всякий раз при этом я узнавал, что он не годиться для того, что я собирался сделать, в добавок, узнавал почему именно: как только мы достаточно продвинулись в изучении основных ремесел, мастер-ремесленник стал все чаще выдавать нам негодные, или частично негодные материалы, но мне это ни разу не помешало сделать все должным образом. Я либо брал другой кусок материала, либо в «разговоре» с материалом все же находил способ успешно использовать его.
Ближе к концу обучения, когда мы под руководством мастера ремесленника начали создавать по настоящему мощные и сложные артефакты, выяснилось, что, не договорившись с материалами начинать работу просто нельзя (тем более что нам пришлось осваивать работу, в том числе, и с материалами, обладающими собственным разумом). Многим моим однокурсникам пришлось тогда осваивать то, что мне с самого начала казалось единственно правильным и естественным. По мере того, как нам приходилось использовать более совершенные инструменты из все более ценных материалов, вплетая с их помощью в материалы и заготовки все более сложные и мощные плетения, -- уговаривать все чаще приходилось и инструмент (хотя большинство инструментов обычно необходимых магу собственным разумом не обладают).
Глядя как Танг не спеша возвращается на свое место, уверенно сжимая в руке жезл мага-ремесленника, я улыбнулся, вспомнив, как много раз собирался сделать более короткую версию классического посоха, -- специально для работы в мастерской. Я вспоминал об этом каждый раз когда мой посох студиозуса начинал особенно мешать мне: работать в тесноте мастерской, орудуя классическим длинным посохом порой сущее наказание. Короткий посох хуже подходит для метания заклинаний, к тому же он обладает сравнительно меньшей чуткостью и несколько более слабыми фокусирующими возможностями, но для мага-ремесленника это не имеет значения: ему не нужно метать заклинания, а вслушиваться с помощью магии или фокусировать ее намного чаще приходиться с помощью инструментов, нежели с помощью посоха.
Красавица Линет, сдав экзамен, получила посох мага-руниста сделанный из лучших материалов. От классического посоха он отличался тем, что место рун на кольцах из стального серебра занимали миниатюрные полусферические линзы из мелких дирхенских алмазов. Эти линзы были слишком малы, чтобы хранить много магической энергии, или большое плетение, но они идеально годились для того, чтобы хранить по одной руне (даже самой замысловатой и мощной). В отличии от обычных, такие, -- инкрустированные, -- рунные кольца позволяют менять набор рун на посохе. Искусному магу это может дать очень многое, но чтобы быстро и достаточно искусно вписать новые рун в миниатюрные линзы, в случае необходимости, нужно огромное мастерство. Поэтому, такие посохи носят только маги влюбленные прежде всего в искусство написания магических рун, как Линет. Остальные предпочитают посохи с классическими рунными кольцами на которых руны, как правило выписывают мастера-рунисты. Впрочем, я бы тоже не отказался от посоха как раз с такими кольцами.
Меня всегда восхищало ни с чем не сравнимое чувство, возникающее в тот момент, когда под острым кончиком стилуса, с которого на пергамент вместе с чернилами плавно стекает магическая энергия, струящаяся через мою руку, -- возникает неимоверно сложный, или обманчиво простой символ являющий собой предельно компактное, но, порой, чрезвычайно мощное магическое плетение, обладающее многими свойствами, которых недостает обычным заклинаниям и плетениям. Как и Линнет я не раз часами просиживал над пергаментом, забыв обо всем кроме стремления вложить в каждый новый знак рунного текста все возможное совершенство, но если ее вели прежде всего чутье и врожденный талант именно к рунной магии, то мне, кроме склонности к магии в целом, помогали не слишком отстать от нее мастерство в медитации и умение «разговаривать» с инструментами и материалами для письма так же, как я делал это изготавливая артефакты. Мы крепко сдружились с Линет, скорее всего потому, что искренне восхищаясь силой и красотой рунной магии, я всегда признавал ее первенство в этом искусстве. При этом, если, например мастерство Танга как мага-ремесленника, я просто молча признавал недосягаемым для себя, совершенствуясь в этом искусстве на своем уровне, -- то с Линет мы постоянно соревновались яростно и упорно, и чем яростнее становилась борьба, тем больше мы с ней сближались. Линет делала все возможное, чтобы помочь мне достичь ее уровня в искусстве мага-руниста (иначе ей было просто не интересно соревноваться со мной), при этом я, не только принимал ее помощь с восторгом, но и сам делал все от меня зависящее, чтобы достичь того же. Это не мешало Линет оставаться недосягаемой всякий раз опережая меня, что устраивало нас обоих. С одной стороны я знал, что благодаря Линет я всякий раз достигал в искусстве рун всего, на что был способен. С другой, -- Линет убеждалась, что остается лучшей. Ее детская радость от этого и искренняя благодарность давали мне куда больше, чем могло бы дать первенство в этом соревновании. Ближе к концу учебы, когда мы стали старше и Линет из девочки стала красивой молодой девушкой ее привязанность и благодарность неожиданно обрели для меня новую, еще большую, чем прежде, ценность. Нашу дружбу и взаимное уважение дополнила любовная связь. В прочим и здесь не обошлось без рунной магии. Любуясь грацией и красотой Линет, возвращающейся на свое место с новым посохом, сверкающим искрами рунных линз на кольцах, -- я в который раз задал себе вопрос: что же все таки доставляло больше удовольствия нам обоим, -- собственно любовная близость, или поиск (а позднее и создание) и создание новых рун, которые мы вычерчивали на телах друг-друга чернилами, состав которых постепенно становился все более сложным.
Поиски более сложных и совершенных составов чернил, обладающих все более сложными свойствами и большей магической силой, в конце концов превратили наши с Линет любовные утехи в настоящие оргии, -- к нам присоединилась Лана. Линет великолепный алхимик, но в это искусстве она все же уступает и мне и уж, тем более, Лане. Когда Лиина решила, что наших с ней общих знаний и мастерства уже не достаточно, чтобы сварить чернила достойные новых рун, она обратилась за помощью к Лане. Лана с первых же слов поняла, зачем Линет нужны такие чернила, но, вопреки моим опасениям, обижаться и ревновать не стала. Она согласилась помочь, если Линет Разрешит ей поучаствовать в испытаниях. Линет тут же согласилась на это, я тем более был только за. Просьбу Ланы и реакцию Линет я списал тогда на преданность каждой из них любимой области магии и на любопытство, свойственное всем магам, -- и уж тем более женщинам, -- однако той ночью меня ждал приятный сюрприз.
Когда мы с Линет закончили в четыре руки рисовать рунный узор на теле Ланы и вновь вернулись к действительности, настало время решать, как именно распределить роли, чтобы все трое получили максимальное удовольствие. При этом магические руны, во многом упрощая эту задачу, в то же время усложняли ее. Используя столь мощную магию, мы не рисковали полностью лишиться удовольствия, даже сделав все как попало, но нам хотелось оценить максимально возможный эффект, который зависел уже от мастерства в любовной игре, от нашей симпатии друг к другу и от взаимной искренности. Нам с Линет хватило нескольких взглядов, чтобы придти к согласию по поводу всех нюансов, и мы вдвоем посмотрели на Лану. Она довольно долго молчала, любуясь рунными узорами на наших телах. На ее губах застыла счастливая улыбка. Постепенно я осознал, что она больше любуется Линет чем мной. Когда лана смущенно призналась, что женские ласки привлекают ее не меньше чем ласки мужчины, меня это уже не удивило. В этот момент меня и ждал основной сюрприз. Линет ответила Лане, что вполне разделяет ее вкусы. Дальше они начали обсуждать взаимные ласки, на время позабыв обо мне, но довольно быстро пришли к выводу, что вдвоем им будет не интересно, -- мужчина им все же нужен, причем желательно один на двоих. Той ночью мы развлекались почти до утра, впервые испробовав немало такого, что вдвоем сделать в принципе невозможно. Лана, еще не привыкшая к действию магических узоров, много раз теряла сознание от наслаждения, но сразу приходила в себя. От позорного провала на занятиях, нас всех спасло только то, что рунные узоры, помимо прочего вернули нам истраченную нами энергию, объединив ее и умножив. Мы проснулись буквально переполненными жизненной силой и магической энергией. Мне приходилось читать о том, что оргии не редко использовали как источник магической энергии, но раньше я не вспоминал об этом, -- эффект не был столь ярким, хотя ночные утехи никогда не мешали мне и Линет проснуться вполне отдохнувшими. Вечером, снова собравшись вместе и сравнив свои ощущения, мы пришли к выводу, что двух участников было мало, чтобы получить энергетический резонанс. Троих бы тоже вряд ли хватило, вложи мы меньше искусства и магической энергии в рунные узоры и чернила.
Силы магических узоров хватало только на одну ночь, но для нас это было скорее преимуществом, чем недостатком: под утро они исчезали сами, освобождая место для новых экспериментов. К тому же такие, -- недолговечные, -- руны были намного сильнее. Они не только защищали нас от любых нежелательных последствий близости, но и дарили нам дополнительное наслаждение, -- во-первых, направляя наши ласки согласно истинным желаниям друг друга, во-вторых открывая для нас и усиливая все приятные ощущения.
Когда к нам с Линет присоединилась Лана силы рунных узоров нам показалось уже не достаточно. Если Линнет по прежнему продолжа (с весьма ощутимым успехом) совершенствовать рны, которые мы использовали, то Лана по мимо чернил для рун все время создавала замысловатые мази и зелья призванные дополнить и расширить их действие. Больше всего при этом приходилось работать мне, потому, что в рунной магией я владел на много лучше Ланы, а в алхимии разбирался гораздо лучше Линет. В нашей небольшой исследовательской группе (а под конец учебы это было именно так, пусть и неофициально), мне невольно пришлось взять на себя обязанности если не руководителя, то арбитра, не только помогая в работе обеим девушкам, но и согласовывая между собой их идеи, проверяя их на совместимость, а то и подбрасывая новые, -- обширный архив, уже полностью хранившийся к тому времени в моей памяти не раз спасал нас от ошибок и болезненных разочарований.
По мере того, как продвигались наши эксперименты, сила энергетического резонанса медленно но, неуклонно росла, причем заметно быстрее чем росло вместе с ней наслаждение, интересовавшее нас прежде всего. При первой возможности я изготовил несколько артефактов-накопителей довольно приличной мощности (хотя до сфер силы из дирхенского авантюрина им конечно было далеко), и гораздо более сложный артефакт-концентратор, описанный в той же книге из моего архива, где речь шла об энергетическом резонансе во время оргий. Этот артефакт должен был выполнить роль которую обычно поручали сильному и опытному магу, не участвовавшему в самой оргии (это было на много проще чем изготовить артефакт-концентратор), -- собрать дополнительную энергию образовавшуюся в результате резонанса и направить ее в артефакты накопители, оставив участникам оргии лишь ту энергию, которой они обладали изначально, -- или несколько больше, если это было оговорено.
В искусстве магов-ремесленников и, в частности, в изготовлении артефактов Линет и Лана уступали мне даже больше, чем я сам уступал каждой из них соответственно в магии рун и алхимии, -- по этому мне пришлось рассчитывать прежде всего на собственные силы и мастерство. Тем не менее я справился с этой задачей, -- успешно и достаточно быстро. В случае острой нужды любая из девушек могла в конце концов сделать такие же артефакты, но с куда большим трудом и не получив от этого удовольствия, -- в отличии от меня. Мы за одну ночь зарядили все сделанные мной накопители, но, собравшись следующим вечером единодушно решили, что автор того древнего трактата был прав, -- подобное использование оргий действительно крайняя мера. К тому времени мы настолько привыкли к постоянному избытку сил и энергии, -- ведь прежде всю энергию резонанса мы оставляли себе, -- что, проснувшись просто отдохнувшими, лишились немалой доли удовольствия от ночных утех. Торговать магической энергией мы не собирались, а для учебы нам вполне хватало личных запасов, который, -- к тому же, -- вдруг начал расти (как раз после той ночи, когда мы использовали артефакт-концентратор), в начале медленно, словно с трудом разрушая некий барьер, но все более стремительно по мере дальнейшего роста энергии резонанса. К хорошему привыкают быстро, а к замечательному – вовсе мгновенно. Довольно долго мы словно не замечали происходившего с нами, воспринимая обретенную силу как должное и наслаждаясь ею.
Артефакт-концентратор я на всякий случай разобрал, а энергию из накопителей мы с Ланой быстро использовали для создания чернил и зелий, призванных еще больше усилить энергетический резонанс. Замечательной его особенностью оказалось еще и то, что сколько бы ни возрастало, нашими стараниями, количество создаваемой им энергии, она благополучно распределялась между нами троим, не смотря на то, что во много раз превышала наш общий личный запас магии. Только через некоторое время я задался вопросом, -- куда же она исчезает? И исчезает, ли?
Ответ обнаружился все в том же древнем трактате. Раньше я просто не обратил на него внимания. Избыточная магическая энергия, полученная таким образом, возвращаясь в наши тела, постепенно меняла их, при чем весьма благоприятным образом: постепенно увеличивая все природные способности как физические, так и связанные с магией. Обнаружив это, я той же ночью поделился своим открытием с Линет и Ланой. Следующие несколько дней мы тщательно проверяли пределы своих возможностей, с восторгом обнаруживая значительный рост как тех, которыми мы пользовались постоянно во время учебы (вроде личной магической силы, способности к концентрации и запаса магической энергии), так и тех которых мы обычно почти не замечали, -- хотя и старались развивать по мере возможности ради сохранения максимальной внутренней гармонии, которая очень важна для мага сама по себе, -- например, физической силы. Это открытие придало новый смысл и нашим любовным утехам и стремлению усовершенствовать используемую для них магию. Энергетический резонанс, который мы прежде воспринимали как нечто второстепенное, стремясь, прежде всего, с помощью магии достичь наивысших вершин наслаждения, не доступных без ее помощи, -- неожиданно приобрел для нас огромное значение и ценность. Это помогло мне понять смысл упоминаний о том, что в древности самые могущественные маги (во многих землях игравшие тогда и роль правителей) собирали в своих замках и дворцах огромные гаремы, -- причем скучать наложницам не приходилось, -- и чем больше становился гарем, тем сильнее становились маги. Авторы многих древних книг, которые мне доводилось читать, работая в главном архиве академии под руководством мастера-архивариуса, придавали этому весьма расплывчаты, однако неизменно мрачный смысл, -- истина оказалась забыта на удивление прочно. Эта истина была очень простой, однако, далеко не очевидной. Гаремы магов-правителей древности действительно были основой постоянного роста их личного магического могущества, но при этом женщины в этих гаремах были, пожалуй, самыми счастливыми из всех, живших в мире в те неспокойные и мрачные времена, -- ведь сила резонанса во время оргии напрямую зависит от силы и утонченности наслаждения получаемого всеми ее участниками. Наслаждение же в свою очередь зависит от здоровья, хорошего настроения и выносливости участников оргии. В этом мы с Линет и Ланой не раз убеждались на собственном опыте. Участвуя в тех древних оргиях, наложницы магов-правителей теряли, разве что, свою долю избыточной энергии резонанса, которая могла бы дать каждой из них куда меньше, чем их повелителю – сильному и искусному магу. В замен они получали от него все, чего могли пожелать от жизни (больше всех заинтересован в этом был как раз сам правитель). В нашем любовном треугольнике свою долю энергии резонанса не захотел бы тереть никто, -- ведь все мы владели искусством магии и в равной степени наслаждаться ее избытком, чего нельзя сказать о наложницах древних гаремов. Маги-правители, как правило, не рисковали приближать к себе тех, кто владел магическим искусством. Тем не менее, количество магов среди их подданных медленно, но неуклонно росло. Эти маги не могли сравниться с правителем ни в искусстве и знаниях, которые он совершенствовал сотни, а то и тысячи лет, ни, тем более, в личной магической силе, -- и не стремились к этому. Они сами, медленно и упорно совершенствовали искусство магии, словно не замечая правителя, точно так же не замечавшего их.
Эпоха могущества магов-правителей древности закончилась незаметно и в то же время внезапно. Маги правители просто исчезло и на их место пришли обычные халифы короли и князья, потомки которых поныне правят в тех странах. Не задолго до этого окончательно сформировались в тех землях и набрали ощутимую силу гильдии магов. Большинство историков утверждали, что, в конце концов, маги гильдий, объединенными усилиями все же свергали магов-правителей возводя на их место людей, способных управлять государством, но не владеющих магией. Вскоре после этого новый правитель самого могущественного из государств, при поддержке гильдии магов начал стремительное завоевание окрестных земель, положив начало созданию огромной ланарской империи, до сих пор остающейся самым большим и могущественным государством мира, хотя эпоха завоеваний осталась в далеком прошлом. Легионы Ланара по сей день сохранили численность и мастерство, хотя уже много веков они лишь защищают ее границы, только изредка покидая их, чтобы защитить союзников, или интересы империи в иных землях. Эпоха магов-правителей канула в небытие оставив после себя разве что само искусство магии да огромные гаремы, сохранившиеся при дворе императора и правителей стран уцелевших еще стой древней эпохи.
Прежде я не сомневался, что именно так и было, ведь десять магов, обычно сильнее одного, даже значительно превосходящего каждого из них в отдельности и силой и мастерством (если только речь не идет, скажем, о преподавателе имперской академии магии и десяти ее студиозусах, сколь бы талантливы они ни были), -- у меня не было причин сомневаться. Однако, узнав, волей случая, главную тайну той древней эпохи и получив слабое но четкое представление о личном магическом могуществе магов-правителей, -- я понял, что все было совсем иначе. Я достаточно проработал в главном архиве академии, совершенствуя искусство архивариуса, чтобы осколки древней истории, затерянные в бесчисленных хрониках и трактатах легко сложились в моем сознании в совершенно новую картину, как только я осознал то о чем давно позабыли (а может быть не желали помнить) большинство магов империи, -- даже все вместе маги любой из гильдий ни тогда ни сейчас не могут взять верх над магом-правителем, как не могут студиозусы победить в магическом поединке преподавателя академии.
Первым подтверждением этому служило то, что не было каких либо признаков столкновения магической мощи правителей с объединенной силой магов гильдий. Случись им действительно сражаться даже с равным по силе противником, -- следы такого сражения невозможно было бы скрыть даже через тысячи лет. Далее было не ясно откуда взялись сами маги, позже создавшие гильдии. О них было известно очень мало, но то, что они не были первопроходцами, открывшими самостоятельно основы магического искусства, сомнению не подлежало. В то же время, предположение о том, что их обучили искусству магии маги-правители, -- открывшие его основы или перенявшие их у кого-то в куда более древние времена, -- придавала стройность и логический смысл множеству разрозненных и малопонятных фактов, относящихся к той эпохе. Более того, согласно тому же принципу, выходило, что, демонстративно игнорируя друг друга, -- на деле, правители и остальные маги постоянно сотрудничали между собой, постоянно обмениваясь вновь обретенными знаниями. Это как и многое другое скрывалось на столько тщательно, что не сохранилось даже намеков на сами причины таинственности, однако истинная судьба магов-правителей по окончании эпохи их явного и очевидного могущества, достаточно четко просматривалась во множестве разрозненных намеков, обретающих общий смысл, подтверждаемый достоверными фактами, лишь при вполне определенных предположениях. Маги-правители сохранили и свое могущество и роль их не изменилась, но по причинам, ведомым только им, они сочли нужным скрыть свою суть, силу и мастерство магов, -- постепенно меняя облик и продолжая править как потомки мнимых династий, сменяющие друг друга. Основное подтверждение тому, -- полное отсутствие борьбы за престол между наследниками, знатью и сильнейшими из ныне живущих там магов в странах, которыми некогда правили маги древности. Большинство прочих стран мира, при этом, являют собой полную противоположность. Кроме того, уже в современной истории именно этих стран, -- прежде всего в истории ланнара, -- есть множество признаков того, что им покровительствуют маги, неизмеримо превосходящие знаниями и силой всех нынешних вместе взятых, но желающие скрыть свое присутствие. Придти к подобному выводу мог только маг (или по крайней мере студиозус заканчивающий учебу в академии), подобно мне самому интересующийся в равной мере всеми областями магического искусства, в том числе обладающий достаточным мастерством мага-архивариуса (которое по мимо всего состоит как раз в осмыслении обрывочной информации, большая часть которой утеряна), достаточно проработавший в самом большом и древнем архиве империи (кроме может быть архива императорского дворца), -- и то, только представляя себе причины и меру могущества магов-правителей древности. Придя к этому выводу с полной уверенностью, прежде, чем к окончательному выводу о том, что империей Ланар правит самый могущественный из исчезнувших древних магов, я не стал говорить кому либо о своем открытии. Когда я попытался осмыслить известную мне историю мира и ланарской империи руководствуясь новым знанием, то пришел к выводу, что суть ее правителя для империи –несомненное благо, хотя представить себе стремления и образ мыслей столь могущественного и древнего существа (давно переставшего быть просто магом), под силу лишь подобным ему. И то только отчасти, ведь сильнейший из древних магов, скорее всего, превосходит остальных почти так же, как они превосходят сильнейших среди остальных магов. Все следы вмешательства императора в жизнь империи, как могущественного мага свидетельствовали о том, что какими бы ни были его конечные цели, он делает все возможное для истинного процветания империи, -- скорее всего, потому, что сохранение и рост его собственного могущества зависит прежде всего именно от процветания империи. Единственно верным решением я счел тогда сохранить тайну древнего мага, задвинув ее в самый дальний уголок памяти. Все, что я узнал после этого заканчивая учебу в академии, лишь подтвердило, что я сделал правильный и единственный выбор, позволивший мне сохранить свою жизнь такой какой она была прежде и вполне устраивала меня.
Максус Сибелий, -- известный в академии не иначе как Макс Плетельщик, несмотря на древность и богатство патрицианского рода к которому он принадлежал, получил посох вполне соответствующий и прозвищу и мастерству. При этом великолепный посох мага-плетельщика сделанный из лучших материалов вполне подходил ему и как патрицию. Сколь бы ни тщились в роскоши нобили не владеющие магией им вряд ли удалось бы заполучить наряд стоящий дороже такого посоха. Классической формы древко из гортрийского дуба сплошь покрывал узор рун. Место рун на кольцах из стального серебра занимали большие сферические линзы из дирхенских опалов в апертурах из того же стального серебра. При этом, навершие и наконечник посоха были вполне классическими. Нанесенные на древко руны несколько ухудшали его свойства по сравнению с предельно возможными, но для мага-плетельщика это не имело значения, а возможность использовать в работе большое количество тщательно подобранных рун вырезанных на древке опытным магом-рунистом, -- наоборот давала очень многое. Большие опаловые линзы были предназначены для хранения мощных и немыслимо сложных плетений которые столь талантливому магу-плетельщику неизбежно придеться создавать в огромных колличесивах не столько для собственных нужд, столько для других магов которым для их сознания понадобилось бы слишком много времени и усилий, -- хотя в иных областях магии они намного сильнее.
Макс вернулся на свое место, сияя счастливой улыбкой. Признание его мастерства в любимой им области магии наполнило его глубоким спокойным достоинством и вполне заслуженной гордостью. Во время учебы он не любил вспоминать о благородстве своего происхождения и об огромном наследстве, которое ждало его независимо от того, чего желал для себя он сам, -- но теперь я увидел перед собой именно патриция в лучшем смысле этого слова, -- невольно вспомнив о том, что величайшими правителями древности были самые сильные маги.
Худощавый белокурый парень по имени Нолан, с первого курса влюбленный в искусство вычислений, получил посох скорее напоминающий невероятно длинный счетный жезл. Тем не менее под кольцами из стального серебра испещренными множеством знаков и символов используемых для магических вычислений скрывалось древко из гортрийского дуба, созраняющее большую часть своих замечательных свойств даже в столь необычной оболочке. Остальные элементы посоха тоже были вполне классическими. Рунные кольца, более массивные чем счетные сливались с ними блеском материала и разглядеть их было довольно сложно, но они по прежнему могли служить столь же надежной опорой и для руки мага, держащей посох и для его волшбы. Два участка между рунными кольцами на равном расстоянии от середины древка не были скрыты счетными кольцами. Когда Нолан принял из рук декана свой новый посох, уверенно держа его за свободные участки древка, счетные кольца стремительно завертелись, подчиняясь магической силе его владельца заструившейся по древку посоха и по самим кольцам. Возвращаясь на свое на свое место, Нолан шел медленно, почти полностью погрузившись в себя. Посох он по-прежнему держал двумя руками, счетные кольца на древке вращались с огромной скоростью. На губах молодого мага блуждала счастливая улыбка, он с головой ушел в решение одной из сложных вычислительных задач, которые обожал, явно наслаждаясь при этом возможностями своего посоха, отвечавшего не его мысли куда лучьше, чем самый совершенный счетный жезл имеющий счетные кольца но лишенный чуткого древка и линзы, которые позволяли ему находить с помощью магической чуткости те части решения, которые даже ему не под силу было просто вычислить.
С моей точки зрения возможностей обычного счетного жезла, сделанного должным образом достаточно для любых вычислений, тем более, что его можно исследовать с помощью посоха как отдельный объект. Если коснуться такого жезла наконечником классического посоха, то возможности для магического поиска элементов вычислительной задачи будут все равно больше, чем у счетного посоха, потому, что счетные кольца, надетые на древко, неизбежно снижают его чуткость. Конечно у счетного посоха больше счетных колец, система символов шире, соответственно чисто вычислительные возможности у него значительно больше, но, в случае острой нужды это можно компенсировать собственным мастерством, потратив достаточно времени и усилий. Постоянно использовать в полной мере возможности столь замысловатого вычислительного посоха может, разве что тот же Нолан, которого интересует только это. Он вполне успешно сдаст и остальные экзамены, но получив патент, наверняка останется в академии и все свои знания в любой из областей магии будет использовать лишь настолько, на сколько они пригодятся ему для решения очередной вычислительной задачи.
В самом конце, экзамен сдали несколько магов, как и я проявивших склонность и интерес к магии в целом. Трое из них получили классические посохи сделанные из разных материалов, -- очень хороших, но все же не самых лучших. Молодой парень, уступавший мне в мастерстве и силе лишь по стечению обстоятельств, получил классический посох с древком из гортрийсчкого дуба металлическим элементами из стального серебра и линзой из дирхенского алмаза, до предела заполненной магической энергией. Когда, предпоследним, закончил сдавать экзамен еще один молодой маг, равный ему по силе и мастерству, я внутренне напрягся, -- но, оказалось, напрасно: он получил из рук ректора точно такой же посох.
Когда ректор наконец произнес: «Студиозус Дон Гренворт», -- я почувствовал только радость. Я встал, одновременно вынимая свой посох из круглого отверстия в дубовой скамье привычным, доведенным за десять лет учебы до предельной быстроты движением. Чуть наклонив древко вперед, я вышел в центр аудитории, слегка опираясь на посох при каждом втором шаге, чтобы не держать его все время на весу и немного ускорить шаг (привычка вбитая намертво мастером-странником). В то же время я держал посох достаточно свободно, чтобы в любой момент вскинуть его, отбрасывая древком вражеское заклинание, или просто парируя удар. Навыки и знания боевого мага обретенные за десять лет учебы вынуждали меня быть готовым к бою всегда, сколь бы нелепым ни казалось мне это в той, или иной ситуации.
Поставив мне задачу на экзамен, ректор чуть заметно кивнул. Привычно перехватив свой посох студиозуса двумя руками в стандартную защитную позицию, -- древко поперек груди почти параллельно земле, руки вытянуты и немного согнуты в локтях, -- я заскользил ладонями по рунным кольцам, плетя первое заклинание и укладывая его на древко посоха по мере плетения. Губы привычно шептали слова заклинания, почти беззвучно но четко. Закончив плетение, я ударил посохом в каменный пол сбрасывая сплетенное заклинание с древка через наконечник, при этом фокусируя его и вливая магическую энергию. Над полом словно пронесся порыв ветра, -- легкий, едва ощутимый. Будь на каменном полу аудитории грязь, или пыль, этот магический ветер уничтожил бы ее без следа. Прошептав короткое заклинание я привычно послал через руку по древку посоха порцию магической энергии в линзу. Прозрачный кварцевый шар засветился мягким белым светом, повинуясь движению посоха свечение сорвалось с навершия, превратившись в небольшой шар света и медленно поплыло в воздухе. Я привычно крутанул посохом, -- стремительно и плавно, -- словно на занятии по боевому искусству, хотя сейчас это можно было сделать иначе. Повинуясь движению посоха, шар света затанцевал в воздухе. Не прекращая движение, я метнул с навершия еще два точно таких же шара. Шары закружились вместе в подобии стремительного танца. Я сплел новое заклинание, уложив его движением ладоней на древко посоха и метнул его в светящиеся шары классическим боевым броском, -- стремительно с полуразворота выбросив посох всторну цели навершием вперед держа древко одной рукой на два кольца ниже середины. Один из шаров белого света погас, рассеянный моим заклинанием. Метнув то же самое заклинание второй раз, я вложил в него больше энергии и чуть изменил бросок, погасив оба оставшихся шара, хотя они находились довольно далеко друг от друга. Не останавливая движения я вновь перехватил посох двумя руками, сплетая новое заклинание. Прежде чем влить в него силу я перехватил посох за середину, освободив одну руку, и завершил плетение тремя необходимыми жестами. Вноь обхватив древко посоха ладонью я присоединил этот последний фрагмент к наложенному на древко плетению, одновременно вливая в него магическую энергию сразу через обе руки, чтобы распределить поток. Завершая плетение жестами я привычно держал посох слегка под углом, заслоняясь от возможной угрозы.
Задействовав последнее заклинание, которое я должен был показать я вновь привычно оперся на посох, держа его ближе к навершию, и поклонился ректору. Сжатая ладонь привычно упиралась в бронзовое рунное кольцо, служащее надежной опорой. Я знал, что выполнил поставленную задачу, но все равно волновался.
Ректор кивнул, слегка улыбнувшись мне: «Поздравляю Вас, Гренворт. Вы выполнили все великолепно. Ваше мастерство в общей магии не вызывает сомнений, хотя признаться мне порой казалось, что это я принимаю экзамен вместо мастера боевой магии». Ректор улыбнулся чуть шире и внезапно подмигнул мне, давая понять, что его замечание, -- скорее комплимент, чем упрек. «Благодарю Вас, мастер Сигмундус», -- я вновь перехватил свой посох студиозуса двумя руками и с поклоном вручил его ректору, тоже слегка улыбнувшись в ответ на его слова. Когда Марк Клавдий Сигмундус (именно так звучало полностью имя ректора, хотя чаще всего к нему обращались, -- мастер Сигмундус, а равные – просто Марк), медленно и торжественно, повернулся к своему ассистенту, я успел заметить в его глазах искру озорного веселья, старый маг явно приготовил мне сюрприз, -- мое сердце невольно замерло, в ожидании настоящего чуда. Приняв из рук ректора мой посох студиозуса, ассистент, -- тоже медленно и словно задумчиво, -- направился к небольшой дубовой двери в стене аудитории за преподавательским столом, неся посох перед собой на вытянутых руках. В этот момент я вновь ощутил его огромную ценность, -- присущую ему не благодаря мощи и ценности материалов, а благодаря тому, что этот посох, -- как и многие другие, -- уже многие сотни лет переходил от одного студиозуса к другому, получающему его из рук ректора после сдачи вступительных экзаменов и возвращающего через десять лет после окончания учебы.
Ассистент отсутствовал не долго, но за это короткое время я успел понять, что без посоха чувствую себя мягко говоря неуютно. Только ощутив это, я подумал о том, что за прошедшие десять лет расставался со своим посохом студиозуса только ночью (да и то он всегда оставался рядом со мной на расстоянии вытянутой руки). Днем посох всегда был либо у меня в руках, либо за спиной -- в специальной петле на поясе. Я не чувствовал себя беспомощным. Среди тех, кто вовсе ничего не смыслит в магии прочно укрепилась вера в то, что лишившись своего посоха имперский маг теряет возможность использовать магию. Я сам считал точно так же, до того как стал студиозусом академии. На самом деле это только домыслы глупцов, активно поощряемые магами (причем не только в империи), прежде всего, -- для собственной безопасности, ведь чернь боится магии и магов. Чаще всего это почтительное уважение очень помогающее магам в работе, но иногда оно превращается в панику, или ненависть ко всему непонятному, сметающую все на своем пути. В этом случае, вместо того, чтобы сражаться с толпой, применяя магию против граждан империи, -- на что он тоже имеет право, если другого выхода нет, -- маг чаще предпочитает «сдаться», бросив посох к ногам толпы. Чаще всего этого бывает достаточно, чтобы люди вспомнили, что перед ними тоже человек, а не жуткое порождение некой непонятной им силы, так пугавшее их. Посоха толпа не коснется, -- ведь ужас и сила магии для них заключены в нем, -- рассеяв страхи толпы и вновь пробудив уважение не к силе а к своему статусу и знаниям, маг сможет спокойно подобрать посох. В самом же крайнем случае, если одних слов уже мало, он всегда может применить магию, чтобы вразумить, или просто разогнать толпу, не позволив ей напасть на себя, или уничтожить свой посох, -- ведь на самом деле сила мага в знаниях, мастерстве и личной магической энергии. Посох – лишь инструмент позволяющий сэкономить силы и время, -- часто величайшую ценность от которой зависят жизнь и смерть, победа и поражение. Метать заклинания с помощью посоха удобнее и легче, но их можно метнуть и просто с помощью жестов, а то и вовсе одним усилием воли с помощью магической чуткости; Обычно маг старается прежде всего использовать руны на кольцах посоха, -- по отдельности, или как основу своего заклинания, -- это проще и намного надежнее, но маг не зависит от рун: любое заклинание основанное на них можно сплести иначе, с помощью лишь слов и жестов. Более того, достаточно искусный и сильный маг может заменить слова и жесты цепочкой мысленных образов, получив тот же эффект. Те, кому это известно, не станут ненавидеть мага подобно черни просто за то, что он маг. Для всех остальных сила мага именно в его посохе. Даже увидев мага колдующего без его помощи настолько ограниченные люди не поверят свом глазам, -- их предрассудки намного сильнее разума.
Наконец преподаватель, выполнявший роль ассистента, вновь вернулся в аудиторию через ту же небольшую дверь, неся на вытянутых руках другой посох. Он с поклоном вручил его ректору и отступил назад, заняв свое прежнее место. Мастер Сигмундус повернулся ко мне, уже не скрывая широкой улыбки. Я тоже не пытался скрыть обалделое выражение, не совсем достойное для мага.
Ректор держал в руках именно такой посох о котором я мечтал с того уже далекого дня, когда получил достаточно знаний, чтобы придать окончательный облик этой мечте. На первый взгляд этот посох был больше всего похож на классический посох мага-руниста. Гладкое круглое древко классической длины и толщины из темного гортрийского дуба на равных расстояниях охватывали массивные кольца из стального серебра, отполированные до идеального блеска. На них блестели маленькие полусферические линзы из дирхенских алмазов, в которых отчетливо чувствовались руны классического набора, вписанные в них рукой гениального мастера. Мысль о том, что однажды мне возможно придется уже самому вписать на место этих рун новые заставила меня внутренне вздрогнуть, но сама возможность это сделать согрела душу всей моей любовью к тонкому искусству рунной магии. Посох венчало классическое навершие со сферической линзой из дирхенского алмаза оправленной в апертуру из двух массивных колец стального серебра, расположенных в вертикальной плоскости и скрещенных под прямым углом. Апертура крепилась к цилиндрической тулье из полированного стального серебра, насаженной на верхний конец древка. Вдоль нижнего края тульи сверкали несколько линз из дирхенских опалов в виде довольно больших полусфер. Прежде я никогда не видел таких линз на чьем-либо посохе, но, потянувшись магической чуткостью к посоху в руках ректора, я убедился что мои собственные расчеты, которые я проводил не раз, уточняя их по мере появления новых знаний, -- полностью подтвердились: линзы на тулье никак не влияли на чуткость посоха, при этом каждая из них позволяла хранить сложное и мощное плетение, не слишком уступая сферическим опаловым линзам на посохе мага-метателя, или мага плетельщика. Потянувшись к уже хранящимся в них плетениям, я испытал едва ли не больший восторг, чем увидев сами линзы на тулье. Плетений, как и линз, было немного но все они были неимоверно сложными, до предела использующими емкость опаловых линз, и подобраны были так, что составляли идеальный комплект с точки зрения мага-метателя. При достаточной силе, и сноровке в этом искусстве этими заклинаниями вполне можно было обойтись практически в любой ситуации, комбинируя их и меняя конечный эффект с помощью приемов броска. Наконечник посоха, -- классический закругленный конус переходящий в цилиндр, -- из полированного стального серебра ничем особым не отличался за исключением материала и тщательности изготовления, соответствующих прочим деталям посоха.
С глубоким, почти до земли, поклоном я взялся руками за древко, принимая драгоценный посох из рук ректора. Только в этот момент я понял настоящую его ценность. Во-первых древко было изготовлено из древесины могучего и древнего дуба прожившего значительно дольше, чем обычно живут даже гортрийские дубы, но даже это было не главное. Сам посох был удивительно древним, причем все эти годы он не просто хранился в академии: кто-то из мастеров медитации (скорее всего мастер-медиум) с бесконечным мастерством и терпением продолжал пропитывать его магической энергией, повышая силу и чуткость древка, но доступный ему предел все еще не был достигнут, -- для гортрийского дуба этого предела просто не было. В этом и заключалась главная ценность этой удивительной древесины. Я знал это давно, но только теперь понял по-настоящему.
Опершись на свой новый посох я испытал удивительное чувство спокойствия и уверенности, словно оказавшись на вершине высокой башни, -- незримой и неприступной, -- воздвигнутой мастерством и силой тех кто обучал меня искусству магии не раз вызывая во мне восхищение, восторг и уважение растущие по мере того как уже мои знания постепенно позволяли мне оценить их по достоинству. Я знал, что о стены этой невидимой башни разобьются любые опасности и невзгоды, если я сумею доказать, что достоин создавших ее. Встретившись со мной взглядом, ректор чуть заметно кивнул, словно подтверждая мои мысли: «Носи этот посох, Дон. Ты вполне достоин его. Боюсь, что второй такой же будет куда мощнее, когда наконец придет время вручить его выпускнику», -- тихо произнес старый маг. Потом он извлек собственный посох из поясной петли и оперся на него медленным торжественным жестом: «Экзамен по общей магии для выпускного курса закончен. Можете приступать к сдаче остальных дисциплин. Желаю всем вам успеха». С этими словами мастер Сигмундус вышел из-за стола и не спеша покинул аудиторию. Остальные преподаватели последовали за ним: оставшиеся экзамены нам предстояло сдавать на соответствующих факультетах.
Студиозусы тоже зашевелились, постепенно собираясь в центре аудитории радостной, веселой толпой. Для остальных экзаменов не было предусмотрено строгой последовательности, их можно было сдать в том порядке, который каждый из студиозусов считал наиболее правильным, поэтому первыми, покинули аудиторию приверженцы отдельных областей магии, стремясь быстрее сдать те экзамены, которые для них были важнее всех остальных. Поздравив остальных со задачей первого выпускного экзамена и пожелав нам удачи, они направились к выходу из аудитории отдельной небольшой группой, привлекающей внимание необычным и разнообразным видом посохов. Обменявшись поздравлениями и пожеланиями удачи, я проводил их взглядом до тех пор, пока они скрылись в широких дверях аудитории вместе с остальной группой. Потом я присоединился к небольшой группе оставшихся в аудитории однокурсников, активно обсуждающих в какой последовательности лучше сдавать экзамены.
Убедившись, что общей точки зрения нет, я высказал свои соображения. Наблюдая за выпускным экзаменом, я пришел к выводу, что слухи упорно бродящие в академии, особенно среди студиозусов младших курсов, еще не успевших почувствовать уверенность в собственных силах, -- скорее всего соответствуют действительности, хотя никто из преподавателей никогда не подтверждал этого. Если это действительно так, то на остальных экзаменах, так же как и на первом, преподаватели будут вручать успешно сдавшим их студиозусам инструменты, необходимые для работы в той, или иной области магии. Это подтверждалось еще и тем, что никто никогда не слышал, чтобы выпускник академии покупал инструменты, или снаряжение, хотя их можно было купить, особенно имея патент имперского мага, и кое-кто из выпускников вполне мог себе это позволить, не смотря на их огромную стоимость. При этом талантливого выпускника академии никто никогда не видел без достойного снаряжения, хотя большинство материалов, необходимых для его изготовления, начинающему магу были явно не по карману, а собрать их самостоятельно на территории империи он просто не имел права, -- использование таких материалов контролировалось очень строго.
Моя идея, вытекавшая из этих рассуждений, заключалась, собственно, в том, что первым стоит сдавать экзамен у мастера- странника. По моим прикидкам выходило, что успешно сдавший его должен получить походное снаряжение, -- инструменты, полученные после сдачи других экзаменов можно будет сразу упаковать должным образом. Мы еще немного поспорили, перебирая разные варианты, но, не найдя других сколь ни будь серьезных аргументов в пользу конкретного порядка сдачи экзаменов, решили все же начать с экзамена у мастера-странника, а дальше уже разбираться по ходу дела.
Мы все вместе покинули аудиторию и тесной группой зашагали по широким каменным коридорам главного корпуса. Не смотре на яркий летний полдень за широкими стрельчатыми окнами, здесь как всегда было прохладно и немного сумрачно. Я привычно направил ручек магической энергии через собственную руку и древко к линзе посоха. Прозрачная алмазная сфера линзы вспыхнула мягким белым светом, совершенно не режущим глаз, но гораздо более ярким, чем давала кварцевая линза посоха студиозуса при том же расходе энергии. Остальные тоже заставили светиться линзы на своих посохах. Свечение линзы требует столь малого расхода магической энергии, что даже очень слабый маг может не экономить на этом, если не пытаться заставить линзу светиться ярче, поэтому студиозусы с первого курса приобретают привычку постоянно пользоваться их светом в коридорах и помещениях древних корпусов академии. Привычки вбитые намертво матером боевой магии тоже дали о себе знать. Не сговариваясь мы образовали плотный строй, предназначенный для круговой обороны при отражении неопределенной угрозы во время движения. Шагая в центре строя, -- позиция отрядного мага прикрытия при круговой обороне, -- я постоянно прощупывал давно знакомые коридоры с помощь магической чуткости столь же тщательно, как если бы мы шли скажем в ущелье затерянном в древних горах за северной границей империи. Студиозусы младших курсов, ведущие себя почти так же беспечно, как люди вовсе не владеющие магией, смотрели на нас с тем же недоумением, с каким мы сами когда-то смотрели на студиозусов старших курсов, поступающих точно так же. Теперь мы сами так же шли вперед не обращая на это внимания.
Выйдя на широкий главный двор академии, залитый теплым светом летнего солнца, мы почти синхронно погасили линзы в навершиях посохов, шагая по шершавым гранитным плитам к воротам малого полигона странников расположенного в северо-западом углу комплекса зданий академии обнесенного общей стеной впечатляющей высоты из огромных гранитных блоков, из которой на равном расстоянии друг от друга выдавались наружу и внутрь стены круглых башен, на много метров превышающих высотой внешнюю стену. Основание каждой башни имело площадь небольшого двора, а каменные «головы» на самом верху под высокими коническими крышами были и того больше. Окинув на ходу взглядом внутренний двор академии, окруженный древними корпусами из тех же гранитных блоков, за которыми высились огромные башни и зубцы внешней стены, -- я вскользь подумал о том, что впервые попал суда восьмилетним мальчишкой и с тех пор ни разу не покидал территорию академии. Такая мысль просто не приходила мне в голову, как и большинству студиозусов. За стенами академии был великолепный Ланар, -- древняя столица империи, самый большой и богатый город известного мира, но академия уже была миром сама по себе. Многие студиозусы как и я сам мало что успели увидеть в мире за стенами академии, и ни разу не были в столице империи, попав в академию из родного дома сквозь призрачное мерцание магического портала вместе с магом обнаружившим у них необходимые склонности и предложившим им учиться в академии (договорившись прежде с их родителями, если таковые имелись, -- ведь обучение в академии начинается для будущих магов в возрасте восьми лет).
Повинуясь жесту молодого мага, шедшего первым, широкие ворота малого внутреннего полигона странников, из темной геватской бронзы украшенной сложным узором, плавно и беззвучно открылись, влекомые мощной магией, вложенной в них сотни лет назад. Когда ворота полигона вновь закрылись за нашими спинами, наше поведение перестало быть только данью привычке и навыкам. Здесь, во владениях мастера-странника, можно было ждать чего угодно, -- особенно в преддверии экзаменов. Привычно оценив состояние своего личного запаса магической энергии, я с удовольствием отметил, что он восстановился почти полностью, хотя на экзамене по общей магии мне пришлось применить множество разнообразных заклинаний, -- даже небольшой двусторонний портал пришлось поставить, переместившись с его помощью из одного конца аудитории в другой и обратно. Правда теперь в моем распоряжении, на крайний случай, имелся весьма солидный дополнительный запас энергии, -- алмазная линза моего посоха была заполнена энергией до отказа, -- но это только на крайний случай. За десять лет преподаватели академии накрепко приучили нас полагаться, прежде всего, на собственные силы знания и мастерство. Причем мастер-странник всегда придавал этому даже больше значения, чем остальные преподаватели.
Почти сразу за воротами колыхалась туманная дымка мощного скрывающего заклинания, заслоняющего огромным куполом всю территорию полигона. Прощупав скрывающий купол, я убедился, что вполне могу рассеять его, полагаясь лишь на собственные силы. С помощью посоха это было бы и вовсе легко, но задача была не в этом. Скрывающий купол служил для того, чтобы мы не могли увидеть полигон раньше времени. По опыту прежних экзаменов я пришел к выводу, что сдавать этот, -- последний, мы будем поодиночке. Иначе мастер-странник не стал бы ставить скрывающий купол, давая нам возможность всем вместе увидеть полигон с его края и вместе решить как именно лучше действовать, прежде чем начать сдачу экзамена.
Мастер-странник как всегда приветствовал нас легким кивком. Он стоял у самой кромки купола напротив ворот, удобно опершись на свой посох двумя руками. В своей коричневой с серебром мантии странствующего мага в длинном дорожном плаще и с котомкой за плечами, -- с которыми не расставался никогда в отличии от большинства преподавателей, -- он словно просто остановился здесь ненадолго, чтобы передохнуть во время долгой дороги. Матер-странник не раз убеждал нас в том, что так должен поступать любой маг, ведь, даже работая в собственной лаборатории, он внезапно может оказаться неведомо где (такое действительно случалось порой, если выходила из-под контроля мощная магия во время сложных экспериментов). На возражения студиозусов, что эксперименты – одно, а повседневная жизнь, -- другое, мастер-странник всегда отвечал, что работать в лаборатории в дорожном плаще и с собранной котомкой за плечами маг сможет только в том случае, если будет носить их всегда и перестанет замечать вовсе. В противном случае, он попросту разгромит лабораторию, -- к примеру зацепившись плащом за полку или штатив с колбами и ретортами, -- и об эксперименте можно будет забыть на долго. Из всего курса его увещеваниям внял я один, да и то потому, что снаряжение странствующего мага придавало мне приятную уверенность, стоившую всех неудобств. Прочие преподаватели академии, первый раз увидев меня на своих занятиях с котомкой и в дорожном плаще, начинали возмущаться и ворчать. Особенно ярился тогда мастер-алхимик, живо представивший себе именно тот разгром, о котором говорил мастер-странник. Спасло меня только то, что, стараниями мастера-странника и мастера боевых искусств, я, к тому времени, достаточно владел своим телом, чтобы не позволять дорожному снаряжению не то что цепляться за все подряд, но и просто мешать мне в работе, -- в чем мне быстро удалось убедить мастера-алхимика. Кстати мастер боевых искусств и мастер боевой магии были единственными среди преподавателей, кто разделял точку зрения мастера-странника. Они с удовольствием стали учить меня сражаться не сбрасывая котомку и плащ (последний мог представлять в бою очень серьезную угрозу, но для действительно умелого бойца становился надежной защитой и удивительно грозным оружием). По началу мне пришлось тяжело, но мастерство в медитации и уже обретенные навыки боевого мага, все же, позволили овладеть новой, гораздо более сложной техникой боя. По началу следить за котомкой и плащом во время боя было истинным наказанием, но когда это вдруг перестало наконец быть мучением, в обычной обстановке я вовсе перестал замечать походное снаряжение, -- как прежде научился не замечать свой посох, казавшийся поначалу громоздким и неудобным. Осознав это, я какое-то время удивлялся, почему большинство магов не желают прилагать усилий, чтобы научиться двигаться в походном снаряжении не только в дороге (уж этому мастер-странник умудрялся научить всех независимо от их желания), хотя никому из них не придет в голову расстаться со своим посохом, сколь бы неудобным он ни был в той, или иной ситуации. Позже, обратив внимание на то, что многие преподаватели, увидев меня в плаще и с котомкой в коридорах корпусов академии, беззлобно ворчали что-то вроде: «странник он странник и есть», -- я пришел к выводу, что в полном походном снаряжении чувствуют себя действительно комфортно только странствующие маги (в академической терминологии – маги странники) для которых дальнее путешествие не досадная неизбежность, а естественное состояние. Тогда же, следуя правилам логики, я причислил себя к этой категории магов. После того мастер-странник не раз говорил мне что я пожалуй единственный к его сожалению на весь курс кандидат в странствующие маги. Меня это не особенно огорчало, поскольку заставляло мастера-странника прилагать еще больше усилий чтобы передать мне все тонкости этого искусства, чему я был только рад, стараясь приложить для этого все усилия уже со своей стороны.
Окинув нашу группу пристальным взглядом мастер странник молча кивнул, -- мол, понятно – ничего не изменилось, -- и вновь посмотрел на нас, на сей раз вопросительно, -- кто первый? Говорить было действительно не о чем. Экзамен выпускной, -- поэтому мастер странник и не собирался что либо нам объяснять, а задача для сдачи экзамена нам была хорошо известна (за десять лет она ни разу не менялась), -- преодолеть полигон затратив как можно меньше времени, усилий и магической энергии: мастер-странник всегда оценивал все это вместе и скорость далеко не всегда имела хоть какое-то значение.
Привычным движением свободной левой руки проверив застежку нагрудного ремешка, удерживающего вместе лямки котомки, я молча отстранил стоявших впереди меня в оборонительном строю нашей группы и решительно зашагал к скрывающему полигон куполу. У самой кромки я остановился и посмотрел на мастера-странника. Он сделал плавное движение рукой и снова оперся на свой посох. Я уловил слабое но сложное заклинание скользнувшее под магический купол. Его задачей было передать информацию мощной магии самого полигона, совершенствовавшейся со времен основания академии. Я не стал пытаться понять структуру этого заклинания. Проявлявшим излишний интерес к магии полигона не раз приходилось пересдавать экзамены. На любые протесты при этом мастер-странник отвечал им, что в искусстве магической чуткости и в изучении стационарных плетений мы должны упражняться на соответствующих занятиях, а магия полигона предназначена для того, чтобы воспроизводить в его пределах все разнообразие условий с которыми мы можем столкнуться странствуя по этому, -- и не только этому, -- миру, а в месте с ними и трудностей, с которыми мы столкнемся. Это было действительно так. По полигону можно было бродить годами попадая то в заснеженные горы, то в пустыню, то в родные для многих из нас хвойные и лиственные леса, или широкие зеленые луга центральной части империи, а то и в сумрачные влажные дебри далекого юга, или в некую мрачную местность, существующую за пределами этого мира. При этом пространство и время теряли связь с таковыми за пределами полигона. Площадь занимаемая, им внутри высоких стен академии превращалась в бесконечные просторы а несколько дней проведенных на полигоне за его пределами превращались иногда в час, а иногда лишь в несколько минут. Своим заклинанием мастер-странник изменил полигон так, чтобы испытать предел моих возможностей (на его экзаменах всегда получалось только так). Теперь к ни прибавились возможности очень мощного посоха, но легкой прогулки ждать не стоило в любом случае. Я оперся на посох двумя руками и замер в точно такой же позе, в какой стоял мастер-странник, -- позволяющей отдохнуть стоя настолько быстро и полно, насколько это возможно.
Наконец мастер-странник сделал приглашающий жест. Молча кивнув в ответ я шагнул под магический купол, скрывающий полигон. Началось все вполне безобидно. Довольно долго я просто шагал по зеленому луг, залитому летним солнцем, перейдя на обманчиво неспешный походный шаг, позволяющий преодолеть максимальное расстояние с минимальной затратой сил за самое коротко время. Привычно опираясь на посох, чтобы еще больше сэкономить силы, я наслаждался его удивительным удобством и великолепной балансировкой, столь отличными от тех же свойств посоха студиозуса, -- хороших, но далеко не лучших. Вскоре впереди обозначились верхушки соснового леса. Когда я подошел вплотную к золотистым стволам, перегораживающим луг довольно плотной стеной, ничего похожего на дорогу или тропинку рядом не обнаружилось, но это не имело значения, -- стараниями мастера-странника, я давно научился обходиться без них. По светлому сосновому лесу идти было так же легко, как и по ровному лугу, хотя деревья стояли довольно густо, а подлесок, в начале почти отсутствовавший быстро стал настолько густым и замысловатым, какого в обычном сосновом лесу в принципе быть не может. Там где обычной ловкости, умения двигаться и знания законов по которым живет мир леса для свободного передвижения становилось уже не достаточно, я привычно призывал на помощь магию, стараясь расходовать как можно меньше магической энергии и в полной мере использовать возможности своего посоха. Вместо того, чтобы использовать заклинания, я вслушивался в подлесок с помощью магической чуткости и, в случае необходимости отводил посохом в строну ветки и корни, раздвигал сплетения колючих кустов, или перемахивал неглубокие но опасные рытвины скрытые хвоей и опавшей листвой. При этом мне всякий раз приходилось направить в посох немного магической энергии, но нужно ее было куда меньше, чем для работы простейшего из заклинаний, которым можно было бы сделать то же самое.
Постепенно среди сосен начали появляться лиственные деревья а еще через пол километра смешанный лес внезапно сменился темным дубовым Высоко над кронами деревьев покамест светило солнце, но мне приходилось полагаться уже не столько на зрение сколько на магическую чуткость. Когда обходиться ею становилось не совсем удобно, я всматривался в окружающий мир сквозь алмазную линзу посоха, это позволяло мне увидеть гораздо больше, чем можно увидеть обычным зрением, расходуя при этом мало магической энергии (свойства линзы сами по себе давали мне очень многое) и не привлекая к себе внимания.
До темноты я успел перебраться через довольно большое болото, начавшееся вдруг посреди леса. Тут мне пришлось таки воспользоваться парой заклинаний. Если от комаров и мошки прекрасно защищал простейший энергетический барьер, которому с помощью линзы посоха можно было легко придать форму компактного защитного кокона, то для того, чтобы защитить от воды шерстяную мантию студиозуса и спокойно преодолеть топкую болотную трясину проще и экономнее было использовать несложные заклинания. На ходу сплетя первое из них пары стандартных рун и нескольких произнесенных шепотом слов, я коснулся наконечником посоха подола мантии, -- потом, точно так же сплетя второе, я поочередно коснулся наконечником своих сандалий и спокойно пошел вперед по трясине. Болотная топь держала зачарованные сандалии не хуже твердой земли, а на посох можно было надежно опереться благодаря тому же плетению, которое я пока оставил на древке.
За болотом начался топкий луг, который через несколько метров внезапно сменила песчаная пустыня, над которой уже зажглись звезды. Это меня не слишком обеспокоило. Пробираясь по лесу я успел собрать довольно много съестного, так что небольшой запас тонких как бумага прямоугольных лепешек способных надежно утолить голод можно было пока не трогать. Вода в небольшом кожаном бурдючке с бронзовым наконечником у меня тоже пока имелась, к тому же в случае необходимости с помощью столь мощного посоха, какой был в моем распоряжении я легко мог не только нащупать воду глубоко под землей, но и переправить на верх достаточно для одного человека, затратив мало магической энергии.
Первым делом я тремя движениями посоха рассеял плетения необходимые на болоте, но совершенно бесполезные в пустыне, легко перехватив с помощью посоха остатки вложенной в них магической энергии и пополнив ею (хоть и слабо) свой личный запас. Я не слишком устал и вполне мог бы двинуться дальше, но, зная привычки мастера-странника, предпочел остановиться на ночлег там, где меня застала внезапная ночь, созданная магией полигона. Наложив на древко посоха плетение, надежно отпугивающее ядовитых насекомых и рептилий, я воткнул в посох в песок сел рядом. Плотно перекусив тем, что успел собрать в исчезнувшем лесу, я, уже без помощи посоха, наложил на свою мантию плетение, напрямую получающее магическую энергию из моего внутреннего запаса, способное чутко реагировать на состояние тела, -- если мне станет холодно, оно согреет меня ровно настолько, чтобы я мог спокойно выспаться и отдохнуть. После этого я спокойно лег на быстро остывающий песок, завернулся в свой шерстяной плащ, накинул на голову капюшон мантии, сжал правой рукой у самой земли древко воткнутого в песок посоха и мгновенно уснул совершенно спокойным сном.
Когда над пустыней вновь взошло солнце, я встал и огляделся по сторонам. Ничего примечательного в округе не наблюдалось. Желтые песчаные бархан тянулись до горизонта во всех направлениях. Я провел ладонями вдоль тела, шепча слова короткого заклинания. Песчинки, прилипшие за ночь к одежде, послушно осыпались шуршащим дождем. Наложив на сандалии, с помощью посоха, плетение не дающие им вязнуть в песке, я поправил на плечах лямки котомки, которую закинул за спину сразу после того как перекусил накануне вечером, и зашагал в прежнем направлении. По мере того, как солнце поднималось над горизонтом, становилось все жарче. Надвинув на лицо глубокий капюшон мантии, я с удовольствием погрузился в довольно глубокую медитацию, превращая солнечный жар, в магическую энергию. Это было намного лучше, чем защищаться от жары пустыни с помощью магии, расходуя на это энергию. Когда мой личный запас заполнился до предела, я направил поток магической энергии в мышцы, позволив ему вначале смыть остатки усталости, а потом постепенно наполнить их. Теперь мне была не страшна не только усталость, но и голод, ведь при ходьбе пища требуется, прежде всего, мышцам. Размеренный ритм походного шага позволял поддерживать состояние медитации вовсе без всяких усилий.
По полигонным пескам мне пришлось шагать довольно долго. Когда вода в бурдючке закончилась, я сжал в ладони его бронзовый наконечник, воткнул посох в песок и, закрыв глаза, потянулся сквозь его невероятно чуткое древко к воде скрытой глубоко под землей. Нащупав воду, я привычным усилием потянул ее к себе сквозь толщу камня с помощью магической энергии, сквозь древко посоха и собственное тело. Вода оказалась очень глубоко, но благодаря силе и чуткости посоха все получилось очень легко. Мне все равно понадобилось довольно магической энергии, но, по-прежнему находясь в состоянии медитации, я сразу восполнял ее расход. Вначале я утолил жажду, наполнив водой свое тело, потом направил воду сквозь него в бурдючок, зажатый в моей левой руке, тоже наполнив его. Тщательно заткнув пробкой бронзовую горловину, я прицепил его к поясу, выдернул из песка посох и спокойно зашагал дальше.
Всего через несколько метров песок пустыни, ставший уже привычным, исчез. Я внезапно оказался в горах, причем угодил в очень сильный снежный буран. Давно отработанным до автоматизма движением я мгновенно завернулся в плащ, не позволяя ветру подхватить его и рвануть, повалив меня наземь. Одновременно я направил мощный поток магической энергии из своего личного запаса вверх по древку посоха, превращая ее с помощью линзы в невидимый магический барьер, окутавший меня коконом. Отгородившись от свирепого ветра и бешеной снежной круговерти, я силой ударил посохом в снег, при этом направляя еще один поток магической энергии, на этот раз в наконечник. Мощный магический импульс, сфокусированный древком и наконечником и направленный движением посоха, легко пробил слежавшийся снег и промерзлый камень под ним. Посох вошел в камень на всю длину наконечника и засел намертво. Мне удалось обеспечить себе точку опоры прежде, чем яростный ветер, налетевший на невидимую преграду успел повалить меня вместе с защитным коконом, струящимся из линзы посоха. Теперь все яростные удары принимало на себя древко посоха. Древесина гортрийского дуба могла выдержать и не такое даже сама по себе, -- наполненное магией, древко посоха могло сломаться только тогда, когда иссякнет струящийся сквозь него поток магии. Усилив поток магической энергии, струящийся от моей руки к линзе посоха, я отделил от него часть энергии, создав новый, менее мощный поток, превратив его в мягкое приятное тепло, заструившееся от линзы и быстро наполнившее защитный кокон. Мне пришлось уплотнить его, чтобы удержать тепло внутри, усилив поток энергии, но в такой ситуации это все равно было достаточно экономное использование магии. Погрузившись в более глубокую медитацию, я привычно «подпер» защитный барьер, максимально снижая расход магической энергии на его поддержку. Теперь можно было не спешить. По сравнению с тем, что мне приходилось сдерживать точно таким же способом, осваивая столь восхитившую меня технику «пассивной победы» на занятиях по боевой магии, имея при этом в руках лишь относительно слабый посох студиозуса, -- этот буран не был чем-то особо серьезным.
Склонившись к наверьшию посоха, я всмотрелся в снежную круговерть сквозь алмазную сферу линзы. Вначале я увидел лишь занесенные снегом скалы, но изменив фокусировку линзы с помощью магической чуткости и усилив ее собственные возможности с помощью магической энергии, разглядел в дали стену горной гряды рассеченную глубоким ущельем. Определив направление, я заскользил ладонями вдоль древка посоха, привычно оглаживая рунные кольца и шепча слова заклинания. Создав себе надежное временное пристанище посреди снежного бурана, центром которого стал мой посох, я теперь спокойно не спеша создавал сложное и мощное плетение, способное надежно защитить меня от холода снега и ветра при минимальном расходе магической энергии. Большую часть жестов необходимых в этом плетении я привычно соединял с движением ладоней вдоль древка, лишь иногда выпуская посох из рук, чтобы вплести в заклинание более сложный жест.
Закончив плетение, я провел ладонями сверху вниз вначале вдоль древка посоха, -- снимая плетение с него, -- а потом, по плащу и мантии, укладывая плетение на них. Замкнув его магию на свой личный внутренний резерв, -- на всякий случай для пущей надежности, -- я превратил простую шерстяную одежду студиозуса в довольно мощный временный артефакт. Перекрыв поток магической энергии я снял защитный барьер. Ветер и снег скользили по моей мантии и плащу уже не сбывая с ног и не отбирая тепло тела. Выбив засевший в камне посох импульсом магической энергии, посланным в наконечник, я зашагал к ущелью в горной гряде, скрытому снежной круговертью. Часть плетения, стекшая на мои сандалии надежно защищала ноги от холода и не давала их подошвам ни скользить ни провалиться в снег.
Через несколько часов, подойдя к горной гряде, я убедился, что каменная стена выглядит совершенно неприступной. Будь я за пределами полигона, то вполне мог бы попробовать преодолеть ее одним из множества доступных магу способов, но, зная мастера-странника, я только хмыкнул и двинулся вдоль ущелья. Довольно долго я шагал по обледенелым камням и пробирался между обломками скал, потом с какого, то выступа на меня прыгнул здоровенный волк с белой шерстью. Я отшвырнул его еще в воздухе дуговым движением посоха, изрядно усилив его импульсом магической энергии, посланным в древко. Тем же движением я метнул с навершия посоха вслед волку сферический сгусток магической энергии, превратив его с помощью характера броска и магической чуткости в мощный кинетический удар, надежно оглушивший горного хищника. Будь это настоящий волк, даже очень злой и голодный, мне не составило бы труда договориться с ним, но существами, созданными магией полигона, договориться было невозможно в принципе. Если не удавалось пройти незамеченным, можно было только сражаться. От этого волка я не должен был прятаться. Будь иначе я обнаружил бы его с помощью магической чуткости гораздо раньше, чем он мог учуять меня сквозь буран, ведь это был вполне обычный волк, каких много в северных горах. Магия полигона создала его на том выступе перед самым прыжком. Я сразу почувствовал его, -- времени скрыть свое присутствие у меня уже не было, но, ощущая намерения и движение хищника, я смог легко отразить атаку. Переступив через оглушенного волка, я пошел дальше вдоль ущелья. Перехватив посох двумя руками, я заскользил ладонями вдоль древка, на ходу плетя заклинание скрытия. Я собирался наложить его на свой плащ, соединив с защитным плетением, но не успел это сделать. Ощутив впереди присутствие нескольких хищников, я прошептал скороговоркой несколько слов, меняя свойства плетения, и влил в него магическую энергию, одновременно вытолкнув сквозь линзу посоха виде маскирующего кокона. Единственным серьезным недостатком такого варианта применения этого заклинания было то, что древко посоха осталось занято им, и использовать его для плетения нового заклинания было теперь непросто (скрывающее плетение которое я использовал было достаточно сложным и мощным), хотя и вполне возможно, -- при достаточном мастерстве в плетении заклинаний. Надежно скрыв свое присутствие от хищников, я спокойно двинулся вперед. На этот раз горные волки меня не заметили, как и положено нормальным животным, но когда через пол километра ущелье закончилось, прямо передо мной внезапно появился горный медведь. Я отпрыгнул назад и замер, держа посох двумя руками наискосок перед грудью. Медведь меня не видел и не чуял, но и уходить не собирался. Нормальный медведь в такой сильный буран оказавшись застигнутым врасплох сделал бы все возможное чтобы быстрее найти пещеру, расселину, или другое подходящее убежище, -- этот просто неподвижно стоял, надежно загораживая косматой тушей узкий проход между двумя огромными валунами. Я знал чего ждет от меня мастер-странник, поэтому здесь, на полигоне, выбора у меня не было. Перехватив посох в позицию для мощного броска заклинания двумя руками, я погасил маскирующий кокон, не рассеивая плетения, и метнул в медведя сгусток магической энергии с наконечника посоха. Я вполне мог использовать одно из плетений хранящихся в аметистовых линзах на тулье апертуры, -- хотя скрывающее плетение остающееся на древке посоха мешало использовать его для броска, сильно усложняя задачу, -- но использовать мощное боевое заклинание в такой ситуации казалось мне просто глупым. Сгусток магической энергии сфокусированный наконечником посоха легко прошил череп горного медведя, оставив маленькое круглое отверстие, как от арбалетного болта (который кстати вряд ли сделал бы то же самое, даже выпущенный из тяжелого арбалета). Медведь рухнул на снег. Я посмотрел в затянутое тучами небо, грустно покачал головой, мысленно помянул парой слов мастера-странника, вынудившего меня демонстрировать умение делать то, чего в реальной ситуации я постарался бы избежать, вновь активировал скрывающее плетение и, опираясь на посох, не спеша пошел к туше медведя.
Кинжал студиозуса, висевший у меня на поясе в бронзовых ножнах, сам по себе не слишком годился для разделки медвежьей туши. Он имел хорошую балансировку и великолепную форму классического кинжала мага, но его стальной клинок с двусторонней заточкой, напоминающий вытянутый огонек свечи, был не достаточно острым и прочным, -- при своей толщине, -- чтобы им можно было нормально разделать медвежью тушу, хотя будь клинок изготовлен из материала более прочного, чем обычная сталь, он великолепно годился для самых разнообразных задач. Привычным движением, сунув посох в петлю на поясе у себя за спиной, я вытащил кинжал из ножен и привычно направил магическую энергию из своей руки в клинок через бронзовую рукоятку. Кинжал мага конечно не посох, но он тоже предназначен в том числе и для работы с магической энергией. Даже кинжал студиозуса сделанный должным образом из самых дешевых среди подходящих для этого материалов, проводит ее и фокусирует достаточно хорошо.
Разрезая толстую шкуру, мясо и кости не столько самим кинжалом, столько с помощью магической энергии, фокусируемой кромкой его клинка, -- но, стараясь при этом экономить ее, усиливая действие магии с помощью медитации, я достаточно легко разделал тушу медведя. Поскольку топлива для костра поблизости не наблюдалось, я по всем правилам упаковал сырую медвежатину, использовав для этого подходящие части той же медвежьей туши.
До отказа набив котомку провизией, я тщательно очистил снегом клинок кинжала, вытер его и вернул кинжал в ножны. Закинув котомку за спину, я вынул посох из поясной петли и двинулся дальше, на ходу постепенно погружаясь в достаточно глубокую медитацию, позволяющую одновременно быстрее восполнить трату магической энергии и яснее воспринимать мир с помощью магической чуткости.
Обледенелые скалы укрытые словно крышей свинцово-серыми тучами и окутанные снежным бураном тянулись до горизонта справа слева и впереди. За спиной по прежнему возвышалась неприступная горная гряда, рассеченная узким ущельем. Она постепенно скрывалась в белой круговерти бурана, по мере того, как уходил все дальше от выхода из ущелья. Мне все время приходилось петлять ища дорогу между валунами и нагромождениями скал, но это не имело значения. С помощью магической чуткости я воспринимал избранное мной направление, как одну из множества деталей картины окружающего мира, ощутимую столь же ясно как и все остальные.
Когда горная гряда за моей спиной окончательно скрылась в круговерти бурана, я ненадолго остановился. Тщательно вслушавшись с помощью магической чуткости в окружающий мир и убедившись, что скрывать свое присутствие с помощью магии мне, пока не от кого, я перекрыл поток магической энергии, погасив скрывающее плетение. Потом я изменил его структуру, снова сделав ее пригодной для наложения на одежду. Медленно проведя древком посоха вдоль своего плаща, я тщательно уложил плетенее, одновременно соединив с ранее наложенным защитным в единое целое. Это было намного надежнее, -- два сложных плетения просто наложенные на одну вещь могли начать мешать друг другу в той, или иной степени, -- но требовало куда большего мастерства в плетении заклинаний. Теперь мои мантия и плащ обрели, пусть и временно, основные магические свойства необходимые одежде полноправного мага, -- соответственно защитные и скрывающее. Активировав скрывающее плетение и убедившись, что оно по-прежнему действует правильно и надежно, я вновь погасил его, чтобы сэкономить магическую энергию. Освободив таким образом древко посоха, я снова двинулся в путь.
Выбирая дорогу я старался двигаться прямо там, где это было возможно. Если путь преграждала не слишком широкая трещина, или невысокое нагромождение камней, я переходил с походного шага на бег и, привычно определив нужный момент с помощью магической чуткости, прыгал вперед или вперед и вверх, резко оттолкнувшись при этом посохом и усиливая толчок насколько необходимо импульсом магической энергии, сфокусированной его наконечником. Теперь когда восхитительно чуткое древко моего посоха снова было полностью свободно, использовать этот прием, полюбившийся мне с того дня когда я его освоил, стало особенно легко и приятно. Одной лишь силы даже отлично тренированных мышц руки было бы не достаточно, чтобы удержать посох во время этих мощных толчков, но этого инее требовалось. Достаточно мощный поток магической энергии, текущей в этот момент через мою руку в древко посоха, надежно соединял его с моим телом, позволяя удержать в руке без всяких физических усилий. Большинству людей, даже знакомых с магией лишь на уровне предрассудков, известно, что отобрать у мага посох невозможно, пока он сам не выпустит его из рук, или полностью не исчерпает свою магическую энергию. В отличии от большинства суеверий связанных с посохами магов, это действительно так, и причиной тому именно связующий эффект потока магической энергии, текущего от мага к его посоху. Конечно, далеко не всякий маг может сделать это поток достаточно мощным, чтобы удержать посох при любых обстоятельствах (например под действием мощного боевого заклинания, направленного именно на выбивание посоха, что особенно эффективно против магов-метателей), но обычным ударом, скажем в кабатской драке, сломать, или выбить посох из рук мага в принципе невозможно.
Я не особенно удивился, когда, во время очередного прыжка, трещина шириной в несколько метров превратилась вдруг в бездонную пропасть, шириной в добрую сотню метров, протянувшуюся в обоих направлениях за пределы досягаемости моей магической чуткости. Мастер-странник быстро приучил нас воспринимать подобные «шутки» как нечто совершенно неизбежное во время тренировок, или экзаменов на полигоне, всегда повторяя при этом, что не только многие миры, но и места в нашем мире, где много нестабильной магической энергии, часто очень изменчивы, или вовсе призрачны и зыбки. Изменчивость полигона часто действовала на нервы, но она приучила нас никогда не доверять безоговорочно своему восприятию мира, ни обычному, ни магическому, -- и быть готовыми к мгновенному изменению ситуации с обычной на вовсе немыслимую ни в одном из известных миров.
Я спокойно пользовался простейшими прыжками с помощью посоха только потому, что был готов к подобным сюрпризам. Будь у меня в руках посох студиозуса, мне пришлось бы наложить на его древко плетение левитации, прежде чем прыгать через трещины, частично жертвуя его чуткостью и усложняя задачу фокусировки энергии для прыжка. Теперь в этом просто не было необходимости. Усмехнувшись под глубоко надвинутым капюшоном мантии, я стремительно крутанул посохом, метнув одно из плетений, хранящихся в опаловых линзах на тулье апертуры, туда где мгновение назад был край трещины. При этом я с помощью броска превратил это плетение в своеобразный невидимый ковер-самолет, достаточно эффективно использующий магическую энергию. Мгновением позже я приземлился на его невидимую обычным зрением чуть колышущуюся поверхность. Привычно погасив энергию падения согнутыми в коленях ногами, я взмахнул посохом держа его за середину древка, задавая движением навершия скорость и направление полета левитационного заклинания.
Пока я плавно скользил над пропастью сквозь снежную круговерть, ее противоположный край начал словно таять исчезая не только для зрения, но и в магическом восприятии. Я легко мог разогнать свое левитационное заклинание до огромной скорости и совершенство самого плетения и мощность моего посоха, и мой запас магической энергии позволяли мне сделать это, но, зная мастера-странника, я не стал пытаться попасть на ускользающую от меня твердь. Я просто наслаждался полетом, двигаясь с прежней скоростью, и ждал, что будет дальше.
Край пропасти быстро исчез окончательно, -- ее дно не чувствовалось и прежде. За моей спиной тоже не было теперь ничего, кроме круговерти бурана. Постепенно исчез и снег, но холод и ветер стали еще сильнее. Теперь вокруг меня был только сам ветер а высоко над головой, -- небо, по-прежнему затянутое тучами. Вскоре ветер еще больше усилился, превратившись из постоянной мощи бурана в отдельные резкие шквалы, бъющие не хуже боевых заклинаний на основе стихии воздуха. Когда удары ветра прорвались сквозь защиту плетения, наложенного мной на мантию и плащ, я просто увеличил питающий плетение поток магической энергии. Ветер вновь начал скользить по ней, уже не толкая меня. Столкнуть меня с невидимой ткани левитационного плетения порывы ветра не могли в любом случае, благодаря объединяющему эффекту потока магической энергии текущего от меня к плетению, но противостоять ветру таким образом не усиливая защиту было более расточительно и для магических и, тем более, для физических сил.
Порывы ветра, больше не толкающие меня, постепенно начали трепать невидимое полотно плетения, норовя подхватить его и унести с собой, словно обычную ткань. Я мог бы растянуть магическую защиту мантии, прикрыв внешней частью плетения, отклоняющей ветер, и свое левитационное заклинание, но я поступил несколько иначе. Перехватив посох двумя руками словно румпель морского судна, я начал погружаться в медитацию, удерживая левитационно заклинании на прежнем курсе движениями посоха. По мере погружения в более глубокую медитацию, противостоять ветру мне становилось все легче, но стоило полету стать столь же легким, каким он был прежде, как привычное небо превратилось в багрово-золотое мерцание бесконечной пустоты одного из миров хаоса. Полагаясь на магическую чуткость и знания об иных мирах я пришел к выводу, что ничего особенного мне здесь пока не грозит, тем более, что весьма агрессивной живности, свойственной мирам хаоса, вокруг не было. Однако просто лететь дальше по прямой я все равно больше не мог. Не смотря на полное отсутствие чего либо живого в пределах досягаемости моей магической чуткости, пустота вокруг меня существовала только в смысле отсутствия земли там, где ей полагалось бы быть. Вокруг меня со всех сторон парили глыбы желто- коричневого камня самых разнообразных размеров, -- от небольших булыжников до огромных скал, порой заслоняющих большую часть обзора. Большая часть из них при этом вращалась вокруг своего центра с той, или иной скоростью, но хуже всего было то, что плыли они по немыслимо сложным, постоянно меняющимся траекториям, причем многие перемещались с огромной скоростью. Многие скалы с грохотом сталкивались между собой, не только меняя при этом скорость и траекторию полета, но и порождая множество более мелких скал и камней. В довершение всего, определить в этом мире нужное направление с помощью магической чуткости было очень непросто потому, что в магическом восприятии он был гораздо сложнее и менялся намного быстрее чем в восприятии пяти обычных человеческих чувств.
Вновь перехватив посох одной рукой за середину древка, я начал выписывать им сложные петли используя не только знания и мастерство мага, но и навыки, полученные на занятиях мастера боевых искусств, чтобы направить свое левитационное заклинание в нужном направлении с нужной скоростью, уворачиваясь от разноразмерных скал и камней в поисках относительно безопасного пути. Часто мне приходилось отбивать посохом небольшие булыжники, увернуться от которых я не попав под более серьезный удар. Сохранять при этом контроль над левитационным заклинанием, позволяя ему реагировать лишь на часть движений сделанных посохом было достаточно сложно, но навыки, полученные за десять лет упорной учебы позволяли мне делать это без особых усилий, тем более в состоянии медитации. Со стороны это могло показаться смертельно опасным, но на деле не было таковым. К тому же, защищаясь от мелких булыжников, норовящих снести мне голову, именно таким способом я мог обойтись куда меньшим количеством магической энергии, чем выставив магический щит, тем более учитывая скорость этих камней. Просто отбивая их посохом я мог в полной мере использовать его силу. В такой ситуации небезопасно как раз пытаться сплести достаточно сложный защитный барьер, чтобы просто закрыться им от небольших камней, не теряя на его поддержку слишком много магической энергии.
Стремительное петляние между плывущих в пустоте скал, и постоянное сражение с летающими среди них небольшими камнями утомило меня много быстрее, чем дорога сквозь лесную чащу, по болоту, по пустынным пескам и замерзшим скалам. Заметив небольшую скалу в которой чернело круглое отверстие небольшой пещеры, я последовал совету мастера-странника, часто повторявшего нам, что странствующий маг сумеет выжить везде и всегда только в том случае, если научиться не только утолять голод и жажду и находить подходящее место для отдыха где бы ни оказался, но и определять когда это ему действительно необходимо.
Скала довольно быстро вращалась, но когда я влетел в пещеру, то убедился, что как я и ожидал, исходя из теоретических знаний и опыта тренировок здесь же на полигоне, скала имела собственное притяжение, действующее лишь у самой ее поверхности, причем его характер никак не зависел от вращения скалы. Когда пещера внезапно наполнилась всякой хищной и достаточно опасной живностью, я почувствовал не столько страх, сколько раздражение нереальностью ситуации.
Рассеяв левитационное заклинание, я крутанул вокруг себя посохом сплетая достаточно надежную магическую защиту одновременным броском двух заклинаний, хранящихся в опаловых линзах посоха, которые я соединил с помощью броска, придав им новые свойства. Завершая круговое движение я оперся на посох двумя руками, звонко ударив наконечником в каменный пол пещеры, и закрыв глаза, отрешился от того, что творилось за защитным барьером. Увлечение искусством медитации с первого курса академии, позволило мне почти мгновенно погрузиться в нужное состояние. Достигнув его я метнул одно из готовых плетений через линзу посоха, придавая ему нужные свойства не с помощью обычного броска, а с помощью искусства медитации и магической чуткости (хотя навыки и знания мага-метателя при этом все равно значительно упростили для меня выполнение этой задачи), -- я использовал это плетение как мощное боевое заклинание, ударившее невидимой сферой расширяющейся от линзы посоха. Снеся защитный барьер (использованный мной вариант имел одностороннюю прочность, поскольку предназначался для использования как раз в таких связках) сфера боевого заклинания почти мгновенно заполнила собой почти всю небольшую пещеру, благополучно уничтожив по дороге всю заполнившую ее хищную живность. Перехватив посох одной рукой я снова крутанул им вокруг себя, одновременно произнося слова дополнительного плетения соединяемые цепочкой жестов, сделанных свободной рукой. На этот раз я окружил достаточно мощной защитной сферой всю пещеру, зная, что в противном случае мастер-странник не даст мне здесь отдохнуть. Я потратил еще несколько минут, вплетая в поставленную защиту дополнительные заклинания на основе классического набора. Под конец я для пущей надежности начертил по периметру пещеры простейший вариант силового круга, подперев достаточно сложное внешнее защитное плетение простейшей, но уже стационарной защитой. Наконечник посоха легко чертил на полу пещеры глубокую канавку, сжигая камень сфокусированной им магической энергией. Начертив линию силового круга, я, по прежнему через наконечник посоха, наполнил ее довольно большим количеством магической энергии. Экономить ее сейчас не имело смысла, я все равно собирался отдохнуть, в том числе и для того, чтобы восстановить ее заметно оскудевший запас.
Установив защиту, я направил слабый поток энергии в линзу посоха, -- ее яркий но мягкий белый свет мгновенно заполнил небольшую пещеру, не оставив места теням. Сунув посох в петлю на поясе, я скинул с плеч котомку. Расшнуровав завязку, надежно закрепленную специальным узлом, секрет которого очень берегут маги-странники, потому что обычному вору он не по зубам, но тот кто знает его секрет может мгновенно расшнуровать котомку в случае необходимости, -- я вынул вначале упакованные куски медвежатины, заполнявшие все свободное место в котомке, потом часть оставшихся у меня съедобных растений и, наконец, маленький круглый котелок с откидной крышкой (скорее даже бронзовую чашу с довольно толстыми стенками, имеющую форму котелка). Не смотря на маленький размер, он вполне пригоден не только для приготовления пищи. В таком котелке достаточно умелый алхимик может приготовить множество сложных снадобий и весьма мощных зелий. Помешать ему может не столько маленький размер походного котелка, сколько то, что обычная бронза не может удержать многие сильные составы. Достав из котомки, вслед за котелком, небольшую стальную ступку, пестик, складную бронзовую лопаточку для помешивания зелий с глубоким разливным ковшиком на другом конце рукоятки, я снова тщательно упаковал котомку, зашнуровал ее и закинул за спину, оставив на полу пещеры только то, что собирался использовать немедленно, -- согласно старому правилу магов-странников «держи все свое при себе», спасшему очень многих (в том числе и в мирах хаоса).
Установив котелок в центре пещеры (на его округлом донце имелись четыре закругленных ножки-выступа, наклоненные слегка наружу для большей устойчивости), я удобно устроился перед ним привычно поджав под себя ноги. Поймав себя на мысли о том что чувствую себя сейчас в этой пещере не менее спокойно и уютно, чем в корпусах академии, давно ставших для меня домом, -- я улыбнулся, -- и начал готовить еду, -- работая так же быстро но тщательно, как если бы создавал сложный алхимический состав (на самом деле разница между хорошей едой и правильно приготовленным магическим зельем намного меньше чем считает большинство людей, поэтому знающий и умелый алхимик неизбежно готовит лучше самого талантливого повара). Мелко нарезав кинжалом медвежатину, я, в несколько приемов, тщательно истолок ее в ступке с растительными ингредиентами, которые собирался использовать, каждый раз отправляя полученную смесь в котелок. Потом долил в котелок немного воды из бурдючка, доведя смесь до нужной консистенции. При этом воды мне понадобилось совсем немного, -- растения, тщательно истолченные с медвежатиной дали достаточно много более ценной жидкости. Бросив в котелок несколько щепоток соли, перца и других специй, из небольших стеклянных баночек, тщательно закупоренных откидными пробками, хранящихся в многочисленных кармашках, кошелях и кисетах на моем поясе, -- по той простой причине, что многие специи используются в алхимии, как и множество других веществ, и часто необходимы не только для изготовления зелий, но и для применения комбинированных заклинаний в качестве алхимической составляющей, так что их лучше всегда иметь под рукой, а не на дне котомки, -- я разогнул складную лопаточку-мешалку и сунул ее в котелок.
Вынув посох из петли на поясе, я увеличил поток магической энергии, текущей сквозь линзу, и снова разделил его надвое, превратив часть энергии, с помощь линзы, в тепло. Помешивая смесь в котелке, я, давно привычным движением, уложил посох так, чтобы линза оказалась точно под центром днища котелка (высота его ножек как раз подходит для этого), не выпуская при этом древко посоха из левой руки. Меняя количество магической энергии, рассеиваемое линзой виде тепла, я, в начале, заставил варево в котелке медленно вскипеть, тщательно помешивая при этом, а потом, вытащив мешалку и закрыв крышку котелка, я оставил свое варево томиться, значительно уменьшив температуру. Этот прием, -- один из первых которые студиозусы академии учатся применять, осваивая лабораторную работу алхимика. Если это не влияет на тот, или иной состав, то его, особенно в малых количествах, готовят именно таким способом, -- прежде всего потому, что магической энергии он требует относительно мало, даже если использовать посох студиозуса с обычной кварцевой линзой (разуметься, если не нужна очень высокая температура), и контролировать количество тепла выделяемое линзой намного проще и легче, чем поведение большинства других его источников известных магам империи. С помощью посоха студиозуса управлять потоком энергии по-настоящему тонко достаточно трудно, но за десять лет увлеченного изучения алхимии я освоил это в совершенстве. Под конец учебы мне очень мешало то, что кварцевая линза такого посоха не может дать достаточно высокой температуры во многих случаях. Теперь, прислушиваясь к течению магической энергии сквозь алмазную линзу своего нового посоха, я наслаждался мыслью о том сколь мощный поток энергии она может выдержать, в том числе превращая ее в тепло.
Мягкий белый свет струящийся, из-под котелка, не был похож на свет костра, но сама гармония тепла и света, и, особенно, котелок, уютно булькающий над линзой посоха создавали столь любимое мной ощущение уюта бивачного костра, -- которое опытный путешественник, тем более, если он маг, может обрести почти всюду, оставаясь совершенно свободным. Пещеру быстро наполнил чрезвычайно соблазнительный запах, но я спокойно выждал нужное время, любуясь отблесками белого света на желтовато-коричневых стенах пещеры, прежде чем открыть крышку и зачерпнуть варева из котелка разливным ковшиком на другом конце ручки складной лопатки алхимика. Убедившись, что блюдо вполне готово, я перекрыл поток магической энергии, рассеиваемый линзой посоха виде тепла, и снова сунул посох в петлю на поясе. Поддерживать поток энергии, -- даже настолько слабый, какой необходим для получения света с помощью линзы посоха, -- в виде энергетической нити, не касаясь посоха непосредственно, -- намного сложнее, но благодаря одинаковой увлеченности и медитацией и искусством магической чуткости, я научился делать это быстрее и с гораздо меньшим трудом, чем большинство студиозусов. К концу учебы в искусстве создания и поддержки энергетических нитей (в том числе в их максимальной длине, мощности одной нити, количестве и суммарной мощности нитей поддерживаемых одновременно) на нашем курсе со мной в какой-то мере могли соревноваться только Чуткий и Соня. Не знаю, как обстояло бы дело, если бы не рост магической силы, который дали мне обстоятельства, и великолепный архив, хранящийся в моей памяти, но с учетом и того и другого, все обстояло именно так. Возвращая посох в петлю на поясе, я привычно создал тонкую энергетическую нить, необходимую для поддержки света линзы, почти не заметив этого, тем более, что я просто «вытянул» нить из посоха, начав создавать ее в тот момент, когда выпустил из руки древко. Это намного проще, чем пронзить такой нитью пространство, скажем, пытаясь протянуть ее от руки к посоху, находящемуся в поясной петле за спиной. Для облегчения этой задачи, -- прежде всего в тех случаях, когда магу необходимо создать временную систему из нескольких плетений, находящихся достаточно далеко друг от друга, соединенных магическими нитями (чаще всего нити при этом ведут от плетений к магу, позволяя ему питать их магической энергией из своего личного запаса), -- служат заклинания которые называют «иглами». Такое заклинание, брошенное, например с помощью посоха, способно тянуть за собой энергетическую нить используя для этого энергию броска и энергию, вложенную в само заклинание. При этом создание нити в пространстве сводиться к задаче вытягивания, требующей от мага, намного меньших усилий и мастерства. Иногда для соединения плетений энергетическими нитями используются не только разные варианты «игл», но и плетения, именуемы чаще всего «веретенами», или «клубками», -- создающие сами нити. Если наложить такое плетение, скажем, на древко посоха и суметь потом метнуть, тоже с помощью посоха, отдельно сплетенную «иглу», то недостаток мастерства мага в искусстве магической чуткости, позволяющем самостоятельно сформировать нить магической энергии и пронзить ей пространство, можно заменить искусством в плетении и метании заклинаний. Этот способ имперские маги используют достаточно редко, -- он достаточно сложен (прежде всего, из-за сложности энергоемкости плетений-«клубков»), громоздок, требует много усилий и еще больше времени. К тому же, без искусства магической чуткости магу обойтись очень сложно. Все маги, получившие патент в имперской академии, владеют им в достаточной степени, чтобы им было проще создавать энергетические нити с его помощью. В некоторых странах мира маги часто пренебрегают изучением магии в целом. При этом случае в наиболее выгодном положении, -- с моей точки зрения -- оказываться как раз те из них (их часто называют колдунами), кто сосредотачивается, прежде всего, на искусстве магической чуткости, универсальность которого (по крайней мере, в теории) давно признана большинством магов мира. Те же, кто им не владеет вовсе, или владеет в неполной форме, непривычной магам империи, -- сосредоточив все свои усилия на овладении, прежде всего, искусством плетения заклинаний (их часто именуют волшебниками, хотя смысл этого понятия гораздо более расплывчат, чем в случае с магами и колдунами), вынуждены применять этот прием, как и множество еще более громоздких и трудоемких. При этом ни колдун, ни волшебник не способен выстоять против полноправного имперского мага (если он не превосходит его в силе и мастерстве как преподаватель студиозуса), прежде всего потому, что маги империи прилагают очень много усилий, чтобы собрать и изучить все открытое за пределами империи в области магии всеми, начиная с полноправных магов, и заканчивая колдунами, волшебниками всех разновидностей, шаманами дикарских племен и, наконец, схоластами (изучающими магию почти чисто теоретически, но порой достигающими немалых успехов), -- причем не имеет значения, в каком из известных миров было сделано это открытие и к какой из множества разновидностей разумных существ принадлежал его автор. Вся собранная информация стекается в имперскую академию магии, где ее, в начале, изучают а потом, если она того стоит, прибавляют к тому, что обязан знать любой маг, получающий патент академии.
Я быстро съел душистое, пряное варево, привычно пользуясь разливным ковшиком алхимика вместо обычной ложки. Горячая вкусная еда приятно согрела меня и вполне утолила голод. Привычно очистив и котелок и лежащий в нем ковшик с помощью короткого заклинания, состоящего из нескольких произнесенных шепотом слов и одного плавного движения кистью правой руки, -- направившего заклинание, я тем же способом очистил ступку и пестик, потом тщательно истолок небольшую порцию свежих трав, добавив немного специй, подходящих для травяного настоя. Аккуратно переправив получившуюся смесь из ступки в котелок с помощью лопатки алхимика, я влил туда немного воды из бурдючка и тщательно перемешал все той же лопаткой. Закрыв котелок крышкой, я повернул ее по часовой стрелке, до упора заведя край крышки в паз резьбы идущей по краю на внутренней поверхности котелка. Воды у меня было не много, и мне совершенно не хотелось терять ее виде пара, -- небольшое избыточное давление в котелке никак не могло повредить этому простейшему настою.
Вновь взяв посох в правую руку, я сунул линзу под котелок и начал медленно нагревать ее, внимательно следя за тем, что происходило в котелке, с помощью магической чуткости. Приготовление травяного настоя потребовало куда меньше времени, чем медвежье рагу. Закончив варить его, я перекрыл поток излучаемого линзой тепла, упер посох наконечником в пол пещеры перед собой, -- взявшись за древко двумя руками, -- закрыл глаза и погрузился в глубокую пассивную медитацию, прислонившись лбом к гладкому древку посоха между двумя рунными кольцами. Великолепная чуткость древка из гортрийского дуба усиленная свойствами апертуры из стального серебра и отличной алмазной линзы, позволяла мне даже здесь, -- в одном из миров хаоса, детально воссозданном могучей магией полигона, -- без особых усилий парить, словно покинув собственное тело, исследуя с помощью магической чуткости пространство вокруг парящей скалы с пещерой. Пока остыл травяной настой, я во всю наслаждался этим, одновременно думая над тем, чего ждет от меня мастер-странник. Теоретически предполагалось, что я должен просто идти вперед до тех пор, пока не достигну противоположного края полигона, преодолевая все неожиданные трудности пути точно так же, как сделал бы это в реальном мире, -- но полигон, все же, не был реальным миром и об этом забывать не стоило. По опыту прошлых экзаменов я знал, что если не сумеешь понять, чего ждет от тебя мастер-странник, или попытаешься сделать по своему, -- не так как учили, -- то по полигону придется бродить очень долго (в реальном мире все равно уложишься в отведенное на экзамен время).
Выйдя из глубокой медитации в тот момент, когда травяной настой остыл до подходящей температуры, я вновь вернул посох в петлю на поясе, открутил и откинул крышку котелка, и с наслаждением вдохнул восхитительный аромат напитка. Взяв походный котелок двумя руками, я отхлебнул небольшой глоток и снова погрузился в медитацию, на сей раз, стремясь ощутить в полной мере вкус травяного настоя. Как бывало прежде не раз, этот прием помог мне упорядочить мысли и придти к окончательным выводам, обретя на время почти абсолютный покой.
Допив травяной напиток, я, с помощью заклинаний, снова очистил котелок, походную лопатку алхимика, ступку и пестик скинул с плеч котомку и вернул их на прежнее место. Прежде чем уложить в котомку оставшуюся часть медвежатины, я наложил на обертки не очень сложные, но достаточно мощные плетения, способные сохранить мясо свежим до тех пор, пока не иссякнет влитая в них магическая энергия. Тщательно зашнуровав котомку, я снова закинул ее за спину. Накинув на голову капюшон мантии и завернувшись в плащ, я снова взял в руки посох и лег на каменный пол пещеры. Погасив свет излучаемый линзой, я мгновенно уснул совершенно спокойным сном, привычно сжимая древко посоха двумя руками на равном расстоянии от его середины. Человеку далекому от искусства и навыков магов странников, такая поза могла бы показаться странной и неудобной, но я давно привык, ложась спать во время привалов, -- пусть пока это случалось со мной только на полигоне, -- засыпать именно так. Навыки и тренировка давно сделали эту позу для меня вполне комфортной, более того, я постоянно готов был вскочить, единым движением распахнув плащ и закрутив посох бешеной мельницей, -- отлично пригодной для круговой обороны от подступившего вплотную противник, как магической, так и обычной. Это давно не мешало мне расслабиться и отлично выспаться.
Проснулся я в тот момент, когда сон не мог сделать больше для восстановления моих сил. Мастер-странник со свеем возможным тщанием обучил нас весьма непростому искусству мгновенно просыпаться в нужный момент. Оно совершенно необходимо любому, не только странствующему магу. За десять лет учебы в академии я не раз убеждался в этом.
Вновь подкрепившись медвежьим рагу и выпив порцию травяного настоя, я тщательно уложил котомку, закинул ее за плечи и встал, одновременно вынимая посох из поясной петли и гася свет излучаемый линзой. Подойдя к силовому кругу напротив выхода из пещеры, я коснулся его наконечником посоха, впитывая с его помощью оставшуюся в силовом круге энергию. Привычно перехватив посох двумя руками, я ударил наконечником в невидимый барьер внешнего защитного плетения. Оно послушно рассеялось с тихим звоном, не доступным обычному слуху. Перехватив с помощью посоха остатки магической энергии, вложенной в защитный барьер, я заполнил свой личный запас до предела. Короткий привал вполне оправдал себя, полностью восстановив и мой запас магической энергии, и запас физических сил и бодрости. Весело улыбнувшись под накинутым капюшоном мантии, я заскользил ладонями по древку посоха, спокойно, без спешки создавая достаточно сложное левитационное плетение.
Замкнув плетение на свой личный запас магической энергии, -- прежде всего потому, что в этом случае им гораздо легче управлять с помощью магической чуткости, -- я метнул его себе под ноги. Сделав шаг вперед, я встал на невидимое обычным зрением полотно плетения и вылетел из пещеры, по-прежнему держа посох в классической защитной позиции, -- наискосок перед грудью. Управлять заклинанием, предназначенным именно для левитации, с помощью магической чуткости было намного приятнее, чем контролировать движение заклинания, дающего левитационный эффект благодаря особенностям броска. Созданное мной плетение реагировало на мо мысли и чувства даже быстрее, чем я успевал осознать их. К тому же, теперь я мог использовать посох только для защиты от булыжников, летающих между скалами.
Я полностью погрузился в боевую медитацию, используя большую часть сознания для того, чтобы передавать свое ощущение окружающего мира с помощью магической чуткости одновременно левитационному плетению и посоху, который словно вел за собой мое тело, отражая летящие в меня камни и заставляя мое тело уклоняться от них тогда, когда это было возможно. Частью сознания я словно со стороны наблюдал за этим, обдумывая свои действия, анализируя происходящее, и, одновременно, наслаждаясь им. В этом, столь любимом мной, состоянии путешествие в мире хаоса, созданном магией полигона, уже не утомляло меня, скорее, -- наоборот.
Через несколько часов полета золотисто-коричневое мерцание вновь сменилось привычной голубизной. Подо мной во всех направлениях раскинулось бескрайнее зеленое море тропического леса. Я снова улыбнулся своим мыслям, -- мои выводы вполне подтвердились. Некоторое время я летел над джунглями на прежней высоте и с прежней скоростью, быстро но без спешки создавая одно за другим защитные и скрывающие плетения и укладывая их соответственно на мантию, сандалии и котомку, или на плащ.
Наконец, соединив все плетения между собой и замкнув два получившихся сложных плетения, -- одно защитное и одно маскирующее, -- на свой личный запас магии, я наполнил их магической энергией. Убедившись, что оба плетения действуют как полагается, я направил левитационное плетение к кроне большого дерева. Выбрав подходящую ветку я шагнул на нее с невидимого полотна плетения.
Убедившись, что эта ветка вполне способна выдержать мой вес, и что с нее можно достаточно легко спуститься под полог леса, я рассеял левитационное плетение и спрыгнул с ветки, на лету ухватившись свободной левой рукой за свисающую с нее толстую лиану. Убедившись, что по близости нет желающих немедленно напасть на меня, я сунул посох в петлю на поясе и, ухватившись за лиану двумя руками, начал спускаться вдоль нее сквозь крону дерева.
Просто соскользнуть вниз было совершенно невозможно. Приходилось перебираться с ветки на ветку, иногда буквально протискиваясь между ними. Зато я мог использовать лиану в качестве страховочной веревки. Еще не добравшись до земли я убедился, что созданные мной плетения надежно защищают меня и от влажной духоты, и от жары и от всех опасных составляющих испарений тропического леса, -- одновременно скрывая меня от многочисленной живности, которую мне, прежде всего, просто не хотелось тревожить, -- и не позволяя коснутся меня ядовитым растениям, рептилиям и насекомым, которых было здесь предостаточно.
Благополучно спустившись со ствола огромного дерева на прелую лесную подстилку, я спокойно двинулся в прежнем направлении сквозь зеленоватую полутьму бескрайнего тропического леса, -- быстро, но экономя силы. На ходу я продолжал, насколько это было возможно, укреплять маскировочное и защитное плетения все новыми и новыми фрагментами, готовя их к боевому применению в самых немыслимых условиях. Покончив с этой задачей, я сплел первое боевое заклинание, наложив его на древко посоха, потом, -- второе, соединив его с первым плетением (иначе хранить больше одного плетения в древке посох просто нельзя). Чем больше усложнялось боевое плетение на древке посоха, тем большее мастерство было нужно, чтобы соединить с ним новое и тем больше мне это нравилось. Продолжая тщательно следить за происходящим вокруг меня, я с наслаждением погрузился в работу мага-плетельщика, становящуюся все более сложной. Согласно сделанным мной прежде выводам, которые, пока, подтверждались, второй выпускной экзамен постепенно близился к концу, поэтому следовало подготовиться к самым немыслимым неприятностям, насколько это было возможно.
Вскоре мои предположения подтвердились даже в большей степени, чем мне бы того хотелось. Джунгли стали постепенно меняться, становясь смертельно опасными даже для опытного мага (в нашем мире таких, к счастью, нет). Начала появляться не менее опасная живность, причем постепенно все больше становилось такой, которая так, или иначе чувствовала мое присутствие, не смотря на действие скрывающего плетения. Это было не удивительно, и здесь, на полигоне во время экзамена, я мало что мог с этим поделать. Моя одежда сделанная из хороших, но достаточно простых и дешевых материалов, не могла долго держать на себе сложные и мощные плетения, просто наложенные на нее, -- не зависимо от мастерства того, кто накладывал их. Изрядно повозившись и потратив достаточно времени, я мог бы исправить это, применив свои знания и навыки и в алхимии, и в создании артефактов, и во многих других областях магического искусства, но условия полигона не давали мне такой возможности. Все, включая мастера-странника, понимали, что полноправный имперский маг не сунется в насколько опасные места в одежде студиозуса (более того, оставшись без подходящего снаряжения по какой либо причине, он, прежде всего, постарается изготовить новое, не уступающее ему), но мое мастерство в изготовлении артефактов, -- в том числе и снаряжения, необходимого магу в подобных условиях, -- мне предстояло продемонстрировать во время других экзаменов. Ситуация, созданная магией полигона, предназначена была для того, чтобы проверить, смогу ли я выжить, оказавшись в таких условиях внезапно и практически без снаряжения, -- сколь бы маловероятным это ни было в реальной жизни.
Хуже всего было то, что я даже не мог влить достаточно много магической энергии в то скрывающее плетение мой плащ студиозуса, все же, способен был удержать. Обычная шерстяная ткань просто не выдержала бы этого. Конечно я мог наложить скрывающее плетение на древко посоха, вложив в него всю свою магическую силу и мастерство, но зная мастера-странника я предпочел подготовиться к бою, а не пытаться избежать его.
Стремительно крутанув посохом, я метнул боевое плетение, наложенное на древко посоха, используя для броска линзу. Заклинание ударило по разнокалиберной живности, изготовившейся к атаке, полупрозрачной мерцающей сферой, расширяющейся от линзы посоха, -- уничтожив при этом изрядную часть нападающих, и довольно далеко отшвырнув тех, кто смог выдержать магический удар. Не прерывая движение посоха, я метнул часть заклинаний, хранящихся в опаловых линзах посоха, в нескольких разных комбинациях, окружая себя сферическим барьером магической защиты, -- гораздо более сложной и мощной, чем та, которую можно было сходу наложить на одежду студиозуса. Мне понадобилось все мое мастерство в метании заклинаний, чтобы сделать это с помощью посоха на древке которого по-прежнему находилось сложное и мощное плетение, -- однако брошенная мной комбинация заклинаний сработала именно так как должно. Это придало мне уверенность и спокойствие.
Не обращая внимания на тех существ, которые не могли обнаружить меня из-за действия скрывающего плетения, я раз за разом отбрасывал и уничтожал остальных, -- круговыми движениями бросая сквозь линзу посоха, то плетения хранящиеся в опаловых линзах (придавая им с помощью броска и конкретной их комбинации конечный эффект различных боевых заклинаний), то боевое плетение наложенное мной на древко посоха (конечный эффект которого тоже можно было менять в очень широких пределах с помощью особенностей броска). При этом я шел вперед так быстро, как только мог, зная, что выиграть этот бой невозможно. Можно только оставить его позади.
Постепенно смертельно опасные джунгли, пропитанные чуждостью самых негостеприимных миров, известных магам империи, -- окружавшие меня довольно долго, -- превратились во что-то совсем уж невообразимое. Вслед за этим, как я и ожидал, полигон превратился в стремительный калейдоскоп опасных и очень трудно проходимых местностей из самых разных миров. Ни отдохнуть ни восстановить силы в таких условиях было совершенно невозможно. Как не раз случалось на экзаменах очередного курса, мне оставалось только двигаться вперед, тем или иным способом, с максимальной возможной скоростью. Причем на сей раз обстановка менялась настолько стремительно, что мне приходилось полагаться прежде всего на искусство магической чуткости и мастерство в метании заклинаний, -- сплетая только самые короткие заклинания.
Длилось это достаточно долго, и причиной тому были моя выносливость, мастерство (позволяющее экономить силы), и большой личный запас магической энергии. Только когда ни сил, ни магической энергии у меня почти не осталось, и я оказался наконец на грани обморока, -- багрово-черное небо какого-то далекого мира, освещаемого лишь пламенем множества вулканов, -- внезапно сменилось привычной вечерней синевой, а оплавленные скалы и пепел – шумом и суетой большого имперского города.
Я двинулся вперед -- к воротам города, наслаждаясь надежностью и удобством каменных плит мостовой под ногами, и высматривая гостиницу или трактир. В толпе меня несколько раз попытались обворовать, но навыки полученные на занятиях мастера-странника и мастера боевых искусств, позволили мне легко воспрепятствовать этому, даже находясь в полуобморочном состоянии.
Когда я наконец отыскал гостиницу, от дверей которой были видны закрытые на ночь городские ворота, -- в небе уже зажглись первые звезды. Толкнув массивную дубовую дверь. Я вошел в общий зал с низким потолком, под которым висели на цепях несколько бронзовых магических светильников. Гостиница явно была дешевая, но выглядела вполне прилично (иначе в имперском городе и быть не могло). Хозяин, – грузный толстяк с большой лысиной, -- задумчиво протирал полотенцем глиняную пивную кружку, возвышаясь за деревянной стойкой в противоположном конце общего зала. Посетителей было довольно много, но на меня почти не обратили внимания, -- большинство были слишком пьяны, или слишком увлечены едой, чтобы их могло заинтересовать появление странствующего мага.
Подойдя к стойке, я вежливо поздоровался с хозяином и предложил ему купить свежую медвежатину. Окинув меня внимательным взглядом, он очень вежливо ответил на приветствие и ответил, что будет рад купить у меня мясо, но назвал при этом такую цену, что я только покачал головой. Мне пришлось потратить четверть часа на препирательства и яростный торг, чтобы продать медвежатину по ее настоящей цене. Выложив наконец на стойку должное количество монет, хозяин гостиницы посмотрел на меня с уважением. Отдав мясо, я предупредил его, что обертка зачарована и если ее не разворачивать эта магия сохранит его свежим еще некоторое время.
Убрав монеты со стойки в кошель на поясе, я тщательно зашнуровал изрядно полегчавшую котомку и закинул ее за спину. Еще немного поторговавшись с трактирщиком, я вернул ему несколько монет, сняв комнату на одну ночь и заказав плотный ужин. Когда я уже стоял на нижней ступени деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, сквозь общий гул пьяной болтовни прорвались громкие крики. Раздался характерный звук глиняной пивной кружки, разбитой о чью-то голову, а мгновениям позже рядом уже с моей головой пролетел тяжелый дубовый табурет, ударившись в стену над лестницей.
Привычно перехватив посох в классическую защитную позицию, я развернулся и окинул взглядом наполненный шумом зал, оценивая обстановку. Покамест, дерущихся было немного. Несколько мужиков, -- пьяных до беспамятства, но еще держащихся на ногах по причине крепкого телосложения, -- увлеченно тузили друг друга у одного из столов, стоящего почти в центре зала. Сделав несколько быстрых скользящих шагов, я крутанул посохом, одного за другим оглушив драчунов тщательно рассчитанными ударами. Применять магию мне не пришлось, да я и не имел на это права в такой ситуации, -- все участники пьяной драки были гражданами империи.
Убедившись, что потасовка не успела привлечь внимания, я поднялся наконец на второй этаж, открыл скрипнувшую петлями дверь с тем же номером, что был выбит на плоской круглой головке железного ключа, полученного мной от хозяина, закрыл за собой дверь и огляделся. Узкая кровать с чистыми простынями и толстым шерстяным одеялом, квадратный дубовый стол, пара массивных стульев, окованный железом сундук у изголовья кровати и небольшая матерчатая ширма в углу. Посреди стола стоял небольшой магический светильник. Магии в накопителе артефакта осталась примерно половина. Закрыв дверь, я сдвинул небольшой рычажок под стеклянной линзой светильника. Комнату залил белый свет, -- довольно яркий и совершенно ровный. Заглянув за ширму, я обнаружил второй артефакт, который почувствовал в комнате: большой бронзовый ночной горшок. В его дно с внешней стороны был вделан небольшой драгоценный камень, -- не дорогой, но, при должной обработке, вполне способен надежно держать простейшее летение очистки и запас магической энергии. Рядом с ночным горшком имелась деревянная бадья и большой медный кувшин с чистой водой. Удовлетворенно кивнув, я вернулся к столу, сел на один из тяжелых деревянных стульев и стал ждать, когда принесут еду.
Через четверть часа симпатичная молодая служанка принесла большой деревянный поднос, на котором стояли небольшой глиняный горшок с тушеным мясом, деревянная тарелка с зеленью и еще одна с двумя большими ломтями ржаного хлеба. Кроме того на подносе имелась исходящая паром литровая глиняная кружка с ароматным травяным настоем. Ловко поставив все это на стол, девушка улыбнулась мне, весело подмигнув при этом. Я покачал головой, в ответ на ее молчаливое предложение составить мне компанию этой ночью, поблагодарил за еду и попросил зайти через пол часа за посудой. Девушка забрала поднос и удалилась с явно разочарованным видом.
Привычно прислушавшись к свойствам стоящей передо мной еды с помощью магической чуткости, я воздел глаза к потолку, вновь мысленно помянув мастера-странника парой слов, -- вся еда на подносе была отравлена, причем разными и весьма замысловатыми ядами. Это был уже перебор. Экзамен экзаменом, но по-моему надо знать меру. Мне не составило труда разрушить яды с помощь соответствующих заклинаний, ничем не повредив при этом пище, -- мой запас магической энергии к тому времени пополнился уже вполне достаточно и для более серьезных трат, хотя для полного его восстановления мне необходимо было основательно отдохнуть.
И хлеб, и тушеное мясо оказались очень хорошими, хотя я сам мо бы сделать и то и другое намного лучше. Зелень была свежей и очень вкусной, а травяной настой, щедро сдобренный медом, оказался вовсе восхитительным.
Дождавшись прихода служанки, собравшей пустую посуду на то же деревянный поднос, я запер дверь, погасил светильник и, завернувшись в плащ лег не гладкие дубовые доски пола. Накинув капюшон мантии, я мгновенно погрузился в сон, привычно сжимая древко посоха двумя руками.
Среди ночи меня разбудил звук тихо щелкнувшего замка. Это меня не удивило. В реальной жизни не так много воров решились бы сунуться в комнату занятую имперским магом, да еще в имперском же городе, -- однако выпускной экзамен у мастера странника вряд ли мог обойтись без подобного происшествия. Непрошенных гостей оказалось аж пятеро, и были это не воры, а, скорее, наемные убийцы. Все они были вооружены короткими мечами из отличной стали и небольшими арбалетами с мощными стальными дугами; у каждого имелся амулет, позволяющий видеть в темноте и еще по несколько штук других разного назначения (все довольно высокого качества).
Я просто лежал неподвижно следя за вошедшими с помощью магической чуткости и продолжая дышать ровно и глубоко, словно видел десятый сон. Головорезы передвигались почти бесшумно и действовали достаточно слажено. Последний вошедший запер за собой дверь и остался возле нее, еще двое заняли позиции по углам комнаты (причем один спрятался за матерчатой ширмой возле ночного горшка), а последние двое подкрались ко мне вплотную. При этом все держали наготове одновременно и мечи, и арбалеты.
Когда первый из головорезов стоявших рядом со мной, занес для удар меч, я, давно привычным движением вскочил на ноги, одновременно распахнув плащ и стремительно крутанув посохом, вкладывая в удар ровно столько магической энергии, чтобы преодолеть действие защитных амулетов. Первые двое упали сбитые разными концами моего посоха, -- защита амулетов рассыпалась с беззвучным звоном и каждый из них получил удар по затылку на долго погасивший сознание. Головорез, стоявший у двери, выстрелил. Я легко уклонился от стального арбалетного болта, и он со звоном воткнулся в стол. Второй, стоявший в углу, стрелять не спешил. Он бросился ко мне, плетя мечем сложную вязь защитных движений. Стоявший у двери головорез отшвырнул разряженный арбалет и тоже прыгнул вперед, доставая свободной рукой кинжал из ножен на поясе. Последний, спрятавшийся за ширмой не шевелился и почти не дышал.
Нападавшие стремились быстрее сократить расстояние, чтобы не дать мне времени применить боевую магию, но спешили они напрасно. Я не собирался использовать заклинания в этом бою. Мои противники не владели магией, и на них не было амулетов достаточно мощных и опасных, чтобы вынудить меня это сделать. Я спокойно отбил посохом меч первого нападавшего (стальной клинок зазвенел ударив по рунному кольцу из стального серебра), я, тем же движением, отбросил меч в сторону, я ударил головореза в лоб навершием посоха. Он попытался уйти от удара, резко отклонившись назад. Это ему не удалось. Я успел изменить направление удара, и он все равно пришелся точно в лоб нападавшему, но за мгновение до удара, погасившего его сознание, он успел выстрелить в меня из арбалета, вынудив отскочить в сторону четвертого головореза, -- с мечем и кинжалом. Легко уклонившись от встречного перекрестного удара, направленного мне в левый бок, я крутанул посохом, ударив нападавшего поперек спины. Он растянулся на полу лицом вперед, а я, продолжив уже начатое движение, развернулся к нему и ударил его по затылку навершием посоха прежде, чем он успел что либо предпринят.
Последний головорез по-прежнему сидел затаившись, видимо выжидая, когда я хоть немного утрачу бдительность. Я просто сделал скользящий шаг в сторону и ударил его в лоб навершием посоха, -- прямо через ткань ширмы (ширма при этом даже не покачнулась). Непрошенный гость на долго потерял сознание и осел на пол не издав ни звука.
Привычным движением убрав посох за спину, -- в петлю на поясе, -- я скинул с плеч котомку и вынул плотный моток тонкой, но очень прочной веревки из конского волоса. Вновь закинув котомку за спину, я шагнул к головорезу, лежавшему посреди комнаты лицом вниз, и тщательно спеленал его по рукам и ногам, истратив на это минимум длины веревки, -- мастер-странник приложил немало усилий обучая нас обращаться с самыми разными веревками (и тем, что могло их заменить), разбираться в их свойствах и вязать надежные узлы. Я, со своей стороны, приложил не меньше усилий, чтобы перенять это искусство в полной мере, отлично понимая его важность для странствующего мага (к числу которых относил и себя). Вряд ли кто либо знает больше имперского мага-странника о том, сколь многое можно сделать с помощью обычной веревки, -- причем без помощи магии. Использовать веревку для того, чтобы надежно связать потерявшего сознание противника, независимо от того к какому виду живых существ он принадлежит, всегда казалось мне малоприятным и совершенно неинтересным ее применением, но я изучал и это искусство с равным усердием, понимая его незаменимость во многих случаях.
Перетащив остальных четверых к первому головорезу, я надежно связал и их той же веревкой. Сняв со всех пятерых имевшиеся при них амулеты, я собрал их оружие и его сложил на столе. Оно оказалось довольно разнообразным и многочисленным, -- хотя воспользоваться замысловатым арсеналом, тщательно скрытым под одеждой, никто из нападавших не успел.
Снова взяв в руки посох, я сплел ментальное заклинание поиска. С его помощью я мог дотянуться гораздо дальше, чем с помощью магической чуткости, -- насколько далеко зависело не только от самого плетения и моей магической силы, но и, что важнее всего, от количества влитой в него магической энергии. С помощью такого плетения ощутить можно очень немногое, но это не имеет значения. Его назначение – связь на дальних расстояниях в тех случаях, когда неизвестно заранее, с кем именно нужно связаться. Теоретически дальность поиска ограничена лишь количеством доступной магу энергии и его магической силой, от которой зависит при каком максимальном количестве влитой в плетение энергии он сможет сохранить его целостность.
Впрочем, мне не понадобилось много магической энергии. Благодаря моим собственным навыкам и чуткости моего посоха, дополнившим чуткость поискового плетения, я почти сразу обнаружил то, что искал, -- опознавательный артефакт дежурного мага городской стражи, предназначенный именно для того, чтобы его владельца можно было легко найти с помощью поискового ментального заклинания. Он находился относительно близко. Чтобы дотянуться до сознания мага с помощью того же плетения, магической энергии понадобилось совсем немного.
Назвав свое полное имя и представившись студиозусом академии, сдающим выпускной экзамен на малом внутреннем полигоне странников, я коротко и четко описал случившееся дежурному магу (излагать свои мысли четко и быстро нас научили прежде всего, еще на первом курсе академии, -- тех, кто не сумел научиться этому, сразу отчислили). Будь дежурный маг человеком, он неизбежно удивился бы, представься я ему подобным образом, но он был творением магии полигона, поэтому воспринял все как должное.
Через несколько минут по скрипучей деревянной лестнице уже подымался ночной патруль городской стражи, оказавшийся ближайшим к гостинице, в сопровождении взволнованного хозяина. Я открыл дверь не дожидаясь стука. Стражников было трое, -- в полных имперских доспехах из зачарованной геватской бронзы и полуцилиндрическими ростовыми щитами из того же метала. На боку каждый стражник имел короткий имперский гладиус, под красными шерстяными плащами, прикрепленными к нагрудникам доспехов парой массивных бронзовых фибул с имперским гербом, прятались небольшие, но мощные арбалеты и колчаны со стальными болтами. Двое стражников сжимали в руках короткие копья-пилумы. Командир патруля, -- сурового вида седой гастат с загорелым обветренным лицом, сжимал в правой руке короткий боевой жезл. Магом он не был, -- чтобы привести в действие такой вариант боевого жезл, достаточно знать как с ним обращаться.
Вежливо поздоровавшись со мной, командир патруля оглядел связанных головорезов и молча кивнул, -- мол ясно, раз решились напасть на имперского мага, то иначе вряд ли могло быть. Стражники были опытные. Они не пытались сами развязать завязанных мной сложных узлов, спокойно дожидаясь, пока я сам развязал головорезов, все еще не пришедших в себя. Надев на каждого железные кандалы пропитанные мощной сдерживающей магией (с которой мог бы справиться только умелый и сильный маг), стражники одного за другим выволокли их из комнаты. Один из них сгреб в небольшой мешок оружие нападавших. Их амулеты я сдал командиру патруля.
Попрощавшись с пожилым гастатом, я заверил хозяина гостиницы, -- переживающего как бы я не потребовал возмещения за столь малоприятное происшествие, -- что все в полном порядке, снова запер дверь комнаты и спокойно лег спать. На сей раз, меня никто не тревожил до самого утра.
Проснувшись, я с наслаждением умылся холодной чистой водой из медного кувшина за ширмой. Коснувшись наконечником посоха бронзового ночного горшка, я направил поток магической энергии в камень с плетением очистки, полностью зарядив его. Проходя мимо стола, я проделал то же самое с накопителем магического светильника, следуя старой неписанной традиции магов-странников.
Спустившись в общий зал я заказал плотный завтрак, позавтракав, вновь поднялся в свою комнату и проспал до полудня. Зная, что экзамен, фактически, окончен, я покинул гостиницу, лишь полностью восстановив силы. Это было даже не право, а, скорее, моя обязанность, -- отдохнув на полигоне, я мог спокойно сдать остальные экзамены в тот же день, не заставляя преподавателей ждать, пока я восстановлю силы и запас магической энергии.
По дороге от гостиницы к городским воротам, мне пришлось лишить заработка не меньше десятка очень искусных воров, пытавшихся обокрасть меня в уличной толпе, -- хотя на сей раз был ясный солнечный полдень и до городских ворот было рукой подать. Мастер-странник словно решил напомнить мне, что воры не менее опасны для мага, чем все то, с чем он может столкнуться в самых далеких и мрачных мирах, -- тем более, что они встречаются куда чаще, чем действительно непостижимые и смертоносные твари, -- в том числе и в родной империи.
Миновав городские ворота, я, как и ожидал, оказался у внешней стены академии. В двух шагах за моей спиной мерцал магический купол, все так же скрывающий полигон. Над головой по-прежнему светило солнце. С помощью магической чуткости, я легко определил, что провел на полигоне ровно столько времени, сколько было отведено на экзамен. Порой бывало, что времени проходило меньше, но наоборот не случалось ни разу.
Я двинулся вдоль стены, -- сначала вдоль могучей внешней, потом вдоль более низкой, отделяющей полигон от остальной территории академии, -- обходя полигон по периметру. Когда я вернулся к воротам, мастер-странник ждал меня на прежнем месте, все так же удобно опершись на свой посох. Казалось, за прошедшее время он вовсе не шелохнулся. Никого из моих однокурсников видно не было. Это меня е удивило. В последние несколько лет учебы, я всегда выходил с полигона последним, проведя в мире, созданном его магией, много больше времени, чем кто либо из моих однокурсников. Так случилось и на этот раз.
Мастер-странник приветствовал меня теплой улыбкой. При его обычной сдержанности, обычной для имперского мага, это уже само по себе можно было считать высшей похвалой. Поздравив меня с успешной сдачей экзамена, мастер-странник, как всегда высказал несколько замечаний (очень ценных не смотря на их краткость), но они касались лишь того, как еще я мог поступить в той или иной ситуации, -- чувствовалось, что мастер-странник доволен тем, как я прошел полигон. Еще некоторое время мы обсуждали мои действия во время экзамена, тем временем мастер-странник двинулся к небольшой двери из темной геватской бронзы, расположенной рядом с воротами во внутренней стене, ограждающей полигон, пригласив меня следовать за собой. По опыту вступительного экзамена я знал, что там находиться склад. Именно здесь десять лет назад я получил мантию и плащ студиозуса, сандалии и котомку.
Коснувшись на ходу двери навершием своего посоха, мастер-странник потянул бронзовое кольцо. Дверь беззвучно открылась и он шагнул внутрь. В помещении склада вспыхнул белый свет магического светильника. Когда я вошел вслед за ним, мастер странник закрыл за мной дверь и ушел куда-то в глубину склада, велев мне подождать его.
Я огляделся по сторонам. За прошедшие десять лет здесь ничего не изменилось, -- да и вряд ли могло, -- те же полки до потолка, занятые множеством ящиков и мешков, узкие проходы между полками, мощные магические светильники, висящие над проходами на равном расстоянии друг од друга под сводчатым каменным потолком, воздух – прохладный сухой и чистый (без единой пылинки). Однако теперь, стоя у двери склада, в ожидании мастера-странника, я куда больше узнал о том, что хранилось на его полках, с интересом исследуя с помощью магической чуткости все, что не было окутано скрывающей магией.
Через несколько минут мастер-странник вернулся из глубины склада, неся в одной руке большой сверток из плотной ткани, перевязанный тонкой веревкой, а в другой великолепную котомку, -- точно такую же, какая была за спиной у него самого.
Уже сама по себе, такая котомка была произведением искусства и стоила огромных денег. Сделана она была из светло-коричневой коры-кожи дерева нергар. Этот великолепный материал на вид и на ощупь действительно напоминает выделанную кожу, -- тонкую мягкую и достаточно эластичную, -- но он гораздо прочнее большинства известных в этом мире видов кожи и обладает многими поистине удивительными свойствами. Одна сторона кожи-коры не пропускает воду, но другая пропускает ее беспрепятственно, ни пыль ни грязь не способны прицепиться ни к той ни к другой стороне этого удивительного материала. Кожа-кора дерева нергар очень легкая и способна выдерживать воздействие большинства известных агрессивных веществ не хуже геватской бронзы. В довершение всех достоинств, она великолепно подходит для наложения на нее сложных магических плетений и великолепно выдерживает воздействие магической энергии. Раз в году деревья нергар сбрасывают верхний слой коры-кожи, под которым успел вырасти новый, -- поэтому нет необходимости трогать сами деревья, чтобы получить этот материал, но он все равно остается очень дорогим. Диких деревьев нергар немного, они растут лишь в нескольких отдаленных уголках на территории империи. Большую часть коры-кожи получают с деревьев, которые выращивают специально ради этого, однако обеспечить необходимые условия может только знающий и сильный маг. Причем самих по себе знаний мало, полноправным молодым магам, уже получившим патент академии, приходиться еще несколько лет учиться, работая помощниками опытных магов, следящих за нергаровыми рощами, прежде чем они смогут сами ухаживать за деревьями. Поскольку магов огромной ланарской империи всегда не хватает, то нергаровых рощ не много. Часть кожи-коры и изготовленной из нее одежды уходит за границы империи, где цены на то и на другое вовсе немыслимые, но и в самой империи дорожную одежду из кожи-коры дерева нергар могут позволить себе разве что самые богатые патриции.
Однако, сколь бы дорогими ни были материалы, талант, искусство и опыт мага-ремесленника, сделавшего ее, стоили намного дороже. Вдобавок, котомка явно была не пустой, но мощная магическая защита не позволяла мне сходу определить, что находилось внутри. Светло коричневая поверхность котомки была расшита сложным узором из тонких нитей стального серебра. Выглядел он очень красиво, но главное его назначение было отнюдь не в этом. Он придавал котомке еще большую прочность, но прежде всего это был надежный каркас для ее магической защиты. Сам узор никак не влиял на свойства сложных плетений, одновременно защищающих саму котомку и ее содержимое, скрывающих саму защиту и все, что находиться внутри котомки. Ценность такого каркаса в том, что он не только надежно удерживает наложенную на него магию, но и позволяет легко рассеять ее и наложить новые плетения. Если столь же прочно закрепить плетения иным способом, то снять их будет очень непросто, если вообще возможно. Вдобавок такой каркас может принять на себя большой поток магической энергии, позволяя мгновенно усилить защиту в случае необходимости. Несмотря на все их достоинства, каркасные артефакты делают достаточно редко. Изготовить их довольно сложно, к тому же возможность быстро заменить одно плетение, -- наложенное на артефакт, -- другим может быть полезна только магу достаточно сильному и умелому, чтобы создать плетение не уступающее первоначальному. Свойства магического каркаса, как и свойства обычных артефактов, зависят от материалов, причем чем больше разница в качестве материала самого каркаса и предмета, на котором он закреплен, тем сложнее обеспечить надежность артефакта и сохранить первоначальные свойства каркаса. Именно по этому, кожа-кора дерева нергар, великолепно пригодная для зачарования сама по себе, может служить надежной основой для действительно сложного и мощного каркасного узора.
В свертке из плотной материи я с восхищением ощутил одежду предназначенную для странствующего мага, -- не уступающую качеством работы и материалов великолепной котомке. Вложив посох в петлю на поясе, я принял и то и другое с не меньшим благоговением, чем то, с которым я принял из рук ректора сам посох. Заметив это, мастер-странник снова улыбнулся: «Ты лучший маг-странник на своем курсе, Дон. На это снаряжение ты имеешь полное право. Сдавая экзамен, ты доказал, что вполне достоин владеть им». Я молча поклонился в знак благодарности и пошел к матерчатой ширме в углу, даже не пытаясь побороть нетерпение. Это было просто невозможно.
Зайдя за ширму, я положил на пол свой посох и новую котомку, -- легкую, почти невесомую, -- развязал сложный узел на тонкой бечевке и осторожно развернул сверток с одеждой. Расстегнув массивную бронзовую пряжку своего пояса, я аккуратно положил его на пол, снял через голову цельный, без застежки, воротник плаща студиоузуса, свернул плащ и положил его рядом с поясом, потом снял через голову мантию, оставшись в одних сандалиях. Аккуратно сложив мантию студиозуса, я положил ее поверх плаща. Развязав узелки завязок, я размотал узкие кожаные ремешки, -- охватывавшие мои лодыжки, почти до колена, перекрестным узором, -- и снял кожаные сандалии студиозуса. Привычно сложив ремешки завязок так, чтобы они не запутались, я уложил сандалии поверх скатанной мантии студиозуса и повернулся к свертку со своей новой одеждой.
Она была сложена в том же порядке, в котором я только что сложил одежду студиозуса. Поверх аккуратного свертка мантии лежала пара сапог имперского мага странника. Сделаны они были из кожи коры дерева нергар прошитой сложным узором из нитей стального серебра, -- поэтому мягкостью напоминали, скорее, кожаные чулки. Вдоль передней части узких и высоких, до колен, голенищ от носка до самого верха шла частая шнуровка. Узкие ремешки из кожи-коры дерева нергар тоже оказались укреплены сверкающим узором из тонких нитей стального серебра. Носки и подошвы сапог защищало более густое, чем на голенищах плетение нитей стального серебра. Сапоги имели довольно толстую подкладку из плотной ткани сделанной из мягкой коричневой шерсти молодой бадарской верблюдицы.
Шерсть верблюдов имперской провинции Бадар, -- большую часть которой занимала песчаная пустыня, чрезвычайно жаркая днем и не менее холодная ночью, -- ценилась не меньше, чем кора-кожа дерева нергар. Шерсть эта была неимоверно прочной и стойкой к износу, но, при этом, настолько же нежной. Ткань из нее никогда не натирала кожу и не пачкалась кожным жиром. Одежду из бадарской шерсти не нужно было стирать просто из-за ношения на теле (впрочем, запачкать ее иным способом тоже было весьма не просто), при этом кожа под ней всегда оставалась чистой, что позволяло владельцу не мыться самому. Раны под одеждой из бадарской шерсти заживали значительно быстрее и легче (не серьезные раны можно было даже не обрабатывать, тем более, что к ранам бадарская шерсть не прилипала), ее прикосновение само по себе, без помощи наложенной магии, в значительной степени снимало воспаление ран, боль и усталость. Такая одежда позволяла владельцу не только намного быстрее отдохнуть, -- выдерживать усталость в пути тоже становилось намного легче, -- к тому же она одинаково хорошо защищала владельца и от холода и от жары, позволяя телу не потеть, что помогало экономить воду. Даже голод и жажду в такой одежде переносить было значительно легче. Наконец, удивительная мягкость бадарской шерсти, позволяла, в сделанной из нее одежде, удобно устроиться на ночлег и на камнях и на самой твердой земле, но помимо этих удивительных свойств, -- столь ценимых опытными путешественниками, -- были у бадарской шерсти и другие, не менее ценные, оценить которые по достоинству мог только маг. Одежда из бадарской шерсти чрезвычайно способствовала медитации, но, даже без ее помощи, в такой одежде собственный запас доступной магу энергии восстанавливался намного быстрее. Бадарская шерсть – очень чуткая. Одежда, сделанная из нее должным образом, значительно усиливает собственную чуткость мага, но удивительнее всего, все же, то что такая одежда значительно увеличивает магическую силу владельца и то, что все ее свойства, влияющие на магические способности владельца, медленно, но неуклонно улучшаються, если ее носит сильный маг. Для зачарования бадарская шерсть годиться не хуже чем стальное серебро, или кожа-кора дерева нергар, что делает ее еще более ценной.
На сапогах узор из нитей стального серебра, как и на котомке, служил механической защитой сам по себе и надежной опорой для защитных и скрывающих следы плетений, -- однако, помимо этого, его нити, пронизывающие и сапоги и подкладку, объединяли их в единое целое. Одев сапоги я тщательно уложил друг на друга края голенищ, -- поверх которых ложилась шнуровка, -- и осторожно затянул шнуровки ровно на столько, чтобы сапоги идеально сидели на ноге, удобно поддерживая голенищами мышцы и сухожилия лодыжек. Закрепив ремешки шнуровок специальным узлом, я прислушался к своим ощущениям и, позволил себе улыбнуться. Я знал об удивительной мягкости бадарской шерсти, но знать и ощутить самому, -- совершенно разные вещи, при этом я чувствовал поверхность, на которой стоял, намного отчетливее, чем сквозь кожаные сандалии студиозуса. Ногам не было ни жарко, ни холодно. Ощущения, связанные с холодом и теплом, -- словно исчезли вовсе. Я постоял несколько мгновений, прислушиваясь к своей новой обуви, потом, осторожно развернул свою новую мантию.
Формой она не отличалась от мантии студиозуса, -- классическая прямая мантия мага с глубоким капюшоном и широкими рукавами, -- но сделана была из тех же материалов и столь же тщательно, как и мои сапоги. Сама мантия была сделана из бадарской шерсти, сверху ее надежно защищала кожа-кора дерева нергар. Внешний и внутренний материал соединяли в одно целое прошивающие и то и другое нити стального серебра, -- создающие густой каркасный узор, легко удерживающий на себе защитные плетения (мощные и очень замысловатые). На груди нити узора сходились к круглой пластинка из стального серебра, в центре которой имелась полусферическая выемка, с идущими вдоль края выступами-пружинами из того же стального серебра. Эта пластинка была предназначена для крепления либо мощного амулета защиты, -- позволяющего усилить защиту мантии новыми плетениями, действие которых охватит весь каркасный узор, -- либо амулета-накопителя, хранящего дополнительный запас энергии для защитных плетений, наложенных на каркасный узор.
Подпоясавшись своим поясом студиозуса, который когда-то получил сдав вступительный экзамен мастеру-алхимику, я одел через голову свой новый плащ. Сделан он был почти так же, как мантия, но с обратной стороны плаща ткань из бадарской шерсти тоже защищала кожа-кора дерева нергар. Из нее же были сделаны и многочисленные карманы, нашитые на плащ с обратной стороны. На его широком воротнике, -- являющем собой единое целое с самим плащом, -- в центре передней части, идущей широкой полосой через грудь, имелась точно такая же круглая пластинка из стального серебра, как и на груди мантии. Когда я одел плащ, обе пластинки оказались точно одна над другой.
Тщательно разложив по карманам на внутренней стороне нового плаща и на внутренней стороне нагрудной части моей новой мантии все то, что вынул из карманов, расположенных точно так же на плаще и мантии студиозуса, прежде чем снять их, я расшнуровал свою новую котомку. Как я и ожидал, в ней лежало такое же снаряжение мага странника, какое хранилось частью в моей старой котомке, частью, -- в карманах на поясе и на одежде, но при этом превосходящее прежнее качеством так же, как превосходила качеством моя новая мантия мантию студиозуса. Разложив по своим местам, то, что удобнее было хранить в карманах мантии и плаща, я тщательно зашнуровал свою новую котомку и закинул ее за спину. То, что предстояло хранить в карманах на поясе, или подвесить к нему, как великолепный кинжал мага-странника, тоже лежавший в котомке, я доставать не стал, ведь пояс студиозуса мне предстояло вернуть его мастеру, алхимику после сдачи экзамена, получив в замен, -- теперь в этом я уже не сомневался, -- новый уже собственный пояс. Все снаряжение, хранившееся в моей старой котомке помимо полученного когда-то вместе с ней от мастера странника я сложил в новую котомку, прежде, чем закинуть ее за спину, -- все это предстояло вернуть, после сдачи экзаменов, тем преподавателям, у которых я его получил.
Когда я застегнул ремешок, соединяющий лямки, он лег мне на грудь точно под круглой пластинкой из стального серебра, прикрепленной к мантии. Каркасный узор на котомке сделан был таким образом, что его нити сходились к нескольким точкам на лямках и на нагрудном ремешке. Когда я закинул котомку за спину, ее каркасный узор сомкнулся в этих местах с каркасным узором мантии, позволяя легко растянуть действие защитных плетений, наложенных на каркасный узор мантии (или плетений из защитного амулета), на каркасный узор котомки. Каркасный узор плаща точно таким же образом смыкался в нескольких точках с узорами мантии и котомки, позволяя растянуть на них действие наложенных на него мощных скрывающих плетений.
На самом деле, каркасные узоры мантии и плаща и наложенные на них плетения, можно было использовать не только для личной защиты. Устройство узоров позволяло расширить действие плетений, превратив их в магические щиты, пологи, или барьеры необходимой протяженности и формы. Это требовало соответствующих затрат магической энергии, но защита, поставленная таким образом обладала надежностью полустационарной (каркасные узоры служили ей надежной опорой), и развернуть ее можно было практически мгновенно, -- хватило бы магической энергии. Это не раз спасало легионы империи на полях многих сражений.
Отстегнув от пояса бронзовые ножны с кинжалом студиозуса, я положил их в свою старую котомку. Надежно зашнуровав ее, я поднял с пола свой посох, и вышел из-за ширмы, оставив за ней и котомку, и сложенную одежду студиозуса академии, служившую мне десять лет.
Увидев меня в новой одежде, мастер-странник явно остался доволен. Его взгляд зацепился лиши за мой пояс студиозуса, выглядевший вопиюще неуместным поверх мантии полноправного имперского мага-странника. Это помогло мне решить, какой из выпускных экзаменов сдавать третьим.
Тепло попрощавшись со мной и пожелав мне удачи, мастер-странник открыл для меня дверь склада. Когда я вышел, он снова закрыл ее, оставшись на складе видимо для того, чтобы положить на место оставленную мной одежду и снаряжение, которые он позже вручит новому студиозусу, сдавшему вступительный экзамен.
Подойдя к массивным воротам полигона я, привычно определив нужный момент, послал левой рукой короткое, в один плавный жест, заклинание и, не сбавляя шага, двинулся дальше. Пока я успел подойти к воротам вплотную, массивные створки успели открыться ровно на столько, чтобы я мог свободно пройти между ними. Пропустив меня они сразу начали закрываться, -- магия ворот определила, что за моей спиной нет никого, кого следовало бы пропустить, и среагировала должным образом.
Владения мастера-алхимика располагались в одной из огромных башен академии. Сам мастер-алхимик, как я и ожидал, встретил меня в главной лаборатории, занимающей весь верхний этаж. Вопреки обыкновению, кроме него самого там никого не было. Он как всегда поморщился, увидев меня входящим в лабораторию в дорожном плаще и с котомкой, но ничего не сказал по этому поводу. Сам седобородый алхимик был одет только в мантию, отличающуюся от моей тем, что ее каркасный узор был сделан из темной геватской бронзы (разуметься сам узор и наложенные на него плетения сильно отличались о тех, что были на моей мантии). В розетку на круглой пластинке, к которой сходились нити узора на груди мантии мастера- алхимика, был вставлен мощный амулет-накопитель с довольно большой сферой силы из дирхенского авантюрина: лаборатория алхимика иногда становиться очень опасным местом, -- особенно когда там работают студиозусы младших курсов. Опирался старый алхимик на такой же посох, какой сегодня получила Лана.
Его раздражение, вызванное моим плащом и котомкой, улеглось так же быстро, как появилось. Он радостно поздоровался со мной, явно предвкушая сложность той задачи, которую мне предстояло решить под его присмотром для сдачи выпускного экзамена, и заранее наслаждаясь тем, что я наверняка смогу сделать все именно так как нужно. Правда, назвал он меня, как всегда, странником. Так мастер- алхимик стал называть меня после того, как я первый раз явился в лабораторию в полном походном снаряжении, -- желая таким образом указать мне на причину моего неподобающего поведения, одновременно напомнив о нем. Старый алхимик быстро сменил гнев на милость, убедившись в моем желании и способности изучить любимое им искусство, но обращался ко мне по-прежнему, тем более, что я ни сколько не возражал против этого.
Когда мастер-алхимик пояснил мне, какое зелье я должен изготовить, я ощутил то же предвкушение, граничащее с азартом, которое чувствовал он. Зелье было чрезвычайно сложным. Его вполне можно было изготовить за отведенное для экзамена время, но лишь действуя очень точно, не совершив ни одной ошибки. Подойдя в след за мастером-алхимиком к одному из лабораторных столов, на котором имелось все необходимое, для изготовления именно этого зелья, я коротко описал, что, как и почему собираюсь делать. Мастер-алхимик удовлетворенно кивнул, и я, -- сунув посох в петлю на поясе, -- осторожно высыпал первый компонент из фарфоровой чашки в небольшую лабораторную ступку из темной геватской бронзы, привычно погружаясь во все более глубокую медитацию. Благодаря моей новой мантии, поддерживать необходимую глубину медитации стало удивительно легко, я полностью отрешился от чего либо, помимо создания зелья, и вновь начал воспринимать окружающий мир, лишь тщательно закупорив пробкой небольшой стеклянный пузырек с готовым зельем.
Мастер-алхимик буквально сиял, как начищенная до блеска бронзовая ступка старательного студиозуса: «Молодец, Дон, порадовал старика, порадовал. Давненько я такой работы не видел.», -- я склонил голову в знак благодарности. «Остаться бы тебе у меня. Работать с тобой было бы одно удовольствие, но ты как странником был, так странником и останешься, и с этим ничего не поделаешь», -- мастер-алхимик покачал головой с глубоким, вполне искренним сожалением. «Тем не менее алхимик ты отменный. На всем вашем курсе только Лана умеет работать лучше, да и не только на вашем», -- мастер-алхимик снова сокрушенно покачал головой, видимо подумав о том, сколь удручающе мало студиозусов не только талантливых, но и, действительно желающих учиться. Однако в следующее мгновение, взгляд его ясных голубых глаз, устремленный на меня из-под кустистых седых бровей вновь просветлел, и наполнился теплотой: «Ну да с этим ничего не поделаешь, а коли так, то я не могу допустить, чтобы твой талант и мастерство алхимика пропадали даром, пока ты будешь бродить по дорогам. Хорошую лабораторию в котомке уместить трудно, -- тем более, если там же должно поместиться еще много чего, -- но можно, ежели захотеть да поработать как следует», -- старый алхимик весело подмигнул мне: «пойдем, странник, покажу тебе твою лабораторию». С этими словами мастер-алхимик двинулся к лестнице, ведущей в низ из главной лаборатории, при этом, как всегда, даже не оглянувшись, чтобы проверить следую ли я за ним.
Мы спустились на два этажа по крутым каменным ступеням винтовой лестницы, -- пронизывающей башню компактной, круто закрученной спиралью, -- потом довольно долго шли по коридорам, освещенным лишь линзами наших посохов. Наконец, мастер-алхимик остановился возле ничем не примечательного участка стены. Он прошептал ключевой фрагмент заклинания, сделал сложный жест левой рукой, и в каменной кладке вдруг появилась небольшая дверь из темной геватской бронзы. До того я не только не видел ее, -- мгновением раньше она словно не существовала вовсе ни в обычном, ни в магическом восприятии. Мастер-алхимик прошептал ключевые фрагменты нескольких охранных заклинаний, потом его левая рука исчезла в широком рукаве мантии и появилась уже с массивным ключом, сделанным из стального серебра, -- видимо, хранившимся в одном из внутренних нагрудных карманов. Этот ключ был буквально пропитан мощной магией, но разобраться сходу какой именно было чрезвычайно сложно (суть плетения была тщательно скрыта). Отперев дверь, мастер алхимик посторонился.
Привычно наклонив вперед посох и наклонившись сам, я шагнул в низкую дверь, оказавшись в небольшой квадратной комнате (скорее даже каморке) без окон. Под высоким сводчатым потолком не было даже магического светильника. На прочных деревянных полках, тянущихся вдоль трех стен комнаты до самого потолка, стояли многочисленные деревянные коробки и разнообразные емкости с самими редкими и ценными алхимическими ингредиентами, известными магам академии. В коробках хранилась лабораторная утварь, аппараты и инструменты, сделанные с удивительным мастерством из самых лучших известных материалов.
Войдя в комнату вслед за мной, мастер алхимик тщательно запер дверь, спрятал ключ в карман мантии, потом, привычным движением сунув свой посох в петлю на поясе, он подошел к небольшому деревянному столу, стоящему посреди комнаты и легко пододвинул его к полкам у противоположной от двери стены.
С удивительным проворством и легкостью взобравшись на стол старый алхимик снял с верхней полки большую коробку из тщательно пригнанных дубовых дощечек. Передав ее мне, -- она оказалась настолько легкой, словно была совершенно пустой, хотя было, как раз наоборот, -- он с той же легкость слез со стола и жестом велел мне поставить на него коробку. Прежде чем открыть коробку, мастер алхимик посмотрел на меня так, как ни разу не смотрел прежде. Так мог бы смотреть на своего маленького сына искренне любящий отец, собирающийся вручить ему на Праздник Конца Зимы некий великолепный подарок, -- заранее радуясь искреннему счастью ребенка. Увидев в моих глазах вполне соответствующие чувства, переполнявшие меня в тот момент, мастер-алхимик улыбнулся и, не спеша, откинул деревянную крышку.
Он начал бережно, один за другим, извлекать из коробки лабораторные инструменты и приспособления, каждый раз бросая на меня короткий взгляд, -- понял ли я, что именно он держит в руках. Некоторые инструменты я узнавал сразу, хотя они поражали меня не только качеством материалов, искусностью изготовления и своеобразным утонченным изяществом (словно для мастера, изготовившего их когда-то, не существовало ничего прекраснее искусства алхимии), но, прежде всего, -- удивительной легкостью и компактностью. Однако, большую часть инструментов и приспособлений мне не удавалось опознать сразу, несмотря на обширные познания как в алхимии, так и в искусстве магов-ремесленников, необходимом для изготовления таких инструментов. Увидев это, мастер-алхимик, начинал буквально сиять от удовольствия, не хуже лабораторных инструментов из стального серебра и начищенной до блеска геватской бронзы. Полюбовавшись несколько мгновений моим искренним недоумением, он начинал радостно объяснять мне, что именно держит в руках и почему этот вариант хорошо знакомого мне лабораторного инструмента, или алхимического приспособления столь трудно узнать с первого взгляда.
Диковинный вид того, что хранилось в этой коробке, объяснялся достаточно просто: почти вся утварь и алхимические аппараты были складными либо разборными. В коробке они хранились именно в сложенном, или разобранном виде, занимая ровно столько места, сколько занимали составляющие их материалы (хотя порой казалось, что даже меньше). Узнать в таком виде, привычные лабораторные аппараты, не разобравшись вначале во множестве хитроумных способов, которыми они были сложены до столь невероятной компактности, было решительно невозможно. Осложнялась эта задача еще и тем, что многие приспособления, помимо обычного своего назначения, имели и множество других (порой весьма неожиданных), либо благодаря их собственному устройству, либо в соединении с другими приспособлениями и инструментами (выполняющими, в этом случае, задачи, не свойственные им по отдельности).
Причислив себя к магам-странникам почти в самом начале учебы в академии, я всегда очень тщательно изучал все, что касалось любого походного снаряжения и инструмента. Попытки тем, или иным способом уместить в дорожную котомку инструменты, которые, в своем обычном виде, туда поместиться никак не могут, предпринимались, наверное, с тех давно забытых времен, когда в этом мире появилось искусство магии. Предпринимались они, прежде всего, алхимиками, для которых совершенные лабораторные аппараты, часто, намного важнее собственной магической силы и искусного владения магией, -- но ни в одном из множества трактатов о магическом искусстве в целом (или собственно об алхимии), прочитанных мной, за десять лет учебы, в главном архиве академии не упоминался набор походных инструментов алхимика, близкий по обширности и сложности к этому. В удивительном устройстве лабораторных инструментов, легко уместившихся в небольшой деревянной коробке, я постепенно узнавал буквально все приемы и способы превращения обычных лабораторных приспособлений в менее громоздкие походные, о которых читал или слышал от преподавателей (причем, многие из них были использованы весьма неожиданно), но было и много таких, которые я видел впервые.
Когда я сказал об этом мастеру-алхимику, он ответил, что это не удивительно, -- поскольку этот походный набор лабораторных инструментов он придумал сам. Каждый инструмент и приспособление мастер-алхимик создавал постепенно, объединяя собственный, постоянно растущий опыт с тем, что помогал ему отыскать в самых древних трактатах неугомонный мастер-архивариус. При всем своем искусстве и знаниях в алхимии, мастер-алхимик не мог сам изготовить придуманные им замысловатые инструменты так, чтобы они были достаточно хороши и надежны. Его мечту, родившуюся когда он сам только еще начинал изучать искусство алхимии, помогла, в конце концов, воплотить страсть мастера-ремесленника к необычным и чрезвычайно сложным задачам (при этих словах, я мысленно улыбнулся, -- мне эта его страсть была известна лучше большинства студиозусов). Затаив дыхание, я слушал воспоминания мастера-алхимика, постепенно проникаясь к нему даже большим, чем прежде уважением. По мере его рассказа, к восхищению, которое я испытал, увидев созданные им инструменты, присоединилось невольное, но глубокое чувство благоговения, -- ведь на создание каждого из них когда-то ушло намного больше времени, чем я сам успел прожить на свете и, в то же время, с тех пор прошло столько лет, что мне трудно даже представить это.
Мастер-алхимик объяснял устройство и возможности каждого созданного им приспособления очень подробно, искренне радуясь возможности рассказать о них тому, кто способен понять, почему сделано именно так, и по настоящему оценить обширные возможности этих, -- относительно немногочисленных, -- инструментов. Покончив с этим, он внимательно проследил за тем, как я вначале собрал, а потом, так же тщательно и осторожно, разобрал, или сложил каждый инструмент и приспособление, -- убедившись, что я правильно понял их устройство и назначение. Пока я проделывал все это, мастер-алхимик еще раз подробно описал мне все возможные варианты соединения созданных им приспособлений. Мы вполне могли с равным удовольствием обсуждать обширные возможности походной лаборатории до позднего вечера, но мне хотелось поскорее сдать остальные экзамены, а мастер-алхимик не желал нарушать должный порядок, задерживая меня (хотя все экзамены, помимо собственного, считал лишь пустяковой формальностью).
Сняв с плеч котомку я вынул из нее те немногочисленные алхимические инструменты, которые всегда носил с собой. Когда я уложил в котомку свою новую походную лабораторию, -- тщательно следуя наставлениям мастера-алхимика о том, как уложить все инструменты предельно плотно, не повредив их при этом, -- то обнаружил что она занимает меньше места, хотя прежде наиболее громоздкими алхимическими приспособлениями, хранившимися в моей котомке, были лишь небольшой походный котелок и маленькая бронзовая ступка. Среди инструментов походной лаборатории имелись и котелок и ступка из темной геватской бронзы, причем, в рабочем состоянии они имели точно такие же размеры и объем, что и инструменты студиозуса, сделанные из обычной бронзы. Мой новый котелок не был цельным. Его стенки состояли из узких лепестков металла, крепящихся к донцу миниатюрными петлями. Такие же петли позволяли несколько раз сложить каждый из металлических лепестков, словно сворачивая его. Между собой лепестки соединялись хитроумной системой пазов выступов и миниатюрных защелок. По такому же принципу складывалась и откидная крышка котелка, оснащенная множеством разнообразных клапанов, позволявших присоединять к котелку другие алхимические приспособления из того же набора. Не смотря на столь сложную конструкцию стенок и клапаны в стенках и в крышке, этот котелок был не менее надежным, чем обычный малый лабораторный котелок, сделанный из геватской бронзы. Благодаря хитроумной конструкции многочисленных миниатюрных защелок, его стенки удерживали не только жидкость, но и любые пары, или газ не хуже обычных, -- цельных, -- легко выдерживая положенное давление и температуру. Благодаря системе клапанов, этот котелок мог служить деталью, лабораторного дистиллятора и многих других приспособлений ничем не уступающих своим обычным, громоздким разновидностям, занимающим немало места в лаборатории алхимика. Остальными деталями того же походного дистиллятора и прочих сложных приспособлений, служили другие инструменты из того же набора, обычно используемые для совсем иных целей. Не был исключением и небольшой разборный пестик (оказавшийся очень удобным, не смотря на гораздо более сложное, чем обычно, внутреннее устройство), и складывающаяся ступка с откидной герметичной крышкой. Помимо приспособлений, необходимых алхимику в любом случае (вроде ступки, котелка, или лопатки для помешивания зелий) в удивительном наборе, созданном мастером алхимиком было несколько миниатюрных инструментов, позволяющих без помощи магии с не меньшей точностью определять, например, температуру зелья, или давление паров в котелке. Обычно такими приспособлениями пользуются только схоласты. Алхимику куда привычнее и проще определить то же самое с помощью магической чуткости, но иногда, -- при создании некоторых особо замысловатых зелий и алхимических составов, -- без таких инструментов обойтись невозможно. Замысловатая конструкция походных алхимических инструментов, делала их менее простыми в обращении (чтобы использовать складной котелок, или ступку их нужно еще собрать), но эти неудобства с лихвой окупались тем, что вместе все эти инструменты представляли собой не обычный походный набор алхимика, а настоящую лабораторию, способную легко уместиться в котомке. Если имея обычный походный набор алхимических инструментов, даже сделанных с не меньшим мастерством из самых подходящих материалов, мне неизбежно пришлось бы полагаться почти что на одно лишь мастерство алхимика, да на искусство в использовании магии (при этом многие составы и зелья сделать было бы все равно невозможно, даже имея необходимые ингредиенты, -- тут одного мастерства и знаний мало), -- то, пользуясь набором инструментов, который создал мастер-алхимик, я мог изготовить любой известный мне состав, или зелье (были бы ингредиенты). Конечно работать пришлось бы дольше, чем, скажем, в главной лаборатории академии, -- ведь, создавая сложное зелье, нужно каждый раз разбирать необходимый для его изготовления в какой то момент алхимический аппарат, чтобы собрать тот, который нужно использовать следующим, -- однако конечный результат будет ничуть не хуже.
Окинув одним быстрым взглядом простейший алхимический инструментарий, который я выложил на стол из своей котомки, мастер-алхимик лишь молча кивнул: мол, правильно – все на месте. Окинув тем же взглядом пузырьки и коробочки с различными алхимическими ингредиентами и уже готовыми алхимическими составами (которые я тоже выложил на стол из котомки и карманов мантии и плаща), и, лежащий рядом, пояс алхимика-студиозуса (в кармашках и кошелях которого я оставил только хранившиеся там алхимические ингредиенты и составы), -- он задумался на мгновение и снова молча кивнул, на этот раз своим мыслям.
Пробормотав нечто вроде: «правильно, без этого тоже нельзя», мастер-алхимик снова направился к полкам. Он довольно долго извлекал из разных коробок миниатюрные баночки и пузырьки с редкими алхимическими ингредиентами. Их оказалось довольно много, хотя еще час назад я вовсе не надеялся в ближайшее время заполучить столь ценные ингредиенты, но куда больше меня поразило то, сколь удачно все они дополняли и друг-друга и привычный набор более распространенных и дешевых веществ, используемых в алхимии. Имея такой набор ингредиентов, достаточно искусный алхимик может сделать очень многое, -- особенно, дополнив его растениями и еще много чем, что в котомке носить не будешь, но можно легко раздобыть в случае необходимости.
Как всегда, отмахнувшись от слов благодарности с хорошо знакомым мне выражением, означающим «я сделал только то, что должен был сделать, так что благодарить меня не за что», мастер-алхимик достал из рукава ключ и начал открывать дверь. Уложив в котомку баночки и пузырьки с ценными ингредиентами, я собрался было уложить туда же все, что осталось лежать на столе, но мастер-алхимик велел мне оставить все это здесь, поскольку мне оно уже не понадобиться. Заметить, что всему этому здесь не место и его стоило отнести на склад, или, по крайней мере, в главную лабораторию, я не рискнул, зная раздражительность старого мага.
Выйдя следом за мной в коридор, мастер-алхимик тщательно запер дверь в маленькое потайное хранилище. Она мгновенно исчезла, словно ее и не было. Мастер-алхимик удовлетворенно кивнул и спрятал массивный зачарованный ключ в рукав. Вынув свой посох из поясной петли, он быстро пошел по коридору назад, -- туда, откуда мы пришли. Я тоже вынул свой посох из петли на поясе и пошел следом. Без пояса двигаться в мантии было несколько непривычно и не совсем удобно, но я старался не обращать на это внимания.
Как я и ожидал, мы вернулись в главную лабораторию. Там по-прежнему никого не было. Мастер-алхимик велел мне подождать и направился в свой кабинет, находившийся за лабораторией. Через несколько минут он вернулся с небольшой деревянной коробкой. На ее крышке лежал пояс алхимика сделанный из кожи-коры дерева нергар, с массивной пряжкой из темной геватской бронзы.
Поставив коробку на ближайший лабораторный стол, мастер-алхимик молча кивнул мне. Я так же молча кивнул в ответ и подошел к столу. Взяв в руки свой новый пояс и рассмотрев его внимательнее, я понял, что от пояса алхимика-студиозуса он отличается не только материалами и качеством изготовления. Разнообразных карманов, кармашков, кошелей и кисетов на этом поясе оказалось значительно больше, но благодаря их более удачному расположению и тому, что кожа-кора дерева нергар тоньше и мягче обычной кожи, он не стал более громоздким. Большинство карманов, кисетов и кошелей были пусты, но набор баночек, коробочек и пузырьков с алхимическими ингредиентами был уже разложен в нужном порядке (в свое время мастер-алхимик, заставил нас накрепко запомнить, где и в каком количестве должны храниться те алхимические ингредиенты, которые имперский маг должен всегда иметь под рукой).
Привычно быстрыми и четкими движениями проверив, что иметься в моем новом поясе, я убедился, что набор ингредиентов стал более обширным, чем тот, что я привык носить при себе за время учебы в академии. Я мысленно согласился с тем, что полноправному имперскому магу-страннику, в равной степени владеющего всеми известными ему видами магического искусства, на поясе нужно носить именно такой набор ингредиентов. Случись мне пополнять их запас самому, я быстро пришел бы к тому же выводу, но я все равно был глубоко благодарен мастеру-алхимику за этот последний урок.
Точно так же изменился и набор уже готовых алхимических составов. Среди них не было многих из числа тех, которыми я привык пользоваться. Почти все алхимические составы, оказавшиеся в моем новом поясе, принадлежали к составам неопределенного действия. Конечный эффект их использования определялся условиями применения, компонентами, добавляемыми в последний момент, или наложенными точно так же чарами. По сути, этот, достаточно ограниченный, набор алхимических составов соответствовал куда большему числу обычных зелий, необходимых в самых разнообразных ситуациях: от применения сложных заклинаний, проведения кратких но эффективных ритуалов (на которые вполне может хватить времени даже по среди поля боя) и наложения сложных видов временного зачарования; до всевозможных применений во время боя и в различных непредвиденных ситуациях, часто возникающих в дороге. Для того чтобы эффективно использовать такой алхимический арсенал, нужно очень хорошо владеть и магией и алхимией, -- ведь большинство необходимых зелий нужно, по сути, суметь изготовить в экстренной ситуации, используя составы неопределенного действия. Большинство магов предпочли бы иметь при себе набор готовых зелий и алхимических составов более определенного действия, не дающий столь широких возможностей, но и не требующий сложных действий в экстренной ситуации. Мне такой набор зелий, напротив, очень понравился. Не знаю, решился бы я заменить большинство хранимых в поясе зелий и алхимических составов однозначного действия (кроме самых необходимых, или имеющих множество применений, несмотря на однозначность действия) на зелья неопределенного действия, если бы сам подбирал необходимый набор расценивая себя уже как полноправного мага, -- однако, получив вместе с новым поясом именно такой набор составов и зелий, тщательно подобранный для меня мастером-алхимиком оценившим мои знания и мастерство с высоты собственного огромного опыта, я понял, что навыки, обретенные за десять лет учебы, позволят мне успеть получить зелье с необходимым конечным действием в любой ситуации, если в ней в принципе можно успеть применить какое либо зелье.
В деревянной коробке, как я и ожидал, обнаружился великолепно подобранный комплект ингредиентов, необходимых в малых количествах. Они не были чрезвычайно редкими или ценными, но многие стоили, все же, довольно дорого, и раздобыть любой из них, в случае необходимости, было не так то просто. Все ингредиенты (как те, что оказались в моем новом поясе, так и те что были в коробке) хранились в различной упаковке сделанной очень качественно из материалов наиболее подходящих для той или иной ее разновидности. Сами по себе эти миниатюрные баночки, коробочки, мешочки и пузырьки, в данном случае, стоили гораздо дороже, чем то, чем они были заполнены. В коробке обнаружился и запас пустой упаковки для ингредиентов и различных алхимических составов, что очень порадовало меня.
Помимо того, в коробке был и набор готовых алхимических составов и зелий, подобранный не менее тщательно, чем тот, что я обнаружил в своем новом поясе. Все они были либо неопределенного действия, могли использоваться множеством способов по иным причинам, либо относились к числу наиболее необходимых. При этом часть ингредиентов и готовых составов, могла понадобиться в различных экстренных и непредвиденных ситуациях (их я распределил по карманам мантии и плаща, предварительно уточнив у мастера –алхимика, где именно их стоит хранить), оставшиеся были необходимы, скорее, в тех случаях, когда можно позволить себе какое-то время поработать спокойно.
Мастер-алхимик внимательно следил, как я укладываю в котомке эти ингредиенты и алхимические составы. Убедившись, что придраться не к чему, он удовлетворенно кивнул. Я собрался было закинуть котомку за спину, но мастер-алхимик остановил меня, доставая из рукава несколько свернутых друг на друга свитков и небольшую книгу. Надпись на переплете из темной геватской бронзы, -- тонкой словно бумага, -- выполненная привычными рунами ланарского алфавита в немного архаичном начертании, звучала довольно странно: «спутник алхимика». На название трактата по алхимии это было мало похоже, да и сама книга для трактата была слишком маленькой. С тем большим интересом я взял ее в руки, ни сколько не сомневаясь, что она не уступает своей ценностью всему остальному, что я получил от мастера-алхимика.
Пока я быстро перелистывал страницы, привычно оценивая содержание книги, мастер-алхимик внимательно смотрел на меня с хорошо знакомым мне интересом, -- пойму ли, сумею ли сразу оценить по достоинству. Книга оказалась настолько же необычной как и ее название. Она содержала в себе множество разнообразных сведений, связанных с работой алхимика. Для студиозуса академии, или даже полноправного имперского мага, владеющего алхимией лишь настолько, чтобы сдать выпускной экзамен (что, в принцыпе, уже весьма неплохо), эта книга совершенно бесполезна, -- все, что изложено в ней, исключительно второстепенно и малозначительно, само по себе, -- однако для достаточно искусного и знающего алхимика она – действительно великолепный спутник: сложнейшие рецепты алхимических зелий и составов; и различные приемы работы алхимика, требующие обширных знаний и очень большого мастерства для успешного их применения, -- бесценны и незаменимы в определенных ситуациях, но, в то же время слишком сложны и редкоприменимы, чтобы заучивать их описания. Свитки оказались подстать книге, -- несколько тщательно вычерченных схем и таблиц, часто способных облегчить и ускорить работу алхимика, но не настолько необходимых, чтобы каждый раз вычерчивать их, или, тем более, заучивать наизусть.
Я посмотрел на мастера-алхимика с искренним восхищением. Хорошо зная пределы моих знаний и содержание архива, хранящегося в моей памяти, он сумел найти книгу и свитки, которые вполне могут поместиться в моей котомке и очень пригодятся мне именно так, а не как часть моей памяти.
Горячо поблагодарив мастера-алхимика за этот поистине бесценный подарок (на сей раз, он воспринял мою благодарность как должное) я уложил книгу и свитки в котомку, тщательно зашнуровал ее и закинул за спину. Старый маг пожелал мне удачи, в своей обычной ворчливой манере, но, на сей раз, я, как никогда прежде, ощущал за ней теплоту и удовлетворение тем, чему я сумел научиться. Попрощавшись с мастером-алхимиком, я вынул свой посох из поясной петли и направился к лестнице, ведущей вниз из главной лаборатории, быстрым походным шагом, -- слегка опираясь на посох, чтобы сэкономить силы.
Создавая мощное и чрезвычайно сложное в приготовлении зелье, которое мастер-алхимик попросил меня изготовить для сдачи выпускного экзамена, я истратил совсем немного магической энергии, -- по сравнению с моим личным запасом, -- алхимия, в большинстве случаев, требует много меньше магической силы и энергии, чем большинство областей магического искусства, но устал я весьма ощутимо. Тем более, что мне, сразу после этого мне пришлось разбираться в устройстве замысловатых приспособлений и инструментов удивительной походной лаборатории, созданной мастером-алхимиком. Справиться с этой задачей за столь короткое время было весьма непросто, несмотря на то, что он продемонстрировал и разъяснил мне все до мелочей. Спускаясь по крутым каменным ступеням винтовой лестницы на первый этаж башни алхимиков, я впервые оценил на собственном опыте удивительные свойства бадарской шерсти. Я знал о своей усталости, но она почти не ощущалась. Более того, она почти полностью исчезла прежде, чем я спустился по длинной винтовой лестнице.
Спустившись на первый этаж, я ненадолго остановился. Сбросив с плеч котомку, я достал кинжал странствующего мага, полученный от мастера-странника. Не сведущему в магии человеку его лишенные украшений ножны из темной геватской бронзы показались бы простыми и дешевыми. Полированную поверхность металла покрывала насечка из тонких как волос канавок, пересекающихся друг с другом под углом в сорок пять градусов. Прежде всего эта насечка была необходима для того, чтобы метал не скользил, но в случае необходимости их можно было использовать и как простейший каркасный узор. Сунув ножны за пояс, -- спереди слева от пряжки, -- так что их плавно изогнутый конец зацепился за пояс, не давая ножнам выскользнуть вверх, я продел узкий ремешок, прикрепленный в этом месте с обратной стороны пояса, в два небольших кольца, выступающих из метала по бокам ножен у верхнего края, и тщательно завязал ремешок специальным плоским узлом. При таком расположении ножен, кинжал одинаково удобно извлекать как левой так и правой рукой, не зависимо от того, будет хват рукоятки прямым, или обратным. Положив левую руки на рукоять кинжала из темной геватской бронзы, покрытую такой же насечкой как на ножнах, -- шершавую ровно настолько, чтобы надежно лежать в ладони, -- я давно привычным движением нажал большим пальцем на край ножен, одновременно извлекая кинжал. Идеально гладкий клинок из полированного стального серебра ярко сверкнул в свете линзы моего посоха. Сам клинок кинжала довольно толстый, что делает его еще более прочным, но к краям он плавно, почти неуловимо истончается, становясь бритвенно острым. Форма клинка как и у всего кинжала та же, что и у кинжала студиозуса, но толщина клинка из стального серебра меняется гораздо плавне, чем способна меняться толщина стального клинка при самом тщательном его изготовлении, -- поэтому форма клинка куда точнее соответствует свойствам магической энергии. Я несколько мгновений вслушиваюсь в свой новый кинжал с помощью магической чуткости, мысленно восхищаясь им. Форма созданная изменением толщины клинка, свойства рукоятки из темной геватской бронзы и, являющей с ней одно целое гарды в форме полукруглой дуги, вершина которой смотрит в сторону рукоятки, -- этот кинжал не только чрезвычано надежен и прочен, он позволяет тчень тонко фокусировать магическую энергию, достигая максимального результата при минимальных ее затратах. В умелых руках это смертоносное оружие, истинные возможности которого может представить только знающий боевой маг, но прежде всего, это – совершенный инструмент и средство выживания в тех случаях, когда магия почему либо не действует, или ее нельзя применять. Повернув кинжал в ладони лезвием вверх, я привычно нажал большим и указательным пальцами две миниатюрные защелки в верхней части противовеса кинжала, имеющего форму небольшого довольно толстого диска. Откинув одну за другой две массивные половинки диска-противовеса, прикрепленные к рукоятке кинжала тщательно скрытыми миниатюрными петлями, я несколько мгновений любовался удивительно простым, но надежным и эффективным приспособлением для получения огня не с помощью магии или алхимии, а с помощью солнечного света. Металлические пластины-крышки, создающие вес противовеса кинжала, защищали хвостовик рукоятки кинжала, в форме круглой пластинки, являющей единое целое с металлом самой рукоятки. В пластинку с двух сторон напротив друг друга были вставлены две круглые линзы. Одна из них, -- двояковыпуклая диаметром во всю пластинку служащую апертурой, -- была предназначена для того, чтобы собрать самый слабый рассеянный свет и направить его во вторую линзу, – сферическую малого диаметра, -- способную сфокусировать даже слабый свет в пучок достаточно тонкий, чтобы поджечь подходящее топливо. Внимательно рассмотрев линзы этого приспособления, которое имперские маги-странники называют «оком огня», я с удивлением обнаружил, что ни сделаны из дирхенских алмазов. Это делало их почти неразрушимыми и позволило магу-ремесленнику, изготовившему их, придать им великолепные оптические свойства, которых очень трудно добиться от большинства более дешевых материалов. Тем не менее, это было для меня приятной неожиданностью, ведь линзы «ока огня» не предназначены для фокусировки магической энергии. Его нельзя использовать даже как обычную лупу. Однако мое удивление длилось не дольше мгновения, -- ровно до тех пор пока я вспомнил сколько времени мне пришлось провести на полигоне странников выполняя одну и ту же задачу: выжить в определенных условиях, найти пропитание и пройти полигон из конца в конец, не используя ничего кроме кинжала, «ока огня», знаний и навыков странника.
Снова закрыв крышки противовеса, защищающие «око огня», я привычным движением вложил кинжал в ножны. Достав из котомки свой новый мех для воды, я прицепил его к поясу. Это был не бурдючек, а именно мех, хотя пока он был пуст заметить его на поясе можно было лишь благодаря наконечнику из темной геватской бронзы, заткнутому откидной пробкой. Сам мех полностью вжался в неширокое основание конической горловины. Сделан он был из сложенной изнанкой внутрь и надежно склеенной в единое целое кожи коры-дерева нергар. Свойства алхимического состава, склеивающего оба слоя, и специальная обработка многократно увеличили эластичность кожи-коры, превратив ее в идеальный материал для мехов и бурдючков, позволяющих в случае необходимости хранить большое количество жидкости, но не занимающих много места, стоило им опустеть. Кожа-кора обработанная более сложным составом, защищающим ее от многих агрессивных воздействий, используется и для изготовления «безразмерных» мешочков, незаменимых при сборе алхимических ингредиентов, необходимых в больших количествах, которые слишком агрессивны, чтобы собирать их в обычный мешок из ткани, или кожи, который относительно легко раздобыть в случае необходимости. Такие мешочки у меня теперь тоже имелись, но пока они были пусты и лежали в котомке, свернутыми в миниатюрные коричневые шарики. Кожа-кора из которой была сделана сама котомка, тоже была обработана таким образом, что могла очень сильно растягиваться, но только если потянуть ее определенным образом. Под давлением содержимого и воздействием его веса она сохраняла свою огромную прочность и обычную, гораздо меньшую, эластичность.
Распределив по своему новому поясу ту часть снаряжения, -- как полученного от мастера-странника так и оставшегося у меня снаряжения студиозуса, которую следовало хранить именно там, я снова тщательно зашнуровал котомку и закинул ее за спину.
Выйдя из башни алхимиков, я пересек залитый летним солнцем двор академии и снова вошел в прохладный полумрак главного корпуса. Поднявшись по широкой каменной лестнице на второй этаж и пройдя по длинному коридору со сводчатым потолком, я постучал в дверь второй по величине аудитории главного корпуса, где обычно проводил свои занятия мастер-метатель. Услышав приглашение войти, я толкнул тяжелую дубовую дверь и вошел в хорошо знакомый зал с высоким сводчатым потолком, оказавшийся непривычно пустым. Как и в главной лаборатории башни алхимиков, здесь не было привычного негромкого шума и деловитой суеты, -- неповторимого целеустремленного хаоса. Только мастер-метатель как обычно стоял у дальней стены справа от входа, опираясь на свой посох из полированного стального серебра, блестящий в солнечном свете, льющимся из высоких стрельчатых окон в противоположной двери стене. Его мантия была сапфирово-синей: и бадарская шерсть и кожа-кора дерева нергар, прикрепленная к ней каркасным узором нитей стального серебра, были пропитаны очень сложным и дорогостоящим алхимическим составом главным компонентом которого служил дирхенский сапфир, размолотый в тончайшую пыль. Такая мантия сама по себе была могучим магическим артефактом, позволяющим ее владельцу метать заклинания на огромные расстояния с невероятной силой и точностью, -- недостижимыми только благодаря мастерству и собственной магической силе. Магия сапфировой пропитки изрядно мешала плести заклинания, но мастер-метатель не считал это серьезным недостатком. Он предпочитал использовать уже готовые сложные плетения, к тому же, -- владел искусством плетения достаточно, чтобы в спокойной обстановке вполне успешно сплести любое необходимое ему заклинание, несмотря на те неудобства которые создавала пропитка его мантии. В нагрудной розетке мантии сиял огромным дирхенским сапфиром и сложным кружевом стального серебра мощный амулет, еще больше усиливающий ее необычные свойства.
Я пересек пустой зал аудитории и поздоровался с мастером-метателем. Он радостно поприветствовал меня, даже не пытаясь скрыть явное нетерпение. В его глазах я увидел знакомый азартный блеск, так похожий на блеск его посоха. Мастер-метатель жестом предложил мне встать рядом с ним. Занимая указанную позицию, я привычным движением извлек из кошеля на поясе довольно длинные четки. Их бусины представляли собой небольшие сферические линзы из недорогих самоцветов (тем не менее пригодные для хранения готовых плетений лучше, чем кварцевые линзы). Каждую бусину охватывала апертура из двух бронзовых колец, скрещенных по прямым углом. Там где они перекрещивались имелись два маленьких бронзовых кольца. Эти кольца на соседних бусинах были продеты друг в друга, соединяя их между собой. На каждом из больших апертурных колец, охватывающих каждую бусину имелось по две небольших крглых бронзовых пластинки, прикрепленных в точках равноудаленных от точек пересечения апертурных колец.
Это были простейшие четки метателя полагающиеся студиозусу. Прижав пластинку на апертурном кольце одной из бусин к древку посоха, можно легко перетянуть на древко хранящееся в ней плетение. Если не удваивать его при этом, чтобы плетение сохранилось и в бусине, то эта задача достаточно проста, хотя она тем сложнее, чем сложнее плетение, которое необходимо перетянуть. Если плетение нужно сдвоить то необходимы несколько большее мастерство и магическая сила, но задача перетягивания плетений на древко посоха с артефактов специально предназначенных для их хранения все равно остается одним из наименее трудоемких приемов магического искусства. Поэтому четки сделанные из линз предназначенных для хранения плетений так ценят боевые маги и маги-метатели.
Если плетение нужно перетащить, например, с посоха на заготовку артефакта, или наоборот часть магии сложного артефакта нужно перетащить на посох, удваивая ее при этом, чтобы не испортить артефакт, то успех потребует гораздо большего мастерства и магической силы (тем большей, чем сложнее плетения). Самой сложной из задач такого рода, считается перетаскивание плетений с одного готового артефакта на другой, ведь плетение нужно при этом вначале отделить от одного артефакта (что часто очень непросто, если вообще возможно), а потом уложить на другой (что требует еще большего мастерства и возможно только в том случае, если артефакт хоть в какой то мере подходит для наложения такого плетения), -- однако для меня такие задачи всегда были столь же увлекательными, сколь сложными. За десять лет учебы в академии я научился относительно легко перетаскивать самые замысловатые плетения с одного артефакта на другой, чем не раз радовал мастера-плетельщика и мастера-ремесленника.
Я занял классическую позицию мага-метателя, изготовившегося к бою: посох, удерживаемый правой рукой, -- в классической защитной позиции перед грудью; левая рука с четками согнута в локте и опущена к поясу; пальцы готовы стремительно перебирать четки нащупывая нужное плетение (в свое время мастер-метатель потратил много усилий обучая нас делать это настолько быстро, насколько это в принципе возможно); ладонь повернута вверх, готова накрепко прижать диск на апертуре бусины к древку посоха. Мастер-метатель окинул меня одним быстрым взглядом, способным уцепиться за малейшую ошибку в стойке, и удовлетворенно кивнул – все правильно. Когда он перевел взгляд на мой посох, на мгновение остановив его на полусферических опаловых линзах, закрепленных на тулье апертуры, то радостно улыбнулся, не желая скрывать своих чувств, но улыбка исчезла сразу, как только он взглянул на мои четки. Несколько мгновений мастер-метатель изучал плетения, хранившиеся в их бусинах, с помощью магической чуткости, потом удовлетворенно кивнул. Его явно удовлетворил и подбор готовых плетений и их сложность (ее давно ограничивала примитивность линз четок студиозуса), -- иначе он немедленно указал бы мне на мои ошибки, -- но выражение его лица стало еще более недовольным. Поняв, что его недовольство направлено не на меня, я спокойно ждал, что будет дальше. Несколько минут мастер-метатель напряженно размышлял, словно пытаясь разрешить некое противоречие, которое, по его мнению, не должно существовать в принципе. При этом его лицо выражало все большее раздражение и недовольство. Наконец, пробурчав себе под нос нечто вроде того, что он не позволит испортить себе удовольствие, -- добавив при этом несколько выражений, в которых я с удивлением узнал изощренные ругательства, которые были в ходу среди магов империи лет двести тому назад (я знал о них только потому, что совершенствуя мастерство архивариуса прочел много исторических хроник), -- мастер-метатель вынул из кошеля на своем поясе несколько великолепных четок с крупными сферическими бусинами-линзами из дирхенских опалов в апертурах из стального серебра, и велел мне взять те, где хранимый набор плетений покажется мне наиболее универсальным.
Некоторое время я изучал мощные и чрезвычайно сложные плетения, хранящиеся в опаловых бусинах четок, после чего без колебаний взял те, где хранимые плетения были подобраны столь же тщательно и по тому же принципу, что и плетения хранившиеся в опаловых линзах на тулье апертуры моего посоха. Они не уступали им ни мощностью, ни сложностью, ни мастерством создавшего их мага плетельщика. Но больше всего поразило меня в этом наборе плетений то, что он великолепно дополнял собой хранившийся в опаловых линзах посоха, при этом, не перекрывая его. На этот раз уже я не счел нужным скрывать совершенно счастливую улыбку. Мастер-метатель тоже улыбнулся, он явно был доволен моим выбором. Спрятав остальные опаловые четки в тот же кошель у себя на поясе, а мои четки студиозуса просто заткнув за пояс, он выжидательно посмотрел на меня.
Я снова повернулся к дальней стене, одним привычным движением заняв классическую стойку мага-метателя, держа в левой руке опаловые четки. На сей раз мастер-метатель остался вполне доволен увиденным и тоже повернулся к дальней стене аудитории. Мы стояли плечом к плечу словно в линии на поле боя, готовясь обрушить площадные боевые заклинания на превосходящие силы противника с предельно возможного расстояния. Не один противник, многократно превосходивший числом имперские легионы, отступал без боя, увидев шеренгу магов-метателей, точно так же застывших на подходящем холме или специально воздвигнутом перед битвой с помощью магии земляном кургане за спинами легионеров. Мы много раз стояли так во время занятий, но тогда мастер-метатель стоял в центре длинной шеренги студиозусов, занимающей всю ширину зала (как стоял бы в центре боевой линии возглавляющий ее маг), тоже заняв боевую стойку: он обычно первым посылал магию в укрытые мощными защитными пологами каменные колонны-мишени, подпирающие сводчатый потолок у дальней стены зала, демонстрируя правильный бросок нового заклинания, или новый способ броска хорошо известного нам.
Теперь из студиозусов в аудитории был только я, а мастер-метатель, стоя рядом со мной, спокойно опирался на посох, -- он собирался только наблюдать. Мне же предстояло продемонстрировать многое из того, чему я успел научиться на его занятиях за десять лет. Я еще успел тогда подумать, что знаю над чем размышлял мастер-метатель и чем был так раздражен: видимо он должен был вручить мне опаловые четки, хранящие великолепный набор заклинаний, которые я уже держал в левой руке, только после сдачи экзамена (в том что эти четки предназначались именно мне я не сомневался, -- слишком хорошо сочетался набор хранящихся в их бусинах заклинаний с теми, что хранили опаловые линзы на моем посохе, и слишком необычным был сам этот посох, чтобы это могло быть случайностью), но мастер-метатель решил вручить их мне до начала экзамена, чтобы оценить мое умение правильно использовать и правильно метать по-настоящему сложные плетения. Этим он видимо нарушил давно заведенный порядок сдачи выпускного экзамена, который, скорее всего, давно считал неправильным полностью, или частично, но не решался нарушить прежде. Поэтому он был так раздосадован и достаточно долго колебался.
Больше ни о чем подумать я не успел. Мастер-метатель начал командовать словно на поле боя, ставя одну задачу за другой. Мне приходилось то стремительно вращать посохом двумя руками, бросая заклинания, хранящиеся в опаловых линзах на тулье апертуры в самых множеством разных способов в самых замысловатых комбинациях, -- то, стремительно перебирать четки, непрерывно работая посохом уже только одной рукой. Сжав в пальцах опаловую бусину с нужным плетением, я снова перехватывал посох двумя руками прижимая при этом один из четырех маленьких дисков на апертуре бусины к древку посоха, и привычно перетягивал плетение на древко посоха, -- всякий раз удваивая его, чтобы не пришлось искать опустевшую бусину, на которую можно было бы снова перетянуть это плетение, прежде чем перетянуть на древко новое из другой бусины. Это было сложнее и требовало больших усилий, но я почти не замечал этого. Главным для меня было то, что благодаря этому я мог просто рассеивать плетение, перетянутое на древко посоха, заменяя его новым. Иначе успеть выполнить все команды мастера-плетельщика, сменяющие друг друга со все возрастающей скоростью, было совершенно невозможно. Часто, бросив заклинание через линзу посоха, мне приходилось, крутанув посохом, бросать это же плетение фокусируя его с помощью наконечника, чтобы получить совсем другой конечный эффект. Тем больше мне удавалось выполнить, тем сложнее становились задачи, которые ставил передо мной мастер-метатель отдавая приказы стремительной но четкой скороговоркой. Мне понадобилось не только все мое мастерство в метании заклинаний и знания о свойствах отдельных плетений и их совместного действия, полученные за годы учебы, но и самые сложные приемы работы с четками, освоенные благодаря упорным тренировкам на занятиях мастера-метателя. Не многие студиозусы проявляли желание и достаточное упорство, чтобы научиться не только достаточно быстро перебирать четки метателя (это обязан уметь любой маг, получивший патент академии), но так же быстро и ловко складывать их множеством различных способов, чтобы бусины легли в руку в нужной последовательности и не нужно было бы тратить время на перебор четок в поисках плетения, которое нужно бросить следующим, -- при этом ведь нужно еще успевать правильно метать заклинания и суметь не выронить четки (студиозусу, выронившему четки во время занятия всегда доставалась отборная порция ругани от мастера-метателя, а то и несколько подзатыльников, -- ведь для мага-метателя выронить четки, работая с ними, часто значит погибнуть самому и обречь на гибель других). Тем охотнее мастер-метатель помогал тем студиозусам, которые хотели научиться по-настоящему виртуозно работать с четками.
Далеко не все задания, которые мне пришлось выполнить за время экзамена, имели отношение к ситуациям возможным, прежде всего, на поле боя (мастер-метатель, напротив, словно стремился наглядно доказать мне за время экзамена, что достаточно искусный маг-метатель может успешно обойтись весьма ограниченным но правильно подобранным набором достаточно сложных плетений в любой ситуации, возможной хотя бы теоретически), но, по мере того, как я быстро выполнял наилучшим способом все более сложные задачи, его голос, отдающий новые команды зазвенел неподдельным боевым азартом, словно он вновь командовал боевой линией магов-метателей в одном из сражений, которых немало повидал за свою долгую жизнь, и это сражение близилось к концу, победному для легионов империи. Этот азарт передался и мне. Когда я наконец оперся на посох, услышав «экзамен окончен» (это тоже прозвучало как команда), то чувствовал себя так, словно мгновение назад я действительно находился на поле боя, который длился много часов. В тоже время я был счастлив, так, или почти так, как может быть счастлив только солдат, сражавшийся в неравном бою за дело, которое считал правым, выйдя из него с победой и невредимым. Посмотрев на мастера-метателя я понял, что он чувствует то же самое. В тот момент он улыбнулся мне так, словно мгновение назад мы действительно сражались с почти неодолимым врагом, и сумели победить только благодаря тому, что до последнего сражались вместе.
Я на собственном опыте понял, что предвкушал мастер-метатель перед экзаменом, и почему решился нарушить заведенный порядок, вручив мне опаловые четки раньше, чем полагалось. Я наслаждался стремительностью и свободой использования магии, доступной только талантливому колдуну, или искусному магу-метателю, имеющему в своем распоряжении хорошие четки с правильно подобранным набором мощных плетений. Будь у меня в руках мои четки студиозуса, удовольствие было бы столь же более слабым, сколь слабее и проще были хранимые ими плетения. Это удивительное пьянящее чувство я осознал только сейчас, после окончания экзамена, -- во время экзамена у меня просто не было ни одного свободного мгновения не только для посторонних, но и для каких либо осознанных мыслей. Мастер-метатель вынудил меня действовать с такой скоростью, что я мог полагаться лишь на обретенные за время учебы навыки и знания, не тратя времени на осознанное принятие решений. Вспомнив и осмыслив свои действия во время экзамена, я понял, что действовал столь же четко и правильно, как если бы тщательно и не спеша обдумывал выбор подходящего плетения для каждого нового броска и сам бросок. Это придало мне приятное чувство спокойствия и уверенности в своих силах.
Мастер-метатель явно получил не меньше удовольствия, наблюдая за моими действиями. Он не счел нужным скрывать насколько доволен ими. Я ожидал, что мастер-метатель просто пожелает мне удачи на предстоящих экзаменах, ведь опаловые четки я уже держал в руках, однако он не спешил прощаться. Легко прочтя мои мысли без помощи ментальной магии по выражению моего лица, -- поскольку я не собирался их скрывать, -- он улыбнулся. В глазах мага, прожившего не одну сотню лет, серебристыми искрами сверкало искреннее мальчишеское веселье.
Мастер-метатель привычным молниеносно стремительным движением сунул левую руку в один из кошелей на своем поясе. Мгновением позже он протянул мне амулет, очень напоминающий тот, что был вставлен в розетку каркасного узора его собственной мантии, но гораздо более сложный. Я с трудом удержался, чтобы не разинуть рот от изумления, -- что было никак не достойно студиозуса выпускного курса имперской академии магии. На ладони мастера-метателя лежал «двойной сапфировый цветок», -- чрезвычайно мощный и редкий амулет, изобретенный несколько сот лет назад магом, одинаково влюбленный в искусство плетения и метания заклинаний.
Не желая терпеть неудобств в плетении заклинаний, создаваемых сапфировой мантией и стремясь доказать, что не уступит лучшим магам-метателям своего времени, он использовал свое мастерство и знания мага-плетельщика, создав амулет, который, по крайней мере теоретически, мог придать каркасному узору классической мантии мага свойства, даже несколько превосходящие те, что присущи сапфировой мантии. При этом амулет мешал плетению заклинаний не меньше, чем магия сапфировой мантии. Вся разница была в том, что его магию можно бы достаточно быстро задействовать, или погасить в случае необходимости. «Двойной сапфировый цветок» стал очень редким амулетом, неизвестным большинству магов, не только потому, что был чрезвычайно сложен и дорог в изготовлении, -- магов, по крайней мере имперских, это никогда не заставляло отказаться от изготовления и использования амулетов, стоящих того, по их мнению, -- главным недостатком его было то, что он не обладал универсальностью и надежностью сапфировой мантии, усиливающей возможности мага-метателя не зависимо от свойств плетения, которое он собирался метнуть. Свойства этого амулета зависели от взаимодействия целой системы очень сложных плетений. Заклинание, которое собирался метнуть владелец амулета, в момент броска становилось частью этой системы, поэтому воздействие амулета на бросок зависело от бросаемого заклинания, как и от разновидности броска. Создавший амулет маг очень долго и усердно работал пытаясь создать такую совокупность плетений которая давала бы одинаково хороший результат при метании любых заклинаний, но достичь полного успеха ему так и не удалось. Он сумел в конце концов добиться того, чтобы система плетений амулета не мешала магу бросать заклинания, -- она либо усиливала его собственные возможности в той, или иной степени, либо не действовала вовсе, -- и отыскать такое ее состояние, которое воздействовало достаточно благоприятно на большинство разновидностей бросков большого числа различных заклинаний. За время своих долгих поисков он написал целый трактат о свойствах созданного им амулета. Изложенные в нем сведения позволяли магу, в достаточной степени владеющему искусствами плетения и метания заклинаний достаточно быстро и легко изменить свойства амулета для весьма успешного броска любого плетения, однако этот огромный труд был почти забыт месте с именем его автора. Магов, достаточно глубоко проникших более чем в одну область магического искусства, всегда было мало. Маги-плетельщики, способные разобраться в замысловатых свойствах амулета, в большинстве своем, не интересовались искусством метания заклинаний, а маги-метатели, -- которых вполне устраивали свойства сапфировой мантии, -- относились к амулету, в лучшем случае, с недоумением: ведь помимо прочих недостатков, не присущих сапфировой мантии, он требовал расхода магической энергии.
Трактат о свойствах «двойного сапфирового цветка» был еще большей редкостью, чем сам амулет, но в главном архиве академии хранилось много и куда более редких и необычных трудов, так, или иначе связанных с магией (многие из которых существовали вовсе в единственном экземпляре и мало походили на привычные книги, или свитки). Когда я достаточно изучил искусства плетения и метания заклинаний, то у меня зародилась идея создания подобного амулета, -- ведь, несмотря на явные недостатки, достаточно искусному и знающему магу, одинаково владеющему всеми областями магического искусства, он давал очень большие возможности, позволяя в полной мере применить многообразие своих знаний и навыков. Следуя наставлениям мастера-архивариуса, я начал с того, что стал искать упоминания об амулетах подобных тому, который собирался создать. Времени для таких поисков у меня было достаточно много, несмотря на напряженность учебы в академии, -- к тому времени я вполне мог использовать их, чтобы совершенствовать знания и практические навыки архивариуса, чему уделял много сил и времени. Найдя трактат о свойствах «двойного сапфирового цветка», я тщательно и с огромным удовольствием изучил его, узнав очень много такого, что позже пригодилось мне во время учебы. Идею создать подобный амулет самому, я оставил, -- даже при наличии исчерпывающих сведений об амулете и его свойствах, это требовало слишком больших затрат, денег усилий и времени, не только для студиозуса академии, но и для полноправного имперского мага не успевшего еще расплатиться за обучение в академии и заработать достаточно большое состояние, -- надеясь когда ни будь найти и купить такой амулет (там где знающих магов не много, за него могут запросить куда меньше, чем будет стоить приобретение в пределах империи необходимых материалов). В то же время, изучение этого трактата навело меня на мысль поискать описания амулетов предназначенных для использования подобным образом в иных областях магии, и забытых по схожим причинам. Я нашел в главном архиве академии куда больше чем ожидал: несколько великолепных трактатов об амулетах свойства которых (их достоинства и недостатки), причины забвения и даже многие особенности устройства повторяли в иных областях магии все, что относилось к «двойному сапфировому цветку». Изучив эти трактаты с не меньшим удовольствием и интересом, чем первый, я пообещал себе, что попытаюсь отыскать все эти амулеты, -- ведь я мог в полной мере использовать возможности каждого из них, а их недостатки смущали меня куда меньше, чем недостатки могучих, но лишенных гибкости артефактов вроде сапфировой мантии, -- я никак не предполагал, что увижу один из них прежде, чем получу патент мага.
Мастер-метатель был явно удивлен тем, что я узнал амулет: «ты знаешь, что это?», -- спросил он, чуть приподняв левую бровь в знак удивления. Я молча кивнул. «В таком случае, ты, несомненно знаешь как он действует», -- мастер-метатель произнес это скорее как утверждение, но я все равно кивнул, подтверждая, что он не ошибается. «Честно говоря, у меня не хватило терпения разобраться во всех этих плетениях, хотя эти амулеты хранятся у меня уже очень давно», -- настала моя очередь удивляться, но я сделал это мысленно, на сей раз тщательно скрыв свои чувства. Не знаю, что больше удивило меня тогда, -- то что мастер-метатель мог не разобраться в устройстве магии амулета (неважно почему именно), или то, что он сказал мне об этом. В тот момент я впервые почувствовал себя скорее полноправным магом, чем студиозусом. Точно так же мастер-метатель мог сказать кому ни будь из преподавателей, что не может разобраться в созданном им плетении, но он не стал бы говорить этого в присутствии студиозусов. Я знал о том, что это случалось достаточно часто, потому, что ближе к концу учебы преподаватели академии часто воспринимали меня уже не как студиозуса, а как начинающего мага-архивариуса и отличный архив в одном лице, если мы встречались не на проводимых ими занятиях.
«Маг создавший эти амулеты уверял меня, что они могут помочь в метании заклинаний больше, чем сапфировая мантия, если уметь ими пользоваться», -- продолжал между тем мастер-метатель: «как ты думаешь, Дон, он может тебе пригодиться?». Я был настолько обескуражен происходящим, что вновь лишь молча кивнул. Подобная растерянность несомненно недостойна мага, но тогда это волновало меня меньше всего, ведь в той ситуации замешательство ничем не грозило мне. «Тогда бери. Надеюсь, что он действительно так хорош. Ты великолепный метатель, Дон, но и как плетельщик ты способен вряд ли на меньшее, так что сапфировая мантия тебе действительно будет помехой, а я не хочу, чтобы твоя сила и мастерство метателя пропали даром», -- в глазах мастера-метателя я действительно увидел надежду. Надежду на то, что я действительно знаю, как использовать мощный, но малопонятный для него амулет и что он, вместе с этим знанием сможет защитить меня от возможных опасностей, как понятная и столь ценимая им мощь сапфировой мантии.
Бережно взяв амулет, я любовался им несколько мгновений, одновременно изучая с помощью магической чуткости. Внешний вид амулета удивительно соответствовал его названию. В центре сложного и очень красивого плетения сверкал большой дирхенский сапфир необычной огранки, хранящий основное, самое сложное плетение амулета и под завязку заполненный магической энергией, необходимой для его работы. Вокруг большого сапфира плотным кольцом сверкали более мелкие, -- словно лепестки вокруг сердцевины цветка. В них хранились менее сложные плетения, от взаимодействия которых между собой и с основным плетением в центальном камне, зависело действие амулета. По сверкающему плетению из стального серебра было разбросано много различных дирхенских самоцветов разной огранки, -- напоминавшие разноцветные водяные брызги, укрывающие удивительный цветок. Все они были меньше сапфиров, но от их расположения тоже во многом зависело действие амулета. Теперь, когда я держал его в руке, содержание прочитанного когда-то трактата предстало в моем сознании даже более ясно, чем в тот момент, когда я только закончил чтение.
Следуя прочитанному, я направил поток магической энергии в амулет. Его магия послушно отозвалась, приводя в движение части сложного серебряного плетения. По мере того, как менялась конфигурация амулета, менялось и взаимодействие плетений, а вместе с ними и конечное действие всего артефакта. Из-за сложной механически подвижной конструкции, подобные артефакты именуются артефактами-головоломками. Более простые их разновидности настраиваются лишь механическим перемещением частей. В более сложных артефактах-головоломках часть их магии предназначена для перемещения механических частей, -- настраивать такие артефакты намного удобнее. Наиболее сложные, -- такие, как этот амулет, -- помимо магической структуры, которую можно настроить, перемещая (вручную, или с помощью магии) подвижные механические части, имеют и такую ее часть, действие которой не связано с расположением механических частей артефакта. Ее можно настроить лишь с помощью магической чуткости.
Несколько мгновений я стремительно менял конфигурацию амулета. Сведения из прочитанного когда-то трактата и навыки, обретенные за годы учебы, позволяли мне делать это настолько легко и уверенно, что у меня появилось хорошо знакомое чувство, будто амулет, радуясь моему мастерству, сам стремиться помочь мне, чутко реагируя на движения мысли прежде, чем я сам успеваю осознать их (хотя я знал, что этот амулет не обладает собственным разумом). Мастер-метатель следил за происходящим с явным удовлетворением, но при этом я явственно чувствовал, что он понимает в лучшем случае половину смысла стремительных изменений свойств магии амулета, и ни сколько не стремиться понять больше.
Убедившись, что я правильно понял все, прочитанное когда-то, я вставил амулет в розетку каркасного узора своей мантии, одновременно приведя его в нужную конфигурацию для максимального усиления простейшего боевого заклинания, -- сгустка магической энергии брошенного через линзу посоха в виде предельно компактной сферы, которая обретала свойства кинетического заклинания в силу особенностей броска (в терминологии имперской академии магии это заклинание называется «малый кинетический кулак метателя»). В трактате о свойствах «двойного сапфирового цветка», по мимо множества общих сведений, имелось впечатляющее количество таблиц с подробными описаниями конфигураций амулета наиболее пригодных для разных типов и способов броска множества конкретных заклинаний. Эти таблицы автор составил уже после написания самого трактата (объемом они почти вдвое превосходили его), но помещены они были в один переплет, поскольку автор вполне обоснованно опасался, что малочисленные экземпляры его трактата могут и не сохраниться, а не имея его в своем распоряжении, разобраться в устройстве и назначении таблиц было весьма затруднительно.
Привычным движением левой руки, сунув свои новые опаловые четки в тот же кошель на поясе, где раньше лежали мои четки студиозуса, я перехватил посох двумя руками и метнул «малый кинетический кулак» вложив в него совсем немного магической энергии, но придав достаточно большую мощь с помощью броска. Памятуя о возможностях амулета при достаточно точной его настройке, я очень старался бросить заклинание так, чтобы выдержала магическая защита колоны-мишени, и то я едва-едва угадал (ведь реального опыта применения этого амулета у меня не было).
Невидимая кинетическая сфера пролетела через весь зал с огромной скоростью, разрывая воздух с оглушительным скрежещущим воем, -- несмотря на малый размер. Любимое боевое заклинание студиозусов-первокурсников ударило в защиту колоны-мишени с такой силой, что ее кинетический полог смог сдержать удар, лишь истратив на это всю вложенную в него энергию. Мгновением позже он рассыпался мельчайшей пылью, ощутимой лишь магическим восприятием. Мастер-метатель несколько мгновений стоял совершенно неподвижно, потом лишь молча кивнул. При этом вид у него был словно у студиозуса-первокурсника который впервые увидел, как брошенное им заклинание пробивает таки поставленный преподавателем (не слишком мощный) защитный полог. На сей раз, это меня ни сколько не удивило. Я и сам не ожидал столь впечатляющего эффекта, хотя отлично понимал свойства и возможности магии амулета, -- а ведь мастер-метатель не знал того, что было известно мне. При этом он чувствовал, что я вложил в брошенное заклинание совсем мало энергии и метнул его не то что в пол силы, а, скорее, совсем осторожно, даже с некоторой опаской.
Меня помимо эффекта простейшего заклинания, усиленного амулетом, поразило еще и то, чего мастер-метатель чувствовать просто не мог: сколь мало магической энергии, имеющейся в центральном камне, израсходовал при этом амулет. Приток магической энергии поступающей в мой личный запас за счет постоянно поддерживаемого состояния частичной медитации, а из него поступающий в амулет, почти мгновенно восполнил эту трату. На мгновение представив себе, что могло бы произойти, решись я бросить заклинание в полную силу, использовав так же амулет, я мысленно содрогнулся.
Прервав нить магической энергии, я погасил магию амулета, мысленно отметив при этом, что ее воздействие, подхваченное каркасным узором моей мантии, никак не повлияло на защитные плетения, наложенные на сам узор (подтвердилась еще одна особенность этого амулета, известная мне прежде только теоретически). Взяв его левой рукой за основание, специально предназначенное для этой цели, я повернул амулет против часовой стрелки и вынул из креплений розетки. Мастер-метатель одобрительно кивнул, заметно успокоившись. Знания и огромный опыт позволяли ему, даже не зная того, что было известно мне о «двойном сапфировом цветке», ясно понимать то же, что в тот момент понял я, -- использовать этот амулет я смогу лишь после достаточно долгих предельно осторожных экспериментов, дополнив свои теоретические знания его природы, свойств и возможностей практическим представлением о них. Мысленно кивнув в знак правильности сделанных выводов, я спрятал амулет в кошель на поясе и тщательно застегнул его.
Поздравив меня с успешной сдачей экзамена и пожелав так же сдать все еще предстоящие, мастер-метатель вручил мне небольшую книгу в сапфирово-синем переплете из кожи-коры дерева нергар с оправленными стальным серебром краями и уголками и несколько свернутых друг на друга свитков, -- подтвердив еще одно предположение о неизвестных мне прежде традициях имперской академии магии, возникшее у меня после экзамена у мастера-алхимика. Быстро пролистав книгу и заглянув в полученные свитки, я окончательно убедился в своей правоте, -- они содержали очень схожие сведения, относящиеся к искусству мага-метателя. Поблагодарив мастера-метателя за книгу и свитки, -- и за амулет, который получить никак не рассчитывал, -- я уложил их в котомку, закинул ее за спину и покинул залитую солнечным светом аудиторию, вновь вернувшись в прохладный полумрак широкого центрального коридора второго этажа главного корпуса.
Экзамен у мастера-метателя утомил меня не многим меньше, чем могло бы утомить настоящее сражение, длившееся несколько часов. Мой личный запас магической энергии был исчерпан почти до предела. Благодаря удивительным свойствам бадарской шерсти усталости я почти не чувствовал. Она постепенно исчезала, пока я шагал по коридору, привычно опираясь на посох при каждом шаге правой ногой, чтобы сэкономить усилия. Запас магической энергии восполнялся еще быстрее, но для того, чтобы восстановить его полностью и отдохнуть, мне необходимо было если не отдохнуть по настоящему (поесть и поспать), то, по крайней мере, погрузиться на какое-то время в глубокую неподвижную медитацию. Это помогло мне решить, какой экзамен нужно сдавать четвертым: на сей раз, выбора у меня почти не было.
Аудитория в которой проводил большую часть занятий преподаватель медитации (мастер-медиум) находилась на третьем этаже главного корпуса. Она мало чем отличалась от владений мастера-метателя, кроме куда меньших размеров, отсутствия каменных колон-мишеней у левой от входа стены да тяжелых портьер закрывающих стрельчатые окна. Портьеры были уложены таким образом, что не заглушали свет солнца полностью, а лишь рассеивали и приглушали его, создавая довольно светлый зеленый полумрак. На каменных плитах пола лежали большие упругие подушки, набитые конским волосом. Они лежали аккуратными ровными рядами, -- каждая подушка занимала большую часть одной квадратной каменной плиты пола. Мастер-медиум как обычно сидел в центре аудитории на своей подушке для медитации (чуть большей от остальных и круглой, а не квадратной) в классической позе для пассивной медитации: поджав ноги, выпрямив спину и склонив голову на грудь. Руки старого мага спокойно лежали на древке лежащего на коленях посоха, -- точно такого же, какой получил Соня, сдав экзамен по общей магии. В своей мантии из серой бадарской шерсти, с глубоко надвинутым на голову капюшоном мастер-медиум казался гранитной статуей, украшенной узором блестящих нитей стального серебра. На коленях у него как всегда лежала большая сфера силы из дирхенского авантюрина. Золотистые искорки в толще камня поблескивали в полумраке, придавая ей сходство с мерцающим шаром теплого живого огня, горящего у подножия древней каменной статуи в неком забытом святилище, где замерло само время.
Ощущение таинственности и невероятного глубокого покоя, наполняющее владения мастера-медиума легко подчиняло себе всех входящих сюда, -- даже студиозусов-первокурсников. Я не стал противиться ему (хотя мне как и прежде было интересно узнать, сумел бы сохранить здесь иное состояние духа, или нет), с наслаждением погружаясь на ходу во все более глубокую медитацию, -- здесь скорее нужно было прилагать усилия, чтобы не сделать этого. Зал, как я и ожидал был пуст, хотя обычно он заполнен студиозусами разных курсов, погруженными в медитацию. Здесь они напоминают скорее монахов, заполнивших древний храм, центр которого – каменное изваяние (мастер-медиум).
Когда я вошел, старый маг не прервал медитацию, хотя почувствовал мое присутствие. Зная его привычки, иного я и не ожидал. Подойдя к подушке напротив мастера-медиума я не спеша сел, в точности скопировав его позу, до предела надвинул глубокий капюшон мантии, запахнул плащ и уложил на колени посох, -- вкладывая в каждое движение все навыки в искусстве медитации и все восхищение им, обретенное за годы учебы. Мастер-медиум ничем не проявил того, что осознает мое присутствие. Это значило, что он доволен мной. Будь иначе, я ощутил бы ментальное прикосновение, несущее его замечания.
Я замер и полностью погрузился в глубокую медитацию, стремясь как можно быстрее восстановить силы и запас магической энергии. Через несколько мгновений, то, что все происходящее – еще один выпускной экзамен, уже не имело никакого значения. Мое сознание с окружающим миром соединяла лишь тонкая, но прочная нить. Еще одна такая же нить соединяла с сознанием то, что представляет собой существование человека (или другого разумного существа) помимо его мыслей, памяти и ощущений. Я погрузился в медитацию так глубоко, как не решался уходить никогда прежде, но передо мной была все так же бесконечная дорога, ведущая одновременно вглубь и вовне. Она открылась для меня не теперь. Последние барьеры, преграждающие ее бесконечность я преодолел некоторое время назад, почти не заметив этого. Разительное отличие того, что я испытал было совсем иным, -- если прежде я мог быстро и свободно шагать по этой дороге, ведущей, в том числе, и в глубины сложного и зыбкого мира духов, то теперь благодаря удивительным свойствам бадарской шерсти и своему новому посоху, я мог с той же легкостью бежать по ней длинными скользящими шагами. Я двигался все быстрее, но это по-прежнему не требовало усилий. Вскоре мой бег превратился в стремительный скользящий полет. Ничего подобного я не испытывал прежде. Время потеряло свой смысл, но когда усталость покинутая вместе с моим телом, застывшим в позе для медитации, исчезла окончательно, а мой запас магической энергии наполнился до предела, я отметил краем сознания, что в окружающем мире прошло всего лишь несколько минут.
Мастер-медиум тоже ощутил, что я полностью восстановил силы. Не прерывая медитации он извлек из кошеля на поясе маленькую сферу силы из дирхенского авантюрина и протянул ее мне. Все было понятно без слов, -- сфера пуста, чтобы сдать экзамен, я должен полностью зарядить ее за время, оставшееся до его окончания. Воспользовавшись тонкой нитью, соединяющими меня с моим сознанием, а его, в свою очередь, с телом и окружающим его миром, я взял небольшую авантюриновую линзу и устроил ее в углублении, образованном складками мантии у меня на коленях, -- не выходя из достигнутого состояния медитации. Авантюриновый шар, поблескивающий золотистыми искрами, занял устойчивое положение. Спереди его защищало от падения древко моего посоха, сзади – мое тело, по бокам лежали мои руки и широкие рукава мантии. Я испытал легкое сожаление, оставшееся в моем сознании и не достигшее меня самого: достигнув большей чем прежде глубины медитации, и испытав даримое ею удивительное чувство свободы, я надеялся, что моим заданием вовремя экзамена станет путешествие в мир духов. Я не раз бывал там прежде за годы учебы, знал о нем, и умел достаточно, чтобы не совершать ошибок и чувствовать себя там едва ли не в большей безопасности, чем в обычном человеческом мире, но для подлинной доступной там свободы мне все же не хватало глубина медитации. Теперь я достиг ее, и легко мог двинутся дальше, поэтому я предвкушал путешествие в глубь мира духов, куда не рискнул бы отправиться прежде. Вместо этого мне предстояло зарядить сферу силы, -- навык необходимый магу куда чаще многих других и несомненно требующий проверки, но лишенный того, что роднит медитацию с искусством магов-странников куда больше, чем думают многие. Многие преподаватели академии (включая мастера-медиума), придерживаются классической точки зрения на истинную суть медитации, считая, что важнейшее применение, -- увеличение потока магической энергии, которую создает дух мага. Благодаря этому свойству медитация – одна из опор классической магии, позволяющих ей существовать в том виде, в каком она известна ланарским магам. Это утверждение бесспорно для любого имперского мага и студиозуса академии, но следует помнить и о том, что слово «медиум» можно истолковать как «стоящий посередине». Именно это значение отражает главную роль мастера медитации во многих странах за границами империи, где использую разновидности магии отличные от классической ланарской. Там медиум – прежде всего, посредник между миром людей и миром духов. В имперской академии магии об этом чаще упоминают преподаватели магической дипломатии и искусства языкознания, -- так как это использование медитации важно, прежде всего для их дисциплин. Знание законов мира духов (не только связанного с этим миром, но и множества подобных ему) – важная часть дипломатических знаний, которыми обязан обладать любой маг, получивший патент академии; а знание языков многих разновидностей духов, -- столь же важно для магической лингвистики. Мастер-медиум не любит упоминать об этом, но это не мешало ему с равным тщанием обучать нас всем разновидностям использования медитации, неукоснительно требуя от нас владения ими. Вспомнив о его отношении к использованию медитации для проникновения в мир духов я понял, что рассчитывать на такое путешествие во время экзамена я не мог в принципе, но и все мои воспоминания и вызванное ими понимание остались при этом в моем сознании, почти не коснувшись меня самого.
Сфера силы, которую вручил мне мастер-медиум, была совсем небольшой, но несмотря на это и на ту легкость с которой я погрузился в глубину медитации, -- зарядить ее полностью за время, отведенное для экзамена было очень сложной задачей. Ничего подобного мне не приходилось делать прежде. На занятиях мастера медитации мне приходилось заряжать артефакты-накопители (под конец учебы довольно мощные), но все они значительно уступали даже этой маленькой сфере из дирхенского авантюрина.
Приподняв веки, я устремил взгляд на сферу силы, позволив золотистому мерцанию искр в толще авантюрина заполнить сначала все поле зрения, а, вслед за этим и большую часть сознания. Я снова углубился в медитацию, на сей раз погружаясь в мерцающие глубины дирханского авантюрина. Весь мир и мое сознание сузились до мерцающей круговерти искр. Она затягивала, звала к себе тем сильнее, чем глубже я в нее погружался. Это было удивительно приятно, заряжая артефакты-накопители прежде, я не испытывал ничего подобного. Вместе с тем, краем сознания я понимал, что для мага, не достаточно искусного в медитации, погружение в сферу силы может стать дорогой в один конец. Это не мешало слабым и не слишком искусным магам использовать магическую энергию, хранящуюся в сферах силы, но служило лучшей гарантией того, что сильные и искусные маги сохранят возможность продавать заряженные сферы за поистине баснословные деньги, -- по крайней мере до тех пор, пока не найден достаточно эффективный способ заряжать их без участия мага. То, что мастер-медиум поставил мне на экзамен задачу зарядить сферу силы (пусть даже совсем небольшую) было не только вызовом, но и признанием моих знаний и мастерства в искусстве медитации. Сознание этого, заполнило приятным теплом, небольшую часть моего разума не поглощенную мерцающей круговертью теплых золотых искр в глубине авантюриновой сферы, -- подарив мне полный покой и позволив полностью отдаться тому неожиданному наслаждению, которым стала для меня медитация с помощью сферы силы. Я продолжал погружаться в ее глубину, зная, что могу позволить себе это. Время исчезло, как и весь мир. Остались лишь тепло и покой в мерцании золотистых искр.
Через какое-то время, ставшее для меня одновременно мигом и вечностью, ощущение погружения, или плавного падения вглубь сферы силы, успевшее стать привычным, стало слабеть – движение постепенно замедлялось до тех пор, пока не прекратилось совсем. Осознав, что сфера силы заполнена магической энергией до отказа (именно ее «давление» внутри сферы остановило мое погружение), я вынырнул из теплого золотистого мерцания, -- легко, но ощутимым сожалением, которое удивило меня. Постепенно я осознал, что это чувство было не столько частью моих эмоций, сколько отголоском того, что могло стать непреодолимой преградой для слабого и недостаточно искусного мага на пути обратно в обычный мир из мерцающих глубин сферы силы.
Плавно вынырнув из состояния глубокой медитации на ту его глубину, которую привык поддерживать постоянно, я протянул мастеру-медиуму заряженную до отказа сферу силы, мысленно отметив при этом, что до конца экзамена осталось еще достаточно много времени. Отметил я и внутреннее истощение, вызванное активным использованием магии, -- и, прежде всего, зарядкой сферы силы. Для сильного и умелого мага внутреннее истощение означает то же, что для большинства людей сильная усталость и голод. Его нельзя преодолеть с помощью обычной медитации, да и свойства бадарской шерсти могут лишь заглушить его и значительно замедлить его нарастание. Преодолеть внутреннее истощение можно либо с помощью полноценного отдыха при наличии хорошей пищи (тем более длительного, чем сильнее внутреннее истощение), либо с помощью множества различных способов доступных знающему и сильному магу которые при всем их разнообразии объединяет одно, -- приток к магу извне энергии, позволяющей ему восстановиться. Самым близким к мировоззрению классической магии из всех этих способов принято считать целенаправленную медитацию вблизи природного потока магической силы, либо там где магический фон выше обычного. Если магической энергии в таком месте достаточно, то маг вполне может обойтись только ею, хотя если при этом ему приходиться много работать (например, заряжая сферы силы) то наилучшим для него будет сочетать магическую подпитку с употреблением обычной пищи.
В отличии от собственной энергии мага, энергия многих природных потоков либо слишком чужда этому миру, чтобы маг мог просто впитать ее без опасных и непредсказуемых последствий, -- либо вовсе враждебна в той, или иной степени. В этом случае все зависит от мощности такого природного потока. Еще сложнее с магическим фоном. Если поток враждебной энергии очень опасен сам по себе, но, в большинстве случаев не значительно меняет окружающий мир, оставаясь именно потоком, -- то враждебный магический фон, даже довольно слабый, меняет окружающий мир медленно но неотвратимо в соответствии со своими свойствами. Одной из важнейших задач магов ланарской империи со времени ее основания остается обнаружение природных потоков магической силы и мест с высоким магическим фоном. Если фон, или поток энергии враждебны, их пытаются перекрыть либо рассеять, если они связаны с близостью той, или иной разновидности прохода в иной мир, -- в этом месте создается пограничная застава, во многом подобная тем, что охраняют обычные границы империи (только магов там служит больше, а легионеры, -- в основном, ветераны, порой знающие не меньше магов). В тех местах на территории империи, где магический фон благоприятен, или есть природный поток магической энергии, которую можно использовать, возводят (прежде всего, с помощью магии) огромные башни-цитадели. Там, помимо имперской академии магии, ведется большая часть исследований, развивающих магическое искусство в империи, -- многие из этих исследований можно проводить только там, так как они требуют очень много магической энергии, либо благоприятного и достаточно мощного магического фона. В башнях-цитаделях, стоящих на наиболее мощных природных магических потоках заряжают сферы силы как для нужд магов империи, так и для продажи, но прежде всего эти башни – надежная защита от ударов вражеских магов, направленных на территорию империи. В случае прорыва границ они позволяют организовать надежную, почти неприступную оборону уже на территории империи. За всю историю ее существования такого не случалось ни разу, но численность и выучка гарнизонов башен остается прежней. Удары из башен цитаделей (толи магией, толи с подходом легионеров и магов гарнизона), не раз спасали имперские легионы в самых тяжелых пограничных сражениях.
За границами империи потоки и фоновые области природной магической энергии еще больше усиливают хаос и так царящих во многих землях. Если в странах, основанных некогда магами-правителями древности положение в той, или иной степени напоминает сложившееся в империи, то в других странах отдельные природные потоки магической энергии и места с благоприятным магическим фоном, чаще всего, контролируют сильные (при этом далеко не всегда искусные) маги, колдуны, или волшебники. Это не приносит всей, возможной в таком случае пользы, но и не слишком вредит. Гораздо хуже то, что многие сильные заклинатели, пытаясь восполнить недостаток знаний и мастерства еще большей силой, селятся у враждебных магических потоков, или в местах, искаженных чуждым, или враждебным магическим фоном. Пытаясь использовать его в своих целях, они достигают все больших успехов по мере того, как чуждая магическая энергия постепенно меняет их. Те из них, кто не опасен сам по себе и достаточно силен, чтобы сохранять при этом не враждебную сущность, чаще всего рано или поздно либо уходят в мир более соответствующий изменившей их магической энергии, либо оставаясь в этом мире становятся центром странных, иногда поистине непостижимых культов, основанных на их чуждой магии, которые постепенно замыкаются все сильнее отгораживаясь от мира. Если же поселившийся в таком месте заклинатель сам по себе жесток и агрессивен, либо не достаточно силен чтобы сохранить собственное понимание мира под натиском чуждой магической энергии, он рано или поздно бросает вызов живущим по близости магам, или правителю тех земель и гибнет в сражении с теми, кому бросил вызов, либо с теми кого нанял правитель. Наиболее сильные, в конце концов, гибнут в сражениях на границах империи.
В отличии от обычной усталости, сильное внутреннее истощение смертельно опасно для мага. Для того чтобы полностью восстановиться после предельного внутреннего истощения, позволяющего ему выжить, -- лишь благодаря собственным силам (имея в своем распоряжении достаточно хорошую пищу и возможность отдыхать, но не более того), сильному магу может понадобиться несколько лет. Поэтому студиозусов академии с первого курса учат отличать внутреннее истощение от обычной усталости и правильно оценивать свои силы по его внутреннему ощущению. Привычно рассчитав в уме внутреннее истощение, которое я мог бы испытать, зарядив большую сферу силы, -- сделать это было не трудно, ведь разница в мощности большой сферы силы и той, которую я зарядил, была мне известна, а оценка внутреннего истощения фигурировала в магических расчетах гораздо чаще, чем того бы хотелось, -- я пришел к достаточно приятному для себя выводу: если учесть разницу в истощении от зарядки сферы силы, обусловленную разницей в опыте, то время необходимое мне на зарядку большой сферы силы (при восстановлении от внутреннего истощения своими силами) достаточно точно совпадало с тем, которое было приято в имперской академии для расчета общего времени необходимого на зарядку некоторого количества больших сфер силы усилиями одного полноправного мага, основная задача которого состоит именно в этом.
Тем внутренним истощением, которое я испытывал, зная предел своей выносливости, я вполне мог, пока, пренебречь, не забывая о нем. Взяв заряженную мной сферу силы мастер-медиум задумчиво кивнул в знак одобрения. Зная его привычки, я понял, что старый маг очень доволен мной. Так же молча и неспешно, -- словно задумчиво, -- не прерывая глубокой медитации, мастер-медиум извлек из кошеля на поясе заряженную до отказа большую сферу силы и протянул ее мне. Я с поклоном принял ее и убрал в свободный кошель на поясе, тщательно застегнув его. Самые искренние слова благодарности были не уместны в светлом зеленом полумраке владений мастера-медиума, как и большинство прочих слов, поэтому я лишь позволил себе радостно улыбнуться. Полностью заряженная сфера силы для умелого мага, тем более мага-странника, часто поистине бесценна. Такое пополнение общего доступного мне запаса магической энергии придало мне новое спокойствие и уверенность, хотя при этом я очень надеялся на то, что мне удастся избежать ситуаций, которые можно будет разрешить, лишь истратив неприкосновенный запас магической энергии в сфере силы и в алмазной линзе моего посоха, -- который, в такой ситуации, следует считать невосполнимым.
Пока эти мысли промелькнули в моем сознании мастер-медиум извлек из широкого рукава своей мантии небольшую книгу в светло сером переплете из кожи-коры дерева нергар с оправленными в стальное серебро краями и уголками, и несколько свернутых друг на друга свитков. Я молча принял их с глубоким поклоном и сразу уложил в котомку к тем, что получил от мастера-алхимика и мастера-метателя. За последние годы обучения мастер-медиум не раз пользовался моей помощью как архива и архивариуса в одном лице, поэтому я не сомневался, что книга и свитки, которые он выбрал для меня, отличались от точно таких же, полученных мной от других преподавателей, только тем, что содержащиеся в них сведения касались искусства медитации. Вновь закинув котомку за спину, я молча встал и покинул наполненные глубоким покоем и тишиной владения мастера-медиума.
Пройдя совсем немного по широкому коридору, я тихо постучал в дверь аудитории, где проводил занятия мастер-плетельщик. Получив разрешение войти, я мягко толкнул тяжелую дубовую дверь и шагнул внутрь, оказавшись в хорошо знакомом царстве, где, пожалуй, как нигде в академии были ощутимы дух и суть классической магии. Здесь каменные плиты пола укрывали потемневшие от времени, но совсем не потертые, -- благодаря защищающим их плетениям, -- дубовые доски. Стены украшали массивные дубовые панели, но рассмотреть их было не так то просто. Высокие книжные полки, тянущиеся до самого потолка, заслоняли стены почти везде, придавая аудитории сходство с библиотекой, или архивом. Там, где не было книжных полок, дубовые панели заслоняли висящие на стенах таблицы, схемы, или грифельные доски для записи промежуточных выкладок. Стоящие рядом с ними у стен сложные стационарные механизмы для магических расчетов, отдаленно напоминающие невероятно сложные механические модели планетных систем, придавали аудитории сходство с убежищем астронома, или иного схоласта. Стоящие строгими рядами широкие письменные столы, роднили ее с владениями мастера-каллиграфа, но вместо свитков, тушечниц, кистей, стилусов и прочих принадлежностей для письма здесь на столах в том же множестве и кажущемся беспорядке лежали самые разнообразные пластины и пластинки с готовыми наборами рун, разноразмерные линзы и кристаллы различной огранки, -- пустые, или уже хранящие сложные магические плетения, многие из которых закончены лишь частично.
Мастер плетельщик как обычно сидел за своим обширным дубовым столом в глубине аудитории слева от входа. Он склонился над большой опаловой сферой, лежащей перед ним на ажурной подставке из темной геватской бронзы. Губы мага беззвучно шевелились, ладони скользили над опаловой сферой, иногда делая сложные, почти неуловимые жесты. Посох мастера-плетельщика, как всегда бывало в таких случаях, был прислонен к столу рядом с его правой рукой. Иногда он словно в задумчивости оглаживал древко из гортрийского дуба, сплошь укрытое рунами, -- вплетая эти руны в заклинание, которое создавал. Еще один набор рун, куда более обширный и сложный, сверкал нитями стального серебра на его классической коричневой мантии, занимая каждый ее сантиметр не прошитый каркасным узором. Его мастер-плетельщик использовал не менее активно, часто оглаживая мантию ладонями, словно поправляя ее. Обширный стол перед ним был сплошь завален рунными пластинами и свитками с тщательно вычерченными схемами плетений и витиеватой вязью сложнейших расчетов. Иногда мастер-плетельщик брал со стола кристалл, или небольшую линзу и, на несколько мгновений, подносил их к большой опаловой сфере, включая в создаваемое плетение менее сложные, хранящиеся в них. Однако куда чаще он использовал плетения, хранимые опаловыми линзами его посоха. В отличие от тех, что хранили в линзах своих посохов маги-метатели, эти плетения в большинстве своем не были самостоятельными завершенными заклинаниями. Прежде всего они были ценны тем, что соединяя их между собой и дополняя относительно небольшими сочетаниями слов, жестов и рун, можно было, -- при должных знаниях и мастерстве, -- создать множество сложнейших плетений самого разнообразного назначения.
Привычно перейдя на бесшумный шаг, как делал всегда, застав мастера-плетельщика за работой, я подошел к столу и замер одновременно вслушиваясь в происходящее внутри опаловой сферы с помощью магической чуткости, усиленной чуткостью древка моего посоха и вглядываясь, сквозь великолепную алмазную линзу в его навершии. Мастер-плетельщик словно не замечал меня, целиком погрузившись в работу. Понаблюдав за ней несколько мгновений, я понял, каким будет мое задание на выпускной экзамен. Он, собственно, уже начался.
Довольно долго я просто следил за работой мастера-плетельщика, как бывало прежде много раз за годы учебы, восхищаясь ею тем сильнее, чем больше понимал ее смысл и общий замысел сложнейшего плетения. Наконец он выпрямился в своем кресле и поздоровался со мной, словно только что заметил мое присутствие. При этом ясные карие глаза на загорелом лице мага смеялись, лучась весельем. Мастер-плетельщик все время наблюдал за мной так же, как я наблюдал за его работой. Он знал, что я понял замысел и смысл создаваемого им плетения и искренне радовался этому, ведь это подтверждало не только и не столько мои знания и мастерство мага, сколько его искусство и талант преподавателя.
Когда я ответил на его приветствие, мастер-плетельщик указал мне на один из стульев, стоящих у ближайшего стола. Я кивнул в ответ, взял стул и сел напротив него. Теперь нас разделял только необъятный стол мастера-плетельщика. Указав на опаловую сферу, лежащую перед ним, он предложил мне завершить начатое им плетение и плавным движением подвинул ко мне ажурную подставку из темной геватской бронзы. При этом мастер-плетельщик сделал широкий жест, разрешая мне пользоваться тем, что лежало на его столе. Я молча кивнул в знак благодарности и пододвинул к себе несколько чистых листов бумаги, чернильницу и стилус, одновременно привычным доведенным до автоматизма движением вложив свой посох в петлю на поясе. Увидев, что, готовясь к работе, я поступил с посохом так словно стоял посреди дороги, или сидел у бивачного костра, мастер-плетельщик как всегда покачал головой, но ничего не сказал.
Несколько мгновений я оглаживал ладонями опаловую сферу, не касаясь ее поверхности, потом, продолжая водить над сферой левой рукой, -- чтобы лучше чувствовать различные фрагменты готовой части плетения, -- правой я начал записывать промежуточные выкладки, необходимых для завершения плетения расчетов, на лежащих предо мной листах бумаги. Мастер-плетельщик внимательно наблюдал, иногда одобрительно кивая.
Наконец, вычертив итоговую схему незавершенной части плетения, -- занявшую целиком самый большой лист бумаги, -- проверив точки сопряжения, я отложил в сторону стилус и начал быстро перебирать лежавшие на столе рунные пластинки, кристаллы и линзы, располагая их в удобном для работы порядке. Когда я покончил с этим, мастер-плетельщик вновь одобрительно кивнул.
Я вновь заскользил ладонями над поверхностью опаловой сферы, беззвучно шепча слова, сплетаемые воедино стремительными, неуловимыми жестами. Я привычно скользил ладонью то левой то правой руки по рунным кольцам своего посоха, вплетая в заклинание руны. Дотянуться до находящегося за спиной древка, точно на уровне кольца с нужной руной, коснуться его, скользнуть ладонью вдоль древка к соседним кольцам, -- я почти не замечал этих движений. Причислив себя к магам-странникам, я всегда старался держать свой посох в петле на поясе, если не мог держать его в руках. За годы учебы, движения, вызывавшие поначалу боль в плечах и сводившие судорогой не окрепшие мышцы рук, стали привычными и совершенно естественными. Иногда я касался ладонью лежащих передо мной рунных пластинок, добавляя к плетению руны, которых не было на кольцах моего посоха.
Я работал быстро, но не спешил, все глубже погружаясь в медитацию по мере того, как плетение в опаловой сфере становилось все более сложным и дополнить его, не нарушив то, что уже создано, становилось все труднее и труднее. Каждый новый виток и сопряжение сложно структуры плетения требовали не только большего мастерства, но большей траты усилий и магической энергии.
Только закончив плетение, я понял, сколь сложной и трудной в действительности была задача, поставленная мастером-плетельщиком. Если бы я сознавал это столь полно прежде, то усомнился бы в том, хватит ли моих знаний и мастерства, -- тем не менее я ни разу не приблизился к тому пределу, когда успех и поражение зависели бы от везения. Мне пришлось полагаться не только на собственные знания, но и на сведения из архива, хранящегося в моей памяти, -- зная о нем мастер-плетельщик позаботился, чтобы иначе выполнить задание было в принципе невозможно.
Мне все же удалось закончить работу несколько раньше отведенного на нее времени. Остаток его я использовал для глубокой пассивной медитации, восстанавливая силы и восполняя изрядно оскудевший запас магической энергии. При этом краем сознания я следил за мастером-плетельщиком. Увидев сколь бережно он снял с подставки опаловую сферу с плетением я удивился, но, вспомнив, каких усилий стоило его создание, и какого мастерства оно требовало, я понял, что само плетение стоит не намного дешевле, чем хранящая его сфера из дирхенского опала, стоящая огромных денег. В тот момент я впервые задал себе вопрос: что происходит с теми сложными плетениями, зельями, алхимическими составами, артефактами и амулетами, зачарованными рисунками, чертежами и рунными свитками, схемами и результатами расчетов, -- всем тем, что создают студиозусы старших курсов, совершенствуя свое мастерство и навыки. Я привык считать все это лишь средством обрести новые знания и мастерство, и, одновременно, их мерой, хотя даже студиозус закончивший лишь первый курс имперской академии магии знает и умеет намного больше, чем лучшие шаманы чародеи колдуны во многих далеких от империи землях. Студиозусы старших курсов не уступают знаниями и мастерством полноправным магам гораздо более благополучных земель, которые ценят свой труд не многим дешевле имперских магов (причем эту цену не только они считают вполне справедливой), -- а студиозусы выпускного курса мало чем кроме опыта уступают полноправным имперским магам. Увидев, что опаловая сфера с плетением, над которым я работал во время экзамена, оказалась в выстланной бархатом коробке из лакированного дерева с тщательно вырезанным на крышке гербом имперской академии магии, -- я пришел к выводу, что это плетение было, скорее всего, заказано кем-то магам академии.
Восстановив силы и запас магической энергии, я вынырнул из глубокой медитации. Внутреннее истощение, -- заметно возросло, но до того предела, когда я уже не мог бы временно пренебречь им, было еще далеко. Поздравив меня с успешной сдачей экзамена, мастер- плетельщик вручил мне еще одни великолепные опаловые четки, -- в отличии от тех, которые вручил мне мастер-метатель, их бусины были пусты. Эти четки были значительно длиннее четок метателя, -- хотя, помимо этого, ничем не отличались от них. Использовать их в бою было бы не совсем удобно, именно из-за длины, -- но это не было для них недостатком. Четки мага-плетельщика предназначены прежде всего хранить создаваемые им заклинания, которые, чаще всего, используют другие маги, работающие, или сражающиеся вместе с ним. Поблагодарив учителя я убрал четки в один из свободных кошелей у себя на поясе (они заняли его полностью) и тщательно застегнул его. Вынув из другого кошеля длинные кварцевые четки плетельщика-студиозуса, верно служившие мне все десять лет учебы в академии, я положил их на стол. Тем временем мастер-плетельщик извлек из одного из многочисленных глубоких ящиков своего стола (среди студиозусов-первокурсников ходили слухи, что среди них есть вовсе бездонные) и подвинул ко мне еще два ценнейших артефакта: сферу плетельщика и боевую накидку. Если четки-плетельщика я рассчитывал получить сдав экзамен (без них полноправному магу плетельщику работать сложно и неудобно), то получить в свое распоряжение опаловую сферу, – чрезвычайно необходимую при создании особо сложных и мощных плетений, -- я лишь надеялся получить и при этом никак не надеялся увидеть тот поистине великолепный инструмент, что лежал теперь передо мной. Эта сфера явно была предназначена для странствующего мага. Ее надежно защищал футляр из стального серебра, сам по себе стоящий огромных денег, но поразило меня не это, -- вся поверхность футляра сверкала словно звездное небо в ясную тропическую ночь. Ее покрывало множество небольших алмазных и опаловых линз хранивших в себе тщательно подобранный набор отдельных рун и плетений, предназначенных, прежде всего, служить частью более сложных заклинаний. Того, что хранила в себе эта драгоценная россыпь вместе с рунами с колец посоха было вполне достаточно, чтобы легко и быстро создавать самые замысловатые плетения. Конечно, имея в своем распоряжении множество пластинок с различными наборами рун, и кристаллов с готовыми плетениями, сделать это было намного проще, но унести все это в котомке было в принципе не возможно, а оболочка опаловой сферы сама по себе почти не занимала места. Бережно взяв в руки удивительный артефакт, я нажал миниатюрную защелку. Сверкающая металлическая оболочка раскрылась словно цветок, разделившись на отдельные вогнутые лепестки, которые образовали надежную подставку для опаловой сферы. При этом, каждый лепесток повернулся так, что его внешняя сторона снова оказалась снаружи. Теперь сложно было поверить, что сверкающая драгоценностями подставка может превратиться в надежный футляр. Четыре самых узких металлических лепестка остались на прежних местах. Они образовали инкрустированную апертуру, надежно крепящую эту необычную сферу плетельщика к подставке-футляру. Сама сфера из дирхенского опала была значительно меньше той, с которой мне пришлось работать во время экзамена (она была размером с большую сферу силы), но в ее туманной глубине можно было легко уместить многие сложнейшие плетения, втиснуть которые в бусину четок плетельщика либо невозможно совсем либо, если и можно, то лишь в свернутом виде пригодном для сохранения, но не для работы с плетением. Однако главным удобством этой сферы и ее удивительной подставки футляра было удобство в работе со сложными плетениями. Бережно поставив удивительный артефакт на стол перед собой, я заскользил ладонями над поверхностью сферы, словно лаская великолепный драгоценный инструмент, знакомясь с ним. Выгнутые лепестки подставки словно сами ложились под ладонь, позволяя одновременно коснуться множества линз, покрывающих их поверхность. Маленький размер артефакта и компактное расположение инкрустации позволяло работать гораздо быстрее, чем используя рунные пластинки и кристаллы, ставшие привычными за годы учебы. С большим трудом одолев желание немедленно погрузиться в создание сложного плетения (не важно какого, только бы ощутить по-настоящему удивительный инструмент, насладиться удобством работы с ним), я нажал пальцами защелки в том месте, куда сходились металлические лепестки. Футляр закрылся так же быстро и плавно, словно уснувший на ночь цветок. Поразмыслив несколько мгновений, я положил сферу в мешочек на поясе, тщательно зашнуровав его. Более простой артефакт, я, скорее, положил бы в котомку к тем инструментам, что могут пригодиться в более менее спокойной обстановке, -- но с этой сферой, при должном мастерстве, можно было работать даже посреди поля боя. В случае нужды, лепестки футляра-подставки могли надежно охватить линзу посоха, превращая сферу во временное навершие. Это превращало ее из обычного инструмента мага-плетельщика в мощный боевой артефакт, тем более ценный для мага, умеющего метать заклинания не хуже, чем плести их. Мастер-плетельщик одобрительно кивнул, явно наслаждаясь выражением счастья и легкой растерянности на моем лице, которое я и не пытался скрыть. С не меньшим благоговением я коснулся второго лежавшего передо мной артефакта. Более простые разновидности боевой накидки мага-плетельщика мы часто использовали на занятиях. Предназначены они для того, чтобы дать магу возможность использовать вовремя боя больше рун, чем уместилось на рунных кольцах посоха, -- по той же причины мантии магов-плетельщиков расшиты рунами. Однако все виденные мной прежде накидки отличались от этой так же, как столь восхитившая меня сфера плетельщика отличалась от простых кварцевых сфер которые мы чаще всего использовали на занятиях. Когда я расстелил накидку она заняла половину обширного стола, хотя в сложенном виде занимала совсем не много места. В отличии от более простых накидок, расшитых, или разрисованных рунами, -- эта принадлежала к артефактам головоломкам. Она состояла из небольших квадратных пластинок стального серебра (тонких как лучшая бумага), скрепленных по всем четырем сторонам миниатюрными петлями-защелками. Такая конструкция придавала этой накидке сходство с полотном самых дорогих и совершенных ламелярных доспехов, но, в отличии от доспехов, ее можно было легко разобрать на отдельные пластинки без помощи инструментов, и вновь собрать в новом порядке, в зависимости от того, какое их расположение удобно в той или иной ситуации. Накидка имела инкрустацию, аналогичную той, что украшала футляр подставку сферы плетельщика, но линзы и кристаллы, закрепленные на ее пластинах были больше, да и их самих было много, тем более, что накидка была инкрустирована с обеих сторон, -- в случае необходимости, любую пластинку можно перевернуть и вновь прицепить к накидке. Сверкающее инкрустацией металлическое полотно не имело формы накидки. Оно было просто прямоугольным, но его сложная конструкция позволяла носить его как часть одежды множеством разных способов, в зависимости от обстоятельств. В то же время, его можно было использовать как набор кристаллов и рунных пластинок во время создания сложных плетений. Разъединив гибкое пластинчатое полотно в нужных местах, я накинул его на плечи поверх плаща, и вновь соединил, расстегнутые пели- защелки. Получилась своеобразная бронированная пелерина, надежно закрепленная под мышками. Пластинчатое полотно было настолько гибким и легким, что совершенно не ощущалось при движении оно словно слилось в единое целое с плащом. Я заскользил ладонями по линзам и кристаллам инкрустации, проверяя удобство их расположения, и мысленно восхищаясь обширностью и универсальностью хранимого ими набора рун и плетений, и тщательностью, с которой они были подобраны. Я не стал спрашивать, но и так не сомневался в том, что мастер плетельщик потратил немало времени и усилий, составляя его специально для меня. Я хотел было снять накидку, свернуть ее и уложить в котомку, но оценив подбор хранимых ей рун и плетений, понял что даримая им свобода и легкость в создании сложных плетений дополненная моим мастерством в метании заклинаний, может переломить множество весьма неприятных ситуаций могущих возникнуть в дороге, потому это удивительное металлическое полотно лучше, все же носить как боевую накидку (хотя его драгоценная инкрустация придавала моей одежде поистине варварскую роскошь, которую чернь, не зная ее истинных причин, столь охотно приписывает тщеславию и алчности магов), тем более, что эта накидка представляла собой еще и очень надежную броню, -- повредить ее обычным оружием практически не возможно, а от зачарованных клинков и вражеской магии ее защитят плетения, наложенные на каркасный узор мантии. Увидев удовлетворенное выражение на лице мастера-плетельщика, я с удивлением осознал, что он явно желает защитить меня от тех невзгод и опасностей, что могут грозить мне в мире существующем за стенами академии. Меня они не пугали. Я с нетерпением ждал возможности сменить напряженную но размеренную и спокойную жизнь, ставшую привычной за десять лет учебы в академии на свободу, доступную по-настоящему только странствующему магу. Однако мастер-плетельщик всему на свете предпочитал уют своих владений в главном корпусе академии и сложную, но спокойную работу, столь же бесконечно многообразную как само искусство плетения заклинаний. Оглядев меня с головы до ног и убедившись, что боевая накидка лежит на моих плечах так, словно была там всегда, мастер-плетельщик удовлетворенно кивнул (при этом я окончательно отбросил мысьль уложить накидку в котомку) потом, подмигнув мне с видом заговорщика, он достал из одного из многочисленных ящиков своего необъятного стола небольшую, но довольно толстую книгу в переплете из стального серебра, покрытом сложным узором рун. Там где ему полагалось быть, руны складывались в название книги: «плетение странствий». На сей раз, я не только просмотрел книгу и несколько свитков, которые вручил мне вместе с ней мастер-плетельщик. Мы еще некоторое время обсуждали содержащиеся в ней сведения, восхищаясь мастерством автора. Как и «спутник алхимика», эта книга вполне соответствовала своему необычному названию. Истинную ее ценность определить было куда труднее, чем, например ценность опаловых четок, столь необходимых для полноценной работы магу-плетельщику, -- но она во много раз превосходила ее для мага обладающего достаточными знаниями и мастерством. Уложив книгу и свитки в котомку, я тепло попрощался с мастером-плетельщиком. На прощание он пожелал мне удачи на предстоящих экзаменах, и, с искренним сожалением покачав головой, заметил, что ему хотелось бы, чтобы я все-таки предпочел работу мага-плетельщика судьбе странствующего мага и он будет рад, если когда ни будь это произойдет. Поблагодарив его за эти слова, я вынул свой посох из поясной петли и не спеша покинул владения мастера-плетельщика, унося с собой царящий в них покой и уют вместе с теплотой его слов, открывающих мне еще одну дорогу, которую я могу избрать, если захочу этого.
Все так же не спеша, я зашагал по широкому коридору третьего этажа главного корпуса, вслушиваясь в свое внутреннее истощение и тщательно оценивая свои силы. Я уже сдал три важнейших экзамена, требующих напряжения сил и затрат магической энергии, но впереди было еще достаточно много экзаменов. Я мог в любой момент прервать сдачу экзаменов, чтобы отдохнуть и восстановить силы, -- так же, как мог выбирать, в какой последовательности буду сдавать экзамены. Однако всем студиозусам старших курсов академии была известна, вроде бы неписанная традиция, сдавать все выпускные экзамены за один день, -- причем ходили упорные слухи, что нарушение ее грозило студиозусу множеством неприятностей (каких именно никто точно не знал). Преподаватели не подтверждали, но и не опровергали этого. Истощение, которое я уже испытывал, привело меня к мысли о том, что эта традиция, -- не что иное, как еще один негласный выпускной экзамен, не менее важный чем прочие – проверка будущего мага на выносливость и умение распределять разнородные задачи таким образом, чтобы, делая одну работу, успеть восстановить силы, необходимые для другой. Придя к этому выводу, я задумался над новой задачей, оценивая затраты сил и магической энергии на предстоящих экзаменах (с учетом предполагаемой сложности экзаменационных задач) и пытаясь найти возможности так, или иначе отдохнуть, не прерывая сдачу экзаменов. Экзаменов не требующих затрат магической энергии и большого напряжения сил, было только два: у мастера-софиста и у мастера-логика. Все остальные, предстоящие мне экзамены можно было лишь распределить по трудоемкости и затратам магической энергии. Однако это позволяло однозначно определить, в каком порядке их следовало сдавать, что вполне устраивало меня.
Погрузвшись в эти размышления, я, не спеша, миновал коридор и спустился по главной лестнице на второй этаж. Из задумчивости я вынырнул уже стоя у дверей аудитории, где проводил занятия мастер-софист, -- именно там, куда мне следовало идти согласно определенному мной порядку сдачи оставшихся экзаменов.
Эта аудитории представляла собой нечто среднее между библиотекой и обычной схолле. Такая есть в любом городе, или деревне империи (хотя столь большой схолле может быть только в достаточно крупном городе). Законы империи требуют, чтобы всякий ее гражданин умел читать и писать на ланарском, знал простейшее исчисление, представлял себе устройство мира, -- с точки рения схоластов империи (куда более простое и неполное, чем привычное знающим магам), -- историю империи и окружающих ее стран, имел представление о нынешних взаимоотношениях между ними и обладал простейшими навыками в софистике, логике и риторике. Законы эти выполнялись неукоснительно, несмотря на то, что это стоило имперской казне огромных затрат, а схоластам и магам империи – большого труда (схоласты были далеко не везде, -- там где их не было в схолле преподавали маги, хотя у них всегда хватало другой работы). К сожалению, это облагораживало простолюдинов меньше, чем полагали многие за пределами империи. Чернь оставалась чернью, несмотря на знания, буквально вбитые в ее память. Людей, способных стать схоластами, или магами все равно было очень мало в сравнении с огромным населением империи (хотя, при этом, намного больше, чем в любой другой стране мира), их постоянно не хватало, чтобы сделать в империи все то, что могли сделать только они.
В имперской академии магии не преподавали философию и логику в привычном схоластам виде. Главной задачей мастера-софиста было научить студиозусов искусству познавать окружающий мир с помощью интуиции используя неосознанные наблюдения и знание там, где ни разум ни искусство мага не способны прояснить происходящее. Софистика, привычная магам империи, подобна схоластической философии, лишь в той мере, в которой она решает ту же задачу. Искусство мыслить и понимать окружающий мир и происходящее в нем с помощью разума, преподаваемое мастером-логиком, во многом подобно схоластической логике, но широта его превосходит широту обычной логики так же, как знания и мастерство полноправного имперского мага превосходят знания и навыки лучшего из схоластов. Магу не обойтись без знаний и навыков схоласта, но помимо софистики и логики, они не преподаются в академии сами по себе отдельными преподавателями. Знания схоластов о счислении – лишь малая часть преподаваемого в академии искусства магических вычислений; знания свойствах рисунков и фигур – часть искусства черчения, необходимого магу. Различные части знания схоластов о языках, риторике, и дипломатии используют искусство рунной магии, магическая лингвистика и дипломатия. Знания о свойствах различных веществ и материалов – важная часть алхимии и искусства магов- ремесленников, и так далее.
Многие студиозусы попадают в академию прежде, чем начинают посещать схолле. Особенно если это сироты вроде меня, не знающие ничего ни о своем рождении ни о родителях. До восьми лет меня, согласно законам империи воспитывал как приемного староста небольшой деревни рядом с которой меня нашел путник идущий по малому имперскому тракту. Как я там оказался выяснить не удалось, да никто особо и не пытался. В семье старосты ко мне старались относиться не хуже чем к собственным детям (законы империи о воспитании подкидышей и приемных детей, -- которых в ее границах всегда было немного, -- были достаточно строгими) и это им вполне удавалось, но настоящее, пусть очень необычное, детство началось для меня уже после того, как я шагнул вслед за магом, обратившим внимание на мои склонности, сквозь туманную дымку портала. Моим первым настоящим домом стала комната в академии, а те воспоминания, что связаны у большинства моих сверстников со схолле в их родном городе, или деревне, для меня связаны с этой аудиторией и занятиями мастера-софиста.
Вдоль стен тянулись книжные полки. Справа от входа за обширным преподавательским столом почти всю стену занимала огромная грифельная доска. Большую часть аудитории занимали длинные дубовые скамьи и узкие, такой же длины столы, стоящие перед ними (число студиозусов, могущих сесть на каждой скамье, можно было легко определить по круглым отверстиям в темном полированном дереве, в которые ставились во время занятий посохи). Свободными оставались лишь достаточно узкие проходы вдоль стен, проход посередине аудитории и еще о один между столом преподавателя и передним рядом столов, за которые садились студиозусы. Сейчас скамьи были пусты, но когда их заполняли студиозусы-первокурсники эта аудитория мало, чем отличалась от обычно схолле. Я мысленно улыбнулся, вспоминая первые занятия. Тогда мы были скорее детьми, чем студиозусами имперской академии магии. Многие воспринимали происходящее с ними как игру, еще не успев почувствовать силу магии и понять, на что способен врученный им посох студиозуса в умелых руках. На первых занятиях были и шум и кутерьма и галдеж, словно в обычной схолле, но не прошло и нескольких дней, как занятия в других аудиториях академии безвозвратно изменили отношение новоиспеченных студиозусов и к миру и к самим себе. Для меня ничего не изменилось, -- я чувствовал себя магом с той минуты, когда взял в руки посох студиозуса (может быть потому, что настоящего детства у меня не было, и я был рад с ним расстаться), -- в тот момент я и все те, кто уже проститься с детством, вновь стали частью происходившего в аудитории.
Привычно миновав центральный проход между скамьями, я подошел к столу у грифельной доски. Ответив на мое приветствие мастер-софист указал мне на стул стоящий у стола напротив него и снова сел. С противоположной стороны тоже стоял стул, от того на который сел я он отличался лишь широкими деревянными подлокотниками. В правом подлокотнике имелось отверстие для посоха. Усевшись мастер-софист привычно вставил в него свой посох, -- классический как и мантия старого мага, -- и улыбнулся мне своей веселой, мягкой улыбкой, делавшей его похожим скорее на престарелого учителя-схоласта чем на имперского мага. В розетке его мантии поблескивал инкрустацией мощный защитный амулет-головоломка (мастеру-софисту приходилось всегда быть на чеку, на случай если какой-то не успевший достаточно повзрослеть студиозус решит испробовать на нем одно из заклинаний, изученных на первых занятиях мастера боевой магии, -- просто так, чтобы проверить, что из этого выйдет).
Я рассчитывал использовать экзамен мастера-софиста, чтобы отдохнуть перед экзаменом у мастера, магической чуткости, который собирался сдавать следующим, и оказался прав. Мастер-софист не стал ставить мне конкретного задания. Все время, отведенное на экзамен мы просто разговаривали: обо всем и, словно бы, ни о чем в отдельности, -- но, как не раз бывало прежде, я раз за разом восхищался умением мастера-софиста строением, вроде бы простых, фраз, игрой слов заставить собеседника до предела напрягать интуицию, способность обретать понимание помимо сознания. Разница была в том, что теперь я хорошо понимал (отчасти разумом, отчасти интуитивно), почему получается именно так, как можно добиться этого, -- как понимал и то, что мастер-софист ищет и оценивает пределы моей способности к интуитивному пониманию. Старый маг остался вполне доволен разговором со мной (диспутом эго сложно было назвать, так как мы почти не спорили). На прощание он вручил мне книгу в коричневом переплете из кожи-коры дерева нергар и несколько свитков свернутых друг на друга. Поблагодарив его и уложив все это в котомку, я тепло простился с мастером-софистом, всегда относившимся к студиозусам мягче большинства преподавателей, и покинул аудиторию, чувствуя себя счастливым и по-настоящему отдохнувшим, словно я на время окунулся в светлое, беззаботное детство, -- такое, каким оно должно быть.
Владения мастера магической чуткости находились здесь же, на втором этаже главного корпуса. Эта аудитория очень напоминала ту, в которой проводил занятия мастер-медиум, но здесь не было штор на окнах, а вдоль стены слева от входа тенулся ряд подпирающих потолок каменных колон-мишеней, надежно укрытых мощными защитными пологами. Среди лежащих на полу квадратных подушек для медитации, набитых конским волосом, в кажущемся беспорядке стояли подставки с различными кристаллами разного размера и сферами из самых разнообразных материалов. Часть сфер использовалась студиозусами в качестве линз (для освоения работы с помощью магической чуткости с линзами более крупными, чем линзы посохов), но большая часть сфер и кристаллов хранила плетения которые студиозусы изучали на занятиях с помощью магической чуткости, совершенствуясь в этом искусстве (или создавали с его же помощью, обретя достаточное мастерство). Многие кристаллы и сферы хранили мощные скрывающие плетения всевозможных разновидностей, которые защищали всего лиши завиток магической энергии, имеющий определенную форму, или другую особенность своего устройства, не меняющую их свойств, -- это были своеобразные метки, служившие целью поиска студиозусов, осваивающих искусство преодоления с помощью магической чуткости того, или иного скрывающего плетения.
Мастер чуткости сидел в центре аудитории, на большой круглой подушке вроде той, на которой восседал мастер-медиум. Он тоже был глубоко погружен в медитацию, но она была совершенно иной. Мастер чуткости был одет в классическую коричневую мантию из бадарской шерсти, прошитой каркасным узором из нитей стального серебра. Свой посох из темной древесины гортрийского дуба, лишенный рун и навесных элементов, застывший в глубокой медитации маг, направил скругленным верхним концом на большую опаловую сферу, стоящую перед ним на уровне груди на витой напольной подставке из темной геватской бронзы. Мастер чуткости плел внутри сферы сложнейшее заклинание, но делал это совсем иначе, чем мастер-плетельщик, -- ему были не нужны слова, жесты, готовые наборы рун, или плетения.
Помня экзамен мастера-плетельщика, я понимал, что и этот экзамен начался в тот момент, когда я вошел в аудиторию, но, на сей раз, я не мог просто наблюдать за работой преподавателя. В мире магии мастера чуткости скрывали несколько мощных плетений, поддерживаемых большими алмазными сферами, стоящими на бронзовых подставках вокруг него и подставки с опаловой сферой. Эти огромные алмазные линзы не только хранили в себе скрывающие плетения, и значительно усиливали их конечное действие благодаря собственным свойствам, -- благодаря им плетения могли хранить в себе огромный запас магической энергии. Помимо плетений в алмазных сферах, соединенных между собой множеством нитей магической энергии, работу мастера чуткости скрывали мощные плетения, наложенные на каркасный узор его мантии. В нагрудной розетке узора сверкал инкрустацией мощный скрывающий амулет-головоломка, еще больше усиливающий второй слой скрытия. К тому же, мастер чуткости (как всегда предпочитая полагаться, прежде всего, на собственные силы и мастерство), создавая плетение внутри опаловой сферы, одновременно искажал восприятие магии вокруг себя. Все эти скрывающие магические барьеры никак не проявляли себя в обычном восприятии, но наблюдать за работой мага с помощью искусства чуткости, не преодолев их, было совершенно невозможно.
Оценив в магическом восприятии «добрую шутку» мастера чуткости, я мысленно криво улыбнулся. Это был вызов, -- возможно грозящий мне бесславным провалом, -- но, вместе с тем и признание моей магической силы и мастерства в магической чуткости. Пока я быстро шагал от дверей к центру аудитории, привычно ища кратчайший путь среди подставок со сферами и кристаллами и, лежащих на полу подушек, меня волновало только одно, -- смогу ли я продолжить сдачу сегодня, или внутреннее истощение, после этого экзамена будет уже слишком велико. В ответ на этот вопрос, заданный самому себе, я вспомнил то, что так любил повторять мастер чуткости: «искусство может заменить силу и перевес в магической энергии, но наоборот не бывает». Вспомнив эти слова, я мысленно улыбнулся.
Отодвинув посохом в сторону одну из подушек для медитации, я встал точно напротив матера чуткости на расстоянии, которое он же считал оптимальным для решения классической задачи «прорыв скрытия и изучение», если известно, что изучаемая магия неопасна. Перехватив посох двумя руками, -- так, что правая рука легла на древко сразу под тульей навершия, а левая на одно рунное кольцо ниже, -- я упер его в пол перед собой, склонил голову и закрыл глаза. Эта позиция позволяла всмотреться в магический мир сквозь линзу посоха, одновременно изучая его с помощью магической чуткости. Она больше всего соответствовала стоящей передо мной задаче, не будь она экзаменационным заданием, я поступил бы именно так. Использовать линзу таким образом на этом экзамене я не собирался, -- чтобы мастер чуткости не сказал потом, что я выполнил его задание используя приемы из другой области магии. Я вполне сознавал, что использовал привычную позицию, стремясь в последний раз напомнить мастеру чуткости о нашем споре, в котором я всегда отстаивал свою убежденность в том, что истинная сила искусства магии в его многообразии и общности, -- однако это мало волновало меня. Через мгновение я на время позабыл обо всем на свете, кроме неясной колышущейся мути скрытия, заслоняющей мастера чуткости в магическом восприятии.
Не люблю я скрывающую магию, как не любят ее все маги, привыкшие пользоваться искусством чуткости. Когда я сосредоточил магическое восприятие на этой колеблющейся мути, мне захотелось рассеять ее уже не столько потому, что это была часть экзаменационной задачи, -- сколько потому, что чужая скрывающая магия раздражала меня уже самим своим существованием. Невозможность проникнуть магическим восприятием за скрывающий полог заставляла меня нервничать, даже зная, что, в данном случае, ничего опасного за ней быть не может.
Чтобы успокоиться и рассеять раздражение, -- недопустимое в работе мага, -- я на время сосредоточил восприятие на древке своего посоха. Наслаждаясь его невероятной чуткостью, я постепенно, тщательно сливал с ней воедино собственное восприятие, все больше усиливая его. Усилив свою чуткость настолько, насколько ее можно было усилить, не вливая в древко посоха магическую энергию, я потянулся ею к скрывающему пологу через древко и линзу посоха. Я с удовольствием напрягал магическое восприятие, тщательно следя за тем, чтобы не тратить при этом слишком много магической энергии, и наслаждался восхитительной, поистине невероятной чуткостью своего нового посоха, которая продолжала постепенно расти по мере того, как я все больше напрягал восприятие (причем расти значительно быстрее и легче чем я предполагал, -- хотя прежде мне казалось, что я знаю ее пределы).
Постепенно из безликой колеблющейся мути скрытия начали проступать отдельные детали скрывающих плетений. Их сочетание помогло мне определить с чем я имею дело, и плетения постепенно проступили полностью. Быстро но, тщательно изучив их, я, не открывая глаз, вскинул посох, -- перехватив древко правой рукой за середину, а левой рукой ближе к наконечнику, -- и направил навершие в центральную связку самого мощного скрывающего плетения опустив наконечник посоха к левому бедру.
Мысленно улыбнувшись, я направил сквозь посох и линзу относительно слабый поток магической энергии. Разделив его с помощью искусства чуткости на отдельные пряди, осторожно коснулся ими скрывающего плетения, -- словно пучком чутких щупалец послушных малейшему движению мысли. Сосредоточившись, прежде всего на той части магического восприятия, что, больше всего, подобна прикосновению, я начал вновь исследовать скрывающее плетение, на сей раз, -- «ощупывая его». Постепенно, я начал осторожно менять его структуру, используя те же нити-щупальца магической энергии. Работа была столь же увлекательной, сколь сложной. Мастер чуткости использовал все свое умение и огромный опыт, сделав скрывающее плетение не только мощным, но и очень надежным. В принципе, я мог уничтожить его, но это требовало больших затрат магической энергии. Даже вздумай я не просто уничтожить все плетение, а лишь разорвать в нужных местах несколько его нитей, буквально переполненных магической энергией, чтобы разрушить заклинание скрытия наиболее экономным способом, -- о сдаче всех выпускных экзаменов в один день можно было забыть. Я мог позволить себе лишь осторожно перемещать отдельные нити плетения, или едва заметно менять форму отдельных фрагментов и связок с помощью нитей-щупалец магической энергии. Чем незначительнее изменения структуры плетения, тем меньших затрат магической энергии они требуют, но мастерства и знаний такая работа требует очень много, -- как и терпения. Я все глубже погружался в медитацию, тщательно следя за тем, чтобы не разрушить плетение, а только изменить так, как мне было нужно. Наконец, самое мощное из скрывающих плетений, поддерживаемых алмазными сферами, перестало действовать, пропустив сквозь себя мое магическое восприятие. Изменить должным образом структуру следующего по мощности плетения было уже ощутимо легче, ведь каждое из плетений скрывало, в том числе, и структуру всех остальных. Каждое скрывающее плетение, созданное мастером чуткости, очень напоминало сложнейшую головоломку. Их структура не только обеспечивала конечный эффект, ради которого они были созданы, -- она представляла собой лабиринт, затрудняющий нейтрализацию плетений требующим наименьших затрат магической энергии.
Найти дорогу в этом лабиринте, отличить фрагмет-ловушку того или иного типа от ключевого фрагмента, который можно и нужно изменить, чтобы нейтрализовать заклинание, -- сделать это благодаря знаниям и пониманию того, что я чувствовал в магическом восприятии, часто было в принципе невозможно, ведь создававший плетение маг привык полагаться на само искусство чуткости и интуитивное понимание магии больше, чем на знания и осознанное понимание с помощью разума. То же самое приходилось делать и мне. По мере того, как я все больше свыкался с новыми возможностями своего магического восприятия, -- возросшими благодаря невероятной чуткости моего нового посоха, и мантии из бадарской шерсти, -- я со все большей легкость находил нужные фрагменты плетений и способы их изменения, полагаясь на свои ощущения, но не пытаясь до конца понять их. За годы обучения я привык наслаждаться естественностью и свободой применения магии с помощью искусства чуткости, -- часто не требующей участия разума, -- но ничего подобного прежде я не испытывал.
Нейтрализовав последнее плетение, поддерживаемое алмазной сферой, я устремил пучок нитей-щупалец магической энергии к мощным скрывающим плетениям, наложенным на каркасный узор мантии мастера чуткости. В тот момент я уже не ощущал свой посох и мантию отдельно от самого себя. Нити магической энергии, тянущиеся от линзы посоха, казались мне просто гибкими щупальцами, подобными тем, которыми обладают многие создания суть которых – та или иная магическая энергия, обладающая разумом и собственной волей. Столь же естественным стал для меня и их бросок к новой цели, проступившей на грани чуткости моего магического восприятия.
На сей раз, я не пытался нейтрализовать скрывающую защиту. Это просто не пришло мне в голову. Мои щупальца с легкостью нашли путь сквозь нее и я устремил свое восприятие через них, словно по магическим каналам. Большинству магов этот прием был известен чисто теоретически. Он считался доступным скорее изначально магическим существам. Среди людей им могли воспользоваться только наиболее преуспевшие в искусстве чуткости маги и самые сильные колдуны. То, с какой легкостью мне удалось воспользоваться им, могло бы очень обрадовать меня, но, в тот момент, для меня не было в этом ничего удивительного, заслуживающего радости. Я, скорее, удивился бы, вспомнив, что большинству магов-людей это почти недоступно.
Когда я попытался проникнуть сквозь искажение магического восприятия, которое создавал уже сам мастер чуткости, он начал менять настройку скрывающего амулета-головоломки, пытаясь перекрыть мои каналы проникновения сквозь скрывающую защиту мантии. Я почти не заметил этого. Мои магические щупальца с удивительной легкостью находили новые пути сквозь меняющуюся структуру плетений скрытия. Я понимал это лишь самым краем сознания. Все мои мысли и чувства были сосредоточены в стремлении проникнуть сквозь мощное искажение магического восприятия, не имеющее четкой структуры, которое создавал вокруг себя мастер чуткости. Постепенно он перестал менять скрывающую защиту мантии, полностью сосредоточившись на том, чтобы противостоять мне с помощью искусства чуткости. Какое-то время мы сражались скорее уже не как маги, а словно два колдуна, один из которых пытался что-то скрыть от другого.
Не знаю, чем мог закончиться этот поединок чуткости и чистой магической энергии, используемой для искажения восприятия, не будь он лишь частью выпускного экзамена. Казалось, он длился намного дольше, чем было отведено на весь экзамен в целом, хотя частью сознания я понимал, что времени прошло совсем немного.
В какой-то момент мастер чуткости счел эту часть экзамена законченной и позволил моему восприятию достичь опаловой сферы, с которой он работал все это время. Когда я ощутил сложность плетения внутри сферы, на краю сознания мелькнула мысль, что маг-плетельщик мог бы создать нечто подобное лишь за несколько дней упорной работы. Понять смысл незаконченного плетения за время, оставшееся до конца экзамена было тем более невозможно, а ведь мне предстояло еще закончить его самому. Позже, вспоминая этот экзамен, я пришел к выводу, что заставив меня преодолеть сложную скрывающую защиту, мастер чуткости не столько проверял мое мастерство, сколько давал мне возможность постепенно придти к тому, возможно единственному, состоянию в котором я мог успешно одолеть вторую часть экзаменационной задачи.
Удивительное чувство свободы и естественности восприятия и использования магии обретенное во время преодоления скрывающей защиты, позволило мне легко ощутить суть незаконченного плетения. Мысленно улыбнувшись этому необычному, глубокому пониманию, имеющему мало общего с разумом, я вновь оперся на посох, не открывая глаз подошел к подушке для медитации лежащей рядом с подставкой опаловой сферы напротив мастера чуткости, и сел поджав ноги. Заняв классическую позу для медитации я перехватил посох двумя руками и направил его навершие на опаловую сферу. Еще какое-то время я наблюдал в магическом восприятии за работой мастера чуткости, неподвижно сидящего напротив меня в точно такой же позе, в который раз восхищаясь его мастерством, гармонично сочетающим в себе искусство мага и чистое наитие колдуна, не обремененное знанием.
Когда он перестал работать с плетением, я легко продолжил его работу, чувствуя, что и как нужно делать куда яснее, чем мог бы это понять. Только закончив сложнейшее плетение я вынырнул из мира магии, постепенно вернувшись к обычному восприятию и ощущению собственного тела. При этом воспоминания об ином состоянии, когда я ощущал себя скорее изначально магическим существом, обладающим достаточно большой силой, чем магом, остались предельно ясными. Не считая нужным скрывать свои чувства, я радостно улыбнулся, -- выпускной экзамен стал скорее уроком, возможно, самым ценным из всех.
Мастер чуткости тоже улыбался. Он был явно доволен тем что и как я делал на экзамене. Поздравив меня с успешной сдачей, он заметил, что у него давно не было ученика из числа людей столь хорошо овладевшего искусством истинной магии. Иногда в академию принимали представителей различных племен и рас, обладающих собственной природной магией. Наиболее понятной и ценной для них дисциплиной, придающей смысл всей учебе в человеческой академии магии, становилось чаще всего искусство магической чуткости. Им оно способно дать куда больше, чем остальным студиозусам, однако силу и мастерство студиозуса-человека не стоит сравнивать с тем, на что способен дракон, или единорог, даже если он – студиозус той же академии.
Когда мастер чуткости извлек из поясного кошеля и протянул мне амулет-головоломку сверкающий множеством дирхенских алмазов разного размера и огранки, я уже не удивился, «узнав двойной алмазный цветок» -- мощный амулет не только названием, но и свойствами схожий с «двойным сапфировым цветком», врученным мне мастером-метателем. В какой то мере я ожидал, получить его от мастера чуткости, или, по крайней мере очень на это надеялся, исходя из того, что его создатель, как и создатель «сапфирового цветка» мог оставить некоторое количество амулетов в академии, а выпускников, которым их можно было вручить, за это время было совсем немного.
Этот амулет и трактат о его свойствах создал маг одинаково влюбленный в искусства магической чуткости и плетения заклинаний. Он знал о «двойном сапфировом цветке», о том, что его создатель не смог достичь своей цели, но надеялся преуспеть, -- во первых, использовав его опыт, во вторых, потому, что собирался создать амулет используемый в совсем иной области магического искусства. Он посвятил своей работе не меньше времени и усилий, чем его предшественник, но возможности его амулета оказались шире лишь потому, что искусство магической чуткости многообразнее и гибче искусства метания заклинаний. В послесловии к трактату о свойствах амулета, написанном через много лет после окончания самого трактата, маг, создавший «двойной алмазный цветок», что этот амулет обладает достоинствами и недостатками, присущими амулету описание которого некогда вдохновило его. В том же послесловии говорилось что его автор не сожалеет о своей неудаче. Он проделал огромную работу ища конфигурации амулета наиболее усиливающие чуткость владельца к конкретным явлениям, или свойствам окружающего мира, -- либо его способность делать что-то определенное с помощью магической энергии посредством искусства магической чуткости. Восхищаясь подробностью, и тщательностью составления этих таблиц, я не раз думал о том, что многие на месте их создателя не говорили бы о поражении, сумев достигнуть того, чего достиг он.
Конструкция амулета очень напоминала конструкцию «двойного сапфирового цветка», но малых линз различной конфигурации и огранки, окружающих центр цветка (линзу, хранящую основное плетение и запас магической энергии) было значительно больше, причем все линзы были алмазными. Они располагались вокруг центрального камня концентрическими кругами, что придавало амулету сходство с цветком хризантемы. Сквозь сверкание алмазных «лепестков», яркими искрами поблескивал обманчиво хрупкий ажурный каркас из стального серебра.
Взяв сверкающий амулет с ладони мастера чуткости, я вставил его в розетку каркасного узора своей мантии и повернул на девяносто градусов по часовой стрелке. Почти беззвучно щелкнули выступы- пружины в основании амулета. Несколько мгновений я изучал структуру сложных плетений, хранимых его инкрустацией, потом направил слабый поток магической энергии к большой сферической линзе в центре амулета, хранящей основное плетение.
Могучая магия амулета, подхваченная каркасным узором мантии, исказила привычную картину магического восприятия: многое теперь ощущалось смутно, расплывчато, словно сквозь прозрачное, но толстое и неровное стекло. При этом все, что воспринималось отчетливо обрело множество недоступных прежде деталей, воспринималось с удивительной четкостью и глубиной, -- словно мое магическое восприятие одновременно преломлялось множеством сложных плетений, каждое из которых помогало воспринимать что, то одно, но искажало восприятие всего остального. Собственно, так оно и было. После долгих поисков создателю амулета удалось отыскать такую его конфигурацию, при которой он прояснял и усиливал значительную часть восприятия, все остальное искажая лишь настолько, что маг достаточно владеющий искусством магической чуткости, способен преодолеть все искажения благодаря собственным усилиям. Это состояние амулета он назвал равновесным и переделал амулет таким образом, чтобы он всегда пробуждался в этой конфигурации.
Первым моим желанием было погасить магию амулета, восстановив привычную полноту магического восприятия. Увидев выражение искреннего сочувствия на лице мастера чуткости, я понял, что он поступил именно так. Эта мысль заставила меня успокоиться. Мысленно улыбнувшись, я начал менять конфигурацию амулета, следя за изменениями своего магического восприятия. Я словно смотрел на мир сквозь очень сложную систему линз, так или иначе искажающих не только магическое «зрение», но и «слух», «прикосновение» и ту часть магического восприятия, которую невозможно сравнить ни с одним из обычных человеческих чувств. По мере того как вращалась подвижная конструкция амулета (приводимая в движение предназначенными для этого плетениями, наложенными на каркас) и менялась, управляемая мной с помощью искусства магической чуткости, не связанная с самим амулетом часть сложной структуры его магии, отдельные составляющие привычной картины магического восприятия, то ослабевали, то исчезали совсем, то искажались до неузнаваемости: знакомые и привычные ощущения становились вдруг пугающими, неподдающимися ни интуитивному пониманию, ни восприятию разумом. Иногда искажалось и обычное, не магическое восприятие мира: свет обретал различные цвета и оттенки, звуки, -- прежде едва слышные, -- становились вдруг очень громкими, менялось восприятие запахов. Несколько раз обычные чувства совсем угасали и картина мира ограничивалась лишь магическим восприятием, искаженным магией амулета, но всякий раз какая-то часть восприятия обретала невероятную четкость и остроту. Очень быстро я на собственном опыте убедился в справедливости утверждения создателя амулета, которые он подтверждал в своем трактате безукоризненно точными и очень тщательными расчетами: у «двойного алмазного цветка» нет бесполезных состояний. Каждая конфигурация так, или иначе усиливает восприятие или способность владельца работать с магией. Многие конфигурации амулета кажутся бесполезными потому, что ослабляют и искажают восприятие, необходимое в этом мире, обостряя чуткость к чему-то столь чуждому и непонятному, что самому опытному магу не под силу распознать полезное действие амулета.
Вполне соответствовали действительности и сложные расчеты, описывающие взаимодействие с магией амулета классических приемов изменения магического восприятия: например, использования посоха и его конкретных приемов, жестов, конкретной поз и приемов медитации и так далее. Взаимодействие это было очень многообразным и столь же сложным, как описывающие его формулы. С одной стороны эта особенность «двойного алмазного цветка» создавала не мало трудностей и неудобств для его владельца, но при должном терпении и мастерстве, становилась, скорее достоинством, давая возможность настраивать и использовать амулет гораздо тоньше и многообразнее, чем позволяла его собственная конструкция. Тщательные и подробные выкладки сделанные создателем амулета и приведенные в трактате о его свойствах позволяли очень точно определить конечный результат, при этом их смысл оставался достаточно общим, чтобы их можно было использовать в тех случаях с которыми не сталкивался их автор. Упрощенное, но удивительно точное описание смысла формул позволяло использовать результаты выкладок с достаточной точностью в любой ситуации, не углубляясь в расчеты. Во многих случаях едва заметного движения посохом было вполне достаточно, чтобы изменить картину восприятия, не меняя конфигурации амулета.
Приведя «двойной алмазный цветок» в равновесное состояние, позволяющее относительно полно и привычно воспринимать окружающий мир, я осторожно встал, отошел подальше от подставок со сферами и кристаллами и замер в классической защитной позиции, держа посох двумя руками наискосок перед грудью.
Некоторое время я осторожно экспериментировал с амулетом, в равновесной конфигурации, используя простейшие приемы изменения магического восприятия. Мне очень быстро удалось освоить прием нацеливания преобразованного амулетом восприятия с помощью движений посоха. От эффекта классического приема предельного усиления и нацеливания магического восприятия с помощью посоха, устремленного на его объект, результат отличался силой и многообразием изменений, но общий смысл оставался вполне классическим. Использовать магическое восприятие, искаженное и усиленное амулетом, нацеливая его с помощью посоха, оказалось значительно проще. Непривычная картина обрела смысл. Направляемое посохом восприятие оставалось предельно четким и многообразным в относительно небольшой области, а все искажения, создаваемые амулетом, отодвигались за ее пределы. Попытавшись преодолеть искажения и восстановить целостную картину восприятия окружающего мира, я пришел к выводу, что мне это вполне под силу, но дальнейшие осмысление теоретических знаний о свойствах этого амулета стоит отложить, по крайней мере, до полного восстановления после сдачи выпускных экзаменов. Пытаться работать с магической энергией через амулет я не стал, помня о том, что силой он если и не превосходит «двойной алмазный цветок», то не уступает ему.
Мастер чуткости внимательно следил за моими экспериментами, явно пытаясь определить лишь, насколько я сам понимаю, что делаю. Все остальное его просто не интересовало. Когда я погасил магию амулета, и вынул его из розетки каркасного узора, мастер чуткости удовлетворенно кивнул. Любуясь игрой света на лепестках алмазной «хризантемы» я не стал скрывать улыбку, -- восхищенную и немного грустную: «Этот амулет может стать спасением там, где рассчитывать больше не на что, но в других обстоятельствах, он чаще всего бесполезен». Мастер чуткости тоже улыбнулся в ответ, его улыбка была грустной, как и моя (мы оба сожалели о том, что столь совершенный и мощный амулет можно использовать лишь в редких случаях), но он был явно рад тому, что я согласен с его собственным мнением: «ты прав, Дон. Магу, который достаточно владеет искусством чуткости, чтобы воспользоваться им, он будет скорее мешать. Для всех остальных он бесполезен вовсе». «Однако ты явно знаешь о его свойствах больше чем я и уверен, что он тебе пригодиться.», -- я молча кивнул в ответ: «К тому же, ты знаешь, что найти ему применение очень сложно, поэтому я могу спокойно вручить его тебе», -- мастер чуткости вновь улыбнулся. «Надеюсь, что твоя жизнь никогда не будет зависеть от силы этого амулета, но зная странствующих магов, я боюсь, что эта надежда тщетна. По крайней мере, я могу утверждать, что сделал все, что зависело от меня», -- мастер чуткости произнес это с нескрываемым удовлетворением, имевшим мало общего с тем, что он имел возможность вручить мне «двойной алмазный цветок». Он явно был очень доволен тем, чему смог научить меня за десять лет, тем больше он радовался тому, что один из амулетов хранившихся у него многие годы, нашел, наконец, своего владельца.
Спрятав «двойной алмазный цветок» в кошель на поясе, я поблагодарил мастера чуткости. На прощание он вручил мне несколько свернутых друг на друга свитков и небольшую книгу в коричневом переплете из кожи-коры дерева нергар с окованными стальным серебром кромками и уголками. Вышитые тонкой нитью стального серебра руны ланарского алфавита складывались в короткое название: «чуткость странника». Прочитав его, я улыбнулся. Уложив книгу и свитки в котомку, я тепло попрощался с мастером чуткости и вышел из аудитории, обманчиво неспешным походным шагом, слегка опираясь на посох, чтобы максимально экономить силы при ходьбе.
Я устал значительно меньше, чем ожидал, и запас магической энергии истощил менее чем на половину, -- учитывая сложность стоявшей передо мной задачи, можно было смело утверждать, что я действительно полагался не столько на магическую силу и энергию, сколько на мастерство. Благодаря удивительным свойствам бадарской шерсти усталость исчезала очень быстро, а более глубокая постоянная медитация, -- успевшая стать привычной, -- помогала почти так же быстро восполнять личный запас магической энергии, но для того, чтобы чувствовать себя на экзамене мастера-целителя (одном из самых трудных, среди еще предстоящих), мне необходимо было более полно восстановить силы. Экзамен мастера-логика, -- единственный среди предстоящих не трудоемкий в магическом смысле, -- я намеревался использовать для того, чтобы восстановить силы после экзамена у мастера-целителя. Единственной возможностью восстановить силы сейчас был экзамен мастера боевых искусств. На этом экзамене магию использовать не полагалось в принципе (мастерство боя необходимо магу именно на тот случай, когда его резервы магической энергии уже исчерпаны, либо ее нельзя использовать в бою, сберегая для других целей), однако я не сомневался, что схватка будет очень серьезной, требующей не только всего мастерства, обретенного за годы учебы, но и предельного напряжения сил. Тем не менее этот экзамен годился для восстановления едва ли не лучше, чем экзамен мастера логика, ведь любую самую яростную и опасную схватку можно и нужно превратить в глубокую подвижную медитацию. Это одновременно и залог победы в бою и возможность восстановить силы, куда более ценная для мага, чем для обычного бойца.
Спустившись по центральной лестнице на первый этаж главного корпуса, и миновав широкий коридор, я вновь вышел на залитый солнцем центральный двор и зашагал к воротам академии. Факультет боевых искусств занимал правую башню, охраняющую ворота. В левой башне располагался факультет боевой магии. Вместе с надвратными укреплениями эти две башни образовывали кордегардию, где помимо двух факультетов располагались арсенал и казармы гарнизона академии. Состоял он в основном из боевых магов и магов мастеров боя, но помимо них включал большой отряд легионеров, доказавших свою отвагу и мастерство во время службы на пограничных заставах, или в гарнизонах приграничных башен-цитаделей. Стража академии была элитой легионов империи. Выучкой она уступала только легиону дворцовой стражи. Основной задачей легионеров гарнизона было постоянное совершенствование боевого искусства в том виде в каком использовали его солдаты империи. Их наставниками были маги мастера боя, -- лучшие бойцы во всей ланарской империи. Именно они постоянно совершенствовали искусство боя как таковое, но для простых легионеров искусство бездоспешных бойцов-одиночек само по себе не годилось. Легионеры гарнизона академии постепенно превращали уроки магов мастеров боя в совершенно иное искусство, которое потом передавалось во все легионы империи легионерами, заслужившими право временной службы в страже имперской академии магии.
Экзамен боевого мастерства начался сразу, как только я толкнул широкую дверь башни бойцов. Тяжелые створки из темной геватской бронзы, покрытые литым рунным узором защитных заклинаний, плавно раскрылись пропустив меня в нижний зал башни. От винтовой лестницы ко мне стремительными тенями метнулись двое магов в классических коричневых мантиях. Погружаясь в глубокую медитацию я отметил, что посохи у них тоже классические, причем сделаны из лучших материалов. Это были полноправные маги-бойцы, многократно превосходящие меня опытом. Привычным плавным движение прихватывая свой посох двумя руками и вскидывая его в классическую защитную позицию, -- наискосок перед грудью, -- я мысленно улыбнулся. Посмотрим, кто кого. Опыт – вещь важная, но в мастерстве я им не уступлю, а это тоже немало.
С мелодичным и пронзительным звоном ударились друг о друга рунные кольца на древках посохов. Сами древка, встречаясь не окованной частью, отвечали стремительным ударам звенящим гулом. Парировать древком один удар, уйти от другого, отбросить посохи противников ударами концов своего посоха, ведь их всего двое, самому сделать выпад, -- наконечник моего посоха пронзительно свистнул, стремительно рассекая воздух. Мой противник, темноволосый маг лет тридцати, весело улыбнулся мне, легко уйдя от моего выпада. Звон и гул сталкивающихся посохов, свист рассекаемого воздуха слились в странную неповторимую мелодию боя. В ней не было ни злобы ни желания любой ценой уничтожить противника. Мы сражались в полную силу, радуясь мастерству друг друга и звук боя отражал это. Я привычно позволил ему заполнить мое тело, чувствуя знакомый теплый поток энергии, тем более сильный, чем больше увеличивался темп боя. Мысли и чувства исчезли, осталось только движение.
Резко крутанувшись на одном месте, я выпадом посоха заставил одного из противников отскочить. Второй при этом едва не оглушил меня ударив по голове навершием своего посоха. Он не успел понять, что я ждал именно этого, -- мой плащ, распластанный в воздухе вращательным движением, захлестнул его, не дав завершить удар. Оттолкнувшись, я упал на бок, увлекая за собой противника, запутавшегося в моем плаще, и перекатился к винтовой лестнице в центре зала. Плащ ощутимо дернуло, но зато он размотался, освобождая слегка ошеломленного мага бойца. Я снова мысленно улыбнулся, -- что ребята, не ожидали? Выучка мага-странника в бою тоже стоит немало.
Завершив перекат у нижней ступени, я вскочил на ноги и побежал вверх по винтовой лестнице, держа посох на весу, правой рукой за середину древка. Спокойно подняться мне конечно не дали. Со второго этажа со свистом ударили насколько тяжелых арбалетных болтов. Крутанув посохом, я отбросил их к стенам башни. Путь на второй этаж преградили щиты легионеров. Я прыгнул вперед и ударил навершием посоха в центр одного из щитов, вкладывая в удар энергию прыжка и направляя ее за щит. Легионер пытался устоять. Ему это почти удалось, -- стражники академии не даром каждый день сражаются с магами бойцами, повышая свое и их мастерство, -- но я успел нанести второй удар посохом, продолжив движение первого, и легионер все же упал.
Втором этаж полностью занимала одна из казарм кордегардии. По случаю выпускных экзаменов она была пуста. Здесь меня встретили десяток легионеров и трое магов бойцов. Легионеры, стоящие впереди попытались сомкнуть щиты, но я успел оказаться среди них прежде, чем им удалось это сделать, -- избежав сражения против строя. Бой превратился в стремительную круговерть. Загудели, рассекая воздух, посохи магов, засвистели короткие мечи. Часть легионеров, отступив к стенам, стреляли из арбалетов, раз за разом натягивая короткие но мощные стальные дуги с помощью поясных крюков. Стороннему наблюдателю могло показаться, что они стремятся, во что бы то ни стало, убить меня, не заботясь о безопасности своих товарищей. На самом деле бой все таки был учебным и мало чем отличался от обычной тренировки, привычной магам и легионерам гарнизона. Пробиваясь к винтовой лестнице на третий этаж, я старался не столько парировать многочисленные удары и летящие в меня арбалетные болты, сколько уклоняться от них, но мне все же приходилось отклонять удары древком посоха. Труднее всего было сдерживать удары тяжелых металлических щитов, которые легионеры умели мастерски умели использовать как оружие, сравнимое по силе с тараном. Будь мой посох сделан из менее прочного материала, без поддержки магической энергией он бы давно сломался, но древко из гортрийского дуба только гудело под страшными ударами. Мне всякий раз приходилось использовать все свое мастерство, чтобы устоять на ногах.
Когда я наконец пробился к лестнице, меня не стали преследовать, но поднимаясь на третий этаж башни бойцов, мне приходилось постоянно изгибаться, уклоняясь от обстрела снизу, и вертеть посохом отбивая все то, от чего я не мог уклониться не рискуя упасть с узкой не имеющей перил винтовой лестницы, расположенной в трех метрах от внешней стены башни. Все легионеры взялись за арбалеты. Маги тоже присоединились к ним, стремительными движениями извлекая из поясных кошелей тяжелые метательные иглы и бросая их веером, по восемь штук за раз каждой рукой. Мне с большим трудом удалось избежать этого смертоносного свистящего дождя, который арбалетные болты пронизывали словно молнии, летящие с угрожающим гулом.
Третий этаж башни бойцов встретил меня тишиной и спокойствием. Огромный главный зал тренировок ограниченный внешними стенами башни был наполнен солнечным светом, льющимся сквозь узкие окна бойницы. Большая часть зала была пуста, гладкие дубовые доски пола отполированные до блеска босыми ступнями во время бесчисленных тренировок сверкали идеальной чистотой. Потолок поддерживали квадратные дубовые столбы брусья, расположенные на равном расстоянии друг от друга по всему залу. Защищенные мощными плетениями они служили мишенями для отработки ударов и упражнений с метательным оружием. Ближе к вогнутым, стенам зала сложенным из огромных каменных блоков, возвышались сложные конструкции из потемневших дубовых брусьев, предназначенные для отработки различных приемов и техник боя. Камень стен почти полностью скрывали свисающие с потолочных балок полотнища-гобелены. Старинная многоцветная вышивка складывалась во множество рисунков и схем различных приемов и техник боя. Подробные пояснения были вышиты здесь же ланарскими рунами в столь архаичном начертании, что они куда больше напоминали вязь рунических заклинаний, чем просто текст, содержащий информацию.
В центре зала застыли в классических позах для медитации девять магов бойцов в классических мантиях. Они сидели совершенно неподвижно тремя рядами, -- в каждом по три мага, сидящих на расстоянии длины посоха друг от друга. Перед строем в точно такой же позе застыл еще один маг – мастер боевых искусств ланарской академии магии. Его коричневая мантия из бадарской шерсти ничем не отличалась от одежды остальных магов, но любой достаточно опытный боец, или воин мгновенно ощутил бы, что силой и мастерством бойца он неизмеримо превосходит их, -- сейчас он не скрывал этого. И мастер боевых искусств, и маги за его спиной сидели лицами к лестнице, ведущей вниз. Они внимательно наблюдали за мной, оставаясь совершенно неподвижными.
Я двинулся вперед плавным скользящим шагом, сжимая посох правой рукой за середину древка и держа его навесу, горизонтально у правого бедра. Подойдя к мастеру боевых искусств на расстояние длины посоха, я остановился. В то же мгновение он оказался на ногах, поднявшись с пола плавным, неуловимо стремительным движением. Свой посох он держал точно так же, как я держал свой. Мастер боя молча приветствовал меня поклоном учителя, я ответил ему почтительным поклоном ученика. Тем временем маги, прежде сидевшее неподвижно тоже встали и окружили нас, двигаясь стремительно, плавно, но совершенно бесшумно. Встав на расстоянии длины посоха, друг от друга, они вновь замерли.
Несколько мгновений все мы стояли совершенно неподвижно. Я использовал это время чтобы поглубже погрузиться в медитацию. Лишь, благодаря этому я успел уклониться от первого выпада мастера боя. Девять магов, стоящих вокруг нас, тоже метнулись ко мне. Лишь благодаря искусству чуткости, преломленному боевой выучкой я успевал уклоняться от множества сложнейших выпадов и атак. Мои противники двигались столь стремительно, что уследить за ними с помощью обычных человеческих чувств, не обладая мастерством мага было совершенно невозможно, -- тем более, что их было десять и все они атаковали меня одновременно, не только не мешая друг другу, но сплетая свои атаки в общий гармоничный рисунок. Я знал что не могу победить в этом бою (противники не уступали мне мастерством, значительно, -- превосходили числом и опытом), но у меня не было времени на чувства и мысли. Это знание существовало на самом краю восприятия. Там не было желания победить. Я стремился лишь стать неотъемлемой частью удивительно гармоничного рисунка боя, созданного моими противниками. Я использовал для этого все мастерство бойца и мастерство чуткости, обретенное за десять лет учебы, -- включая то, чему научился на предыдущем выпускном экзамене. Весь мир исчез, не существовало ничего кроме сложного рисунка боя, таящего в себе огромное количество энергии. Мне удалось достичь своей цели. Какое-то время я наслаждался удивительной гармонией, которая окружала меня, частью сознания следя за тем как текущая ко мне из вне энергия удивительно быстро заполняет меня, вытесняя накопившееся внутреннее истощение. Я с удивлением узнал хорошее знакомое мне явление – магический резонанс. Он был настолько же близок к испытанному мной много раз во время любовных утех с Линет и Ланой, насколько далек от него. В тот момент я по-настоящему понял природу танцев силы племен дикарей, живущих в джунглях Тагир и смысл легенд об их неуязвимости в бою. Все прочитанное когда-то сложилось в подсознании в единое целое, но я осознал это намного позже. В тот момент, у меня не было такой возможности.
Бой закончился так же внезапно, как начался. Мастер боевых искусств, уклонившись от моего выпада, отступил назад на длину посоха, и опустил свой посох к бедру, держа его горизонтально правой рукой за середину древка. Девять магов бойцов последовали его примеру, вновь окружив нас кольцом. Мастер боя вновь поклонился мне, на сей раз, как равному, уступающему лишь опытом, я поклонился так же в ответ, выразив уважение к его мастерству и опыту. Маги, стоявшие вокруг нас, тоже поклонились мастеру боя. Когда он ответил поклоном, они покинули круг, словно разматывая его, пересекли зал, следуя друг за другом, и поднялись по винтовой лестнице в противоположном его конце на четвертый этаж башни бойцов.
Вложив свой посох в поясную петлю я извлек из нескольких кошелей на поясе достаточно разнообразный набор метательного оружия, который полагалось иметь при себе студиозусу академии. Искусству изготовления и метательных игл, лезвий и грузов самого разнообразного назначения из любых подходящих для этого материала мастер-ремесленник обучал нас столь же тщательно, насколько упорно мастер боевых искусств добивался от нас подлинного мастерства в их применении для достижения самых разнообразных целей, -- убийство противника во время боя было далеко не самой важной из них. Метательное оружие считается столь важным и необходимым в боевом искусстве магов ланарской империи прежде всего потому, что мастерство его применения естественно дополняет искусство метания заклинаний, столь необходимое магу, -- занимая его место в тех случаях, когда маг лишен возможности использовать в бою заклинания.
Я положил на полированные доски пола плоский деревянный футляр с небольшими метательными дисками, рядом сложил аккуратной горкой сделанные метательные грузы различной формы размера и веса, хранившиеся в кошеле у меня на поясе. Больше всего среди них было разноразмерных шариков из различных металлов, но было много шариков из камня и дерева, металлических и каменных грузов овальной, каплевидной и кубической формы. Рядом с горкой грузов я поставил цилиндрический деревянный пенал, в котором хранились метательные иглы из самых разнообразных материалов.
Окинув внимательным взглядом мой арсенал студиозуса, мастер боевых искусств одобрительно кивнул и внезапно улыбнулся мне мягкой искренней и теплой улыбкой, превратившей его из сурового воина-бойца, каким привыкли его видеть на занятиях студиозусы, в доброго учителя, радующегося успеху ученика. В его ясных серых глазах, внезапно обретших мягкость и теплоту, сверкало искреннее веселье. Он явно собирался преподнести мне нечто, чего я не ожидал получить, и предвкушал мою радость.
Когда мастер боя извлек из кошеля на поясе небольшой предмет, напоминающий округлый пенал из темно-коричневого дерева, украшенный тончайшим узором жилок, словно бутон из больших продолговатых листьев, -- я понял что он действительно имел все основания предвкушать мою радость. Мне приходилось читать о таких артефактах, но своими глазами я прежде не видел ни одного. Чаще всего в трактатах его называют «пеналом тысячи игл», или «тагирским ежом». Этот артефакт чрезвычайно ценен для мага, умеющего пользоваться метательным оружием, -- особенно, для мага-странника, который вполне может оказаться в ситуации, когда весь метательный арсенал истрачен, а подходящего материала для его пополнения нет и не будет до следующей драки, в которой он может понадобиться. Имея в своем распоряжении «пенал тысячи игл» этого можно не опасаться до тех пор, пока запасы магической энергии не исчерпаны окончательно.
Эти удивительные артефакты делают из веток тагирского шиповика, -- очень выносливого и столь же колючего куста, растущего в джунглях Тагир, начинающихся за южной границей имперской провинции Бадар. Кустарник этот очень гибок и прочен, отделить живую ветвь не так просто, но не это делает создание таких артефактов весьма непростой задачей. Старые ветви тагирского шиповика засыхают и легко отламываются вместе с иглами и сухими листьями, освобождая место для молодых побегов, -- куст постоянно обновляется и может жить очень долго. Для того чтобы сделать «пенал тысячи игл» нужно суметь уговорить куст (в искусстве магической дипломатии смысл этого понятия значительно шире, но вполне соответствует значению этого выражения в обычном человеческом общении) и суметь, получив согласи, внедрить в древесину, в том месте где вот-вот начнет расти молодой побег, магическую основу артефакта, -- сферу с плетением (которое под силу создать только очень искусному магу-плетельщику), -- не причинив неудобств растению. Это требует от мага обширных знаний, мастерства и терпения, -- потому магов создающих «пеналы тысячи игл» под заказ, или просто на продажу, совсем немного. Возможно их было бы больше, но очень немногие из обладающих достаточным мастерством, могут выстоять в схватке с тагирскими дикарями, или договориться с ними, что неизмеримо сложнее.
Дикари живущие в джунглях Тагир жестоки и кровожадны, причем уклад их жизни настолько отличаеться от традиций прочих народов мира, что разобраться в ее причинах и понять, существует ли в их понимании мира понятие «жестокость» в привычном смысле, -- чрезвычайно сложно. Разные племена постоянно воюют друг с другом не на жизнь а на смерть для имперских магов, не раз пытавшихся понять причины бесконечной вражды, они так и остались тайной, а сами дикари вряд ли когда либо задумывались над этим), но стоит в бескрайних джунглях появиться пришельцу из внешнего мира и вся злоба дикарей обрушивается на него, -- вместе с мастерством воинов, отточенным бесконечной враждой племен, яростью и хитростью шаманов. Для большинства племен джунглей Тагир шиповик священен. На их языках он, чаще всего называется деревом шаманов. Если простой воин, совершив необходимый обряд, может просто собрать сухие колючьки растущего в джунглях куста, чтобы использовать их в качестве стрел (в руках воина-дикаря короткая деревянная трубка для выплевывания таких шипов, смазанных одним из множества смертоносных ядов, известных разным племенам Тгира, -- смертоносное и надежное оружие, идеально подходящее для войны в джунглях), то шаману эти шипы в прямом смысле заменяют все многообразие боевых заклинаний классической магии. Куст шиповика растет у хижины каждого полноправного тагирского шамана. С помощью приемов родственных искусству алхимиков, опытный шаман, поливая и удобряя куст, растущий у его хижины определенными зельями и составами, пропитывает шипы различными ядами, пока они растут на ветках куста, не причиняя вреда самому растению. Шиповик не только вынослив, он чрезвычайно восприимчив к магии. С помощью громоздких заклинаний, длинных и сложных ритуалов, требующих очень много терпения и усилий, шаманы постепенно пропитывают куст шиповика магией так, что его шипы, брошенные должным образом, попав в цель, дают эффект не многим слабее боевых заклинаний имперских магов. Шипов шаманы заготавливают много, поэтому даже сильному боевому магу трудно противостоять им. Тем более, что, в случае нужды, шаманы вооружают зачарованными шипами воинов племени.
Вырастить куст шиповика за пределами джунглей Тагир возможно, но это требует больших усилий и затрат (в том числе магической энергии). На территории имперри растет всего несколько кустов тагирского шиповика. Их удалось вырастить в башнях-цитаделях имеющих благоприятный для этих растений магический фон, однако, они продолжают благополучно расти лишь благодаря постоянным усилиям магов.