User:GreyDragon/BronzeDragon
Дракон из Черной Бронзы
«Отправитель: «Сян Дзи Inc.», Кантон, КНР. », «Получатель: «Музей Смитсон», Нью-Йорк, США», «статуя дракона; на пьедестале; черная бронза, нефрит.», -- предполагаемая датировка: расцвет династии Цин. Мой любимый период истории Китая, полный неразгаданных тайн и красочных легенд о великих воинах и монахах, владевших секретами смертоносных техник КунгФу; о мудрецах, колдунах и магах. Даже сейчас в прагматичной материалистской Америке начала двадцать первого века в них верят те, кто изучает историю. Одни открыто, -- чаще всего это аспиранты, начинающие ученые, -- другие, респектабельные профессора, обремененные положением в обществе и множеством научных званий, никогда не признаются в этом, но они тоже верят, иначе давно бросили бы свое занятие, не приносящее серьезных доходов.
Я не археолог и не историк, -- да и не хочу им быть, -- но, работая в запасниках Смитсоновского музея любой мальчишка вроде меня поневоле узнает многое о древней истории, даже если он и не влюблен до одержимости в какую-то ее часть, как я.
Для меня все началось с увлечения ТайЧи и КунгФу, потом был небольшой спорт-зал в китайском квартале и его владелец, -- мастер Чен, мне он показался больше похожим на китайского колдуна древности, чем на современного жителя Нью-Йорка (будь он хоть трижды китайцем): высокий, худощавый, седой с длинными, такими же седыми, усами и вечной своей улыбкой, -- одновременно спокойной и загадочной. Он скорее добрый, чем злой (во всяком случае, даже с самыми нерадивыми учениками обращается гораздо мягче, чем некоторые учителя в моей школе), но мыслит совершенно иначе, чем все остальные люди, которых я знаю. С первой встречи мастер Чен показался мне словно осколком другого мира и это впечатление только усилилось со временем. Он часто собирал учеников, которые предпочитали остаться в зале после очередной тренировки, и рассказывал нам удивительные истории, -- Голливуду такие и не снились, любой режиссер удавился бы от зависти, услышав нечто подобное. У меня всегда возникало впечатление, что, слушая мастера Чена, я словно проваливаюсь в другой мир, или в другое время; а еще, что все его истории, скорее, воспоминания, чем выдумка, -- придумать такое попросту невозможно. Впрочем, большинство ребят, по-моему, этого не замечали. Слушая эти рассказы, я постепенно стал верить в то, во что современному американцу верить не полагается (по крайней мере, по-настоящему), если только он не сумасшедший.
Позднее, став старше, я устроился работать уборщиком в Смитсоновском музее, стремясь не столько лучше изучить историю древности (хотя моя работа была частью одной из образовательных программ для старшеклассников, рассчитанной именно на это), сколько увидеть материальные свидетельства той эпохи, которая, благодаря рассказам мастера Чена, казалась мне порой гораздо реальнее обыденной современности, окружающей меня каждый день. Иногда, глядя на старинные предметы, одежду, оружие в залах и запасниках музея, где мне приходилось убирать, я снова словно собственными глазами видел многое из того, о чем рассказывал мастер Чен. Имена и даты на пояснительных, или сопроводительных (если дело было в запасниках) табличках многих экспонатов были знакомы мне, -- так, поневоле, я постепенно научился сопоставлять китайское летоисчисление, которое (опять таки благодаря мастеру Чену) знал достаточно хорошо, с современным указанием датировки, которым пользовались историки и археологи.
Занятия КунгФу под руководством мастера Чена сделали меня жилистым, выносливым и крепким (для моих неполных двадцати лет), к тому же, к экспонатам музея я всегда относился с куда большим уважением, чем большинство посетителей и даже некоторые аспиранты, работающие в музее под руководством своих преподавателей (ученых-историков), -- поэтому постепенно из простого уборщика я стал, скорее, подсобным рабочим.
Эта работа отнимала у меня почти все свободное время после школы. Я уже не мог оставаться в спортзале с остальными после тренировок, чтобы послушать замечательные истории (хотя, все их знал почти наизусть), но мастер Чен, узнав какую именно работу я нашел, этому только обрадовался. Правда, теперь он, время от времени, напоминал мне, что многие старинные предметы, которые современные ученые считают лишь безделушками, или произведениями ремесленников, на самом сделаны мудрецами, колдунами и магами древности, -- они не терпят неумелого обращения и в руках человека незнакомого с магией могут натворить немало бед, но это не меняло моего отношения, ни к древней китайской магии в целом, ни к ее артефактам. Из всех историй мастера Чена мне всегда больше всего нравились именно те, в которых речь шла о магах и колдунах. Я по-прежнему мечтал отыскать некий могущественный магический предмет, созданный кем ни будь из них, чтобы раз и на всегда изменить свою жизнь, -- как это часто происходило с воинами и героями древности (а то и с обычными людьми, просто оказавшимися в нужном месте в нужное время) в историях мастера Чена. Не то чтобы мне не нравилась моя жизнь. Я вполне сознавал, что мне еще повезло, -- родители хорошо зарабатывали (по меркам «среднего класса») и, что еще важнее, они по-прежнему любили друг друга, дома всегда было спокойно (многие одноклассники откровенно завидовали мне, когда я упоминал об этом), -- но я совершенно не мог себе представить, чем могу заняться во взрослой жизни: кроме КунгФу меня ничего по-настоящему не интересовало, а этим сейчас много не заработаешь (если не превращать настоящее искусство боя в шоу, как делают многие «мастера», которых мастер Чен глубоко презирает). Становясь старше, я постепенно стал относиться к этому желанию иначе, чем прежде, однако, по мере того как перспектива поступления в колледж и, соответственно «выбора своего жизненного пути» становилась все более близкой, реальной и неотвратимой, оно становилось только сильнее.
Нельзя сказать, что я жил только им, -- я, все-таки, не сумасшедший, но вспоминал о нем всякий раз увидев в запасниках грубую деревянную коробку с новым экспонатом, особенно когда на этикетке красовался жирный черный крест, сделанный маркером: это означало, что кто-то из ученых-историков, работающих здесь, или, скорее, кто-то из аспирантов (кому они это поручили) решил доверить его распаковку мне. Многим из них было лень работать ломиком (соблюдая при этом предельную осторожность, чтобы не повредить экспонат), разбирать и складывать штабелем у стены тяжелые деревянные щиты, постоянно норовящие вогнать по нескольку заноз в ладони и пальцы. Я никогда не понимал этого, ведь если ты – начинающий археолог, то что может быть более увлекательного и волнующего в твоей дипломной практике, чем такие «открытия» древних предметов, извлечения их пусть не из гробницы, или с места раскопок, а из деревянного ящика, на котором подробно указано кем и откуда он прислан в музей, но зато самому, собственными руками. Впрочем, это меня не заботило. Если им так хочется, пусть. Чем больше будет лентяев среди археологов и их аспирантов, тем больше удовольствия достанется мне, -- волнующее чувство не столько даже самого открытия, сколько его предвкушения (когда знаешь, что это произойдет обязательно) не может сравниться ни с чем, особенно, если изрядную его часть составляет сугубо личная (не имеющая ничего общего с наукой) отчаянная надежда на чудо: нечто неведомое, возможно даже опасное, но способное, в конце концов обернуться благом, -- так всегда случалось в удивительных историях мастера Чена.
Особенно будоражили мое воображение описания экспонатов вроде того, что значилось на этикетке очередного ящика, который мне предстояло открыть: «дракон из черной бронзы на нефритовом пьедестале». Из рассказов мастера Чена я хорошо знал, сколь важное значение имел нефрит для китайских магов (возможно, я понимал это даже лучше седых ученых, всю жизнь изучающих историю древнего Китая и китайскую магию, но с точки зрения западной науки, -- лишь как невероятно сложное и трудно постижимое многообразие фольклора и суеверий), но гораздо важнее было то, что статуя сделана из черной бронзы. Мастер Чен много рассказывал об этом удивительном металле, секрет которого неизвестен современной науке. Он утверждал, что его создали самые умелые и могущественные маги древнего Китая в эпоху расцвета империи (а вместе с ней, знаний и искусства магии) прежде всего, как оружие, в борьбе с вражескими магами и друг с другом. По словам мастера Чена, черная бронза намного прочнее любого современного сплава (об этом я не раз слышал потом от ученых уже здесь, в музее) и, что еще важнее, способна бесследно рассеять любую направленную на нее магию, или волшебство (вот об этом археологи почему-то не упоминали никогда, даже как об одном из бесчисленных суеверий). Такая статуя, особенно, если это статуя дракона, одним скупым описанием напоминает настоящий артефакт (причем созданный очень могущественным магом скорее всего для себя лично) больше, чем все прочие экспонаты музея из раздела истории древнего Китая, вместе взятые.
Я не взялся бы даже гадать о назначении статуи, но в том, что это именно артефакт, я был почти уверен: мои надежды такого рода, связанные с разными экспонатами музея, за последний год слишком часто рассыпались в пыл, чтобы уверенность была абсолютной. Тем не менее, осторожно поддевая ломиком край дощатого щита упаковочного ящика, я волновался как никогда прежде за всю свою жизнь.
Было поздно, в запасниках уже никого не было кроме меня, но это нельзя было назвать удачей, -- распаковкой новых экспонатов, помеченных черным крестом, я всегда занимался в последнюю очередь, закончив с уборкой и осмотром достаточно обширной территории, за которую отвечал в запасниках, -- в это время я почти всегда оставался один. Тем не менее, я был очень рад этому, -- ждать подходящего случая, чтобы пробудить артефакт (если мне удастся догадаться, как это сделать) было бы невыносимо, -- о том, что мне может, мягко говоря, непоздоровиться, если я сделаю именно то, от чего не раз предостерегал меня мастер Чен, и моя попытка увенчается успехом, я просто запретил себе думать, -- такого случая я ждал слишком долго, неизвестность (размышления о том «а что случилось бы если…») в данном случае была для меня хуже любого риска. Я еще мог бы смириться с тем, что не сумел пробудить артефакт, но не простил бы себе, что не попытался это сделать.
Сложив дощатые щиты у стены и положив сверху ненужный уже ломик, я повернулся к статуе, рассматривая ее в ярком свете ламп, висящих под высоким потолком одного из обширных складских помещений музея. Пьедестал, сделанный из темно-зеленого нефрита, на первый взгляд не был примечателен ничем, кроме материала: просто большая прямоугольная плита с тщательно отполированной поверхностью, -- но вот статуя дракона оказалась весьма необычной и дело тут было не в том, что сделана она была из черной бронзы.
Небольшой дракон, отлитый из металла в натуральную величину (судя по пропорциям статуи), на обычного китайского дракона походил только позой, -- традиционной для скульптурных изображений этих сказочных рептилий. Тело, более массивное в средней части, не выглядело змеиным, хотя создавало стойкое впечатление невероятной гибкости, стремительности и силы: дракону из европейских сказок (огромному и массивному) оно подошло бы даже меньше, чем китайскому. Кожистые крылья, -- у китайских драконов небольшие, скорее символические, чем действительно необходимые для полета, -- были значительно больше. Их размер и форма идеально гармонировали с телом дракона: казалось что они, каким-то образом воплощают в себе все, что представляет собой полет. При этом располагались они не на плечах дракона, а значительно ниже, по бокам тела, придавая ему сходство с самолетом, имеющим нижнее крепление крыльев к фюзеляжу. Вдобавок, у основания каждого крыла имелся некий щиток из подвижно сочлененных поперечных пластинок, напоминающий то ли очень узкий щит, то ли широкий и длинный наконечник копья листовидной формы, острие которого направлено к кончику крыла, -- еще больше усиливающий ассоциации с летающей техникой: уж очень эти щитки походили на элероны на крыльях самолета. Чешуя дракона тоже была необычной. Каждая чешуйка формой повторяла щитки-элероны причем край, даже на вид был острым как бритва. Почему-то сразу возникало ощущение, что чешуйки эти очень подвижные и дракон при желании может мгновенно встопорщить их, как рассерженный дикобраз топорщит иглы, превратив из защитной брони в смертоносное оружие. Массивные, полувыпущенные когти напоминали когти большой хищной кошки, но зубы в слегка приоткрытой пасти были при этом треугольными, зазубренными по краям, -- они скорее напоминали акульи. При этом, не смотря на довольно угрожающую позу, -- классическую для скульптурных изображений китайских драконов, -- этот дракон не выглядел злым, или опасным: как опытный, умелый и сильный боец, постигший истинный смысл своего мастерства, который вряд ли станет использовать его, чтобы причинить зло (считая это оскорблением для своего искусства и бесчестием для себя).
Игра теней от разных источников света создавала странное ощущение, от которого уже не получалось избавиться, стоило лишь присмотреться к статуе, -- она казалась живой, замершей, но едва заметно движущейся, дышащей. Точно таким же было ощущение силы, исходящее от статуи, -- проигнорировать его мог лишь законченный материалист, которым я никогда не был, -- несомненно это был артефакт, но, в то же время, в этом ощущении не было ощущения присутствия, воли существа (пусть скованной знаниями и мастерством мага, но не угасшей): статуя не была драконом, заколдованным тем, или иным способом, -- это был именно слиток черной бронзы, которому с какой-то целью придали столь необычную форму.
Исходящее от статуи ощущение силы не вызывало страха. Подойдя ближе, я поклонился ей, в точности, как учил нас мастер Чен, отдавая уважение не столько изваянию дракона (статуя не казалась мне чем-то ритуальным, требующим почитания), сколько мастерству, силе и знаниям создавшего его мага. Затем я подошел к статуе вплотную и начал внимательно рассматривать ее вблизи, медленно обходя по кругу.
Никаких знаков, или иных подробностей, не замеченных раньше, на самой статуе мне рассмотреть не удалось, -- а вот нефритовый пьедестал, при ближайшем рассмотрении выглядел совсем иначе, чем издали. Полированный нефрит украшали цепочки выпуклых иероглифов, выполненных с огромным тщанием и мастерством (не один год общаясь с мастером Ченом, я вполне мог отличить настоящую работу мастера каллиграфии, от популярных в наше время подделок, какие в китайском квартале можно купить на каждом углу), -- я не умею читать по-китайски, а даже если бы и умел, вряд ли смог бы понять смысл написанного, но один из иероглифов я все же узнал, мастер Чен как-то показал его нам, рассказывая одну из своих удивительных историй, -- он сказал тогда, что этот знак – подпись главного императорского мага династии Цин, указывающая не на конкретного человека, а на его должность при дворе императора.
Это открытие развеяло последние сомнения в том, что передо мной именно магический артефакт, которые еще оставались у меня. Внимательно прислушавшись к своим ощущениям, я пришел к выводу, что ощущение магической силы исходит именно от нефритового пьедестала, -- впрочем, статую из черной бронзы вряд ли может как-то зачаровать сколь угодно искусный и сильный маг, -- само по себе это мало что объясняло, но давало представление о том, где искать ключ к пробуждению артефакта. Одновременно я начал догадываться и о его назначении, но причиной моих догадок стала не подпись императорского мага на пьедестале, а общее впечатление от статуи и кое-что из того, что я узнал об истории древнего Китая из историй мастера Чена.
Статуя дракона чем-то неуловимо напоминала знаменитых терракотовых воинов, -- бессмертных стражей императорских гробниц (точнее, по словам мастера Чена, представляющих собой зачарованные сосуды с душами лучших воинов армии того, или иного императора, которые он, или кто-то из его потомков мог вновь призвать на службу в случае крайней необходимости), -- эта статуя тоже своего рода страж, скорее всего созданный магом по приказу императора. Но я не чувствую присутствия в ней спящей воли (мастер Чен не раз говорил нам, что не нужно быть магом, чтобы почувствовать нечто подобное), -- значит этот магический сосуд пуст. Это своего рода доспех, или оружие, созданное, чтобы защитить императора, или нечто столь же важное для династии Цин, в том случае, если все остальные средства бессильны. Движущей силой, металлического дракона в этом случае должна была стать энергия души (или Цы) создавшего ее мага, -- поскольку от силы этой Цы прежде всего зависит, сможет ли дракон выполнить свою задачу. Если это действительно так, то дракон, когда он оживет, благодаря соединению с энергией Цы того, кто пробудит артефакт, вряд ли будет все время оставаться таким, как сейчас: маг не стал бы лишать себя возможности использовать свою силу на себе самом в случае необходимости; к тому же, металлический дракон не может восстановиться, если будет поврежден в бою (что вполне возможно, сколь бы прочной ни была черная бронза), -- а вот живой дракон (если течение Цы в его теле определит ее свойства в большей степени, чем ее принадлежность человеку, -- как должно быть, судя по тому, что рассказывал мастер Чен) обладает очень мощной способностью к стремительной регенерации.
Из историй мастера Чена мне было известно, что в те времена в Китае был известен секрет слияния живого тела со вторым, металлическим, в точности повторяющим его. При соблюдении достаточно сложных ритуалов оно становилось вместилищем Цы человека одновременно с его живым телом, что приводило к слиянию двух тел в одно. Металлическое тело при этом становилось своего рода доспехом, который человек не надевает на себя, а напротив, носит в себе, -- целиком состоящий из металла (чаще всего из бронзы, металла не самого прочного, но хорошо удерживающего в себе энергию Цы) . В случае опасности, или подчиняясь воле человека, металлическое тело занимало место живого (иногда полностью, иногда частично): выглядело это (по словам мастера Чена) так, словно бронза проступала из-под кожи. Проводили такое слияние, чаще всего воины, достигшие высочайшего уровня мастерства, желающие достичь неуязвимости (в эпоху расцвета династии Цин существовал целый клан бронзовых воинов, верно служивших императору, но впоследствии их потомки обесчестили себя и клан постепенно перестал существовать), -- магам этот секрет естественно был так же известен. Некоторые из них, часто оказывающиеся на полях сражений, или иначе подвергающие опасности свою жизнь, пользовались слиянием с металлическим телом, чтобы иметь возможность беспрепятственно читать заклинания даже в окружении врагов.
Императорский маг, создавший эту статую, скорее всего использовал тот же принцип, но несколько иначе, -- не только потому, что использовать черную бронзу так же как обычную невозможно, -- от стража, которого велел создать император, могло зависеть очень многое, поэтому маг, создавая его, каким-то образом устранил единственный недостаток бронзовых воинов, погубивший многих из них: на обычной статуе-сосуде из бронзы вычерчивается сеть тончайших линий, определяющих течение Цы в металлическом теле. Если противник бронзового воина знает об этом и умеет наносить удары, не только наносящие физический урон, но и меняющие течение Цы в теле противника (я отнюдь не мастер КунгФу, но принцип нанесения таких ударов мне хорошо известен), он может победить бронзового воина, не смотря на то, что его тело невозможно повредить голыми руками и большинством видов оружия, используемого в старинных китайских техниках боя.
Скорее всего, императорский маг, создававший эту статую, каким-то образом сумел прочертить эти каналы в толще металла, тем самым надежно защитив их. Как ему удалось это сделать (учитывая, что черная бронза рассеивает любую, направленную на нее магию) мне остается только гадать. Впрочем, для меня это не имеет значения, -- по крайней мере, сейчас.
Куда важнее то, что если статуя дракона, -- действительно страж, созданный на самый крайний, непредвиденный случай, то слияние с ней, скорее всего, не требует силы Цы императорского мага, или воина, достигшего высшего уровня мастерства: в действительно критической ситуации и те и другие уже мертвы; эта статуя-страж скорее всего и создавалась как раз для того, чтобы последний человек, оставшийся верным императору, смог выполнить то, что им оказалось не под силу, даже если он один, и не обладает иными важными качествами кроме верности императору, решимости и элементарного здравого смысла. По той же причине, слияние вряд ли требует обычного ритуала клана бронзовых воинов, -- в критической ситуации времени для него скорее всего не будет, -- должен существовать некий ключ, мгновенно пробуждающий артефакт (вроде кнопки, включающей сигнал бедствия, на современных блоках спутниковой навигации).
Конечно, существует вероятность, что такой ключ должен вручить доверенному человеку император, тогда все мои надежды снова рассыплются в пыль, -- но, если судить о династии Цин по историям мастера Чена, вероятность эта меньше, чем может показаться современному жителю западного мира, мыслящему совершенно иначе, чем мыслят китайцы, даже если они – его современники, а уж тем более, -- китайцы, жившие тысячи лет назад.
Эта статуя, скорее всего, была надежно укрыта в потайном, труднодоступном месте, удаленном от императорского дворца, -- которое не мог найти тот, кто не был послан туда по воле императора. В свою очередь тот, кто мог стать таким посланцем, никогда не виделся с императором, ни разу не бывал во дворце и не мог иметь при себе чего либо особенного: любой ключ мог выдать его в самый ответственный момент. История древнего Китая (и, прежде всего, династии Цин), это противоборство тайн. Тайна сама по себе считалась в те времена лучшей защитой чего либо, имеющего значение, или ценность.
То что я увидел, обойдя вокруг статуи, столь явно подтверждало мои мысли, что я невольно улыбнулся, хотя был слишком сильно напряжен и взволнован, чтобы радоваться своему открытию. Точно перед статуей в нефритовый пьедестал была вделана крупная, размером с кулак белая жемчужина, окруженная кольцом иероглифов. Она мягко светилась изнутри, -- я сразу обратил на это внимание и нисколько не удивился, ожидая увидеть именно нечто подобное, -- хотя прожженный материалист не заметил бы ничего (а заметив, не поверил бы тому, что видит). Я не мог прочесть надпись вокруг жемчужины, но слова, передающие ее смысл, звучали у меня в голове: слишком часто они, в тех или иных ситуациях, встречались в рассказах мастера Чена, который не раз говорил, -- «все китайцы думают одинаково».
«Коснись жемчужины дракона», -- эти слова знает всякий, кто интересовался китайской магией, или сказками древнего Китая, -- но не многим выпадал случай сделать это, не зависимо от того, что именно они означали. Так было даже в древние времена в Китае, и я никогда не думал, что мне выпадет шанс последовать этому совету из сказок в наши дни в родном, насквозь прагматичном Нью-Йорке, -- что впрочем, не мешало мне надеяться на это (особенно в последний год, прилежно драя полы в запасниках и столь же тщательно рассматривая экспонаты, относящиеся к тому времени). Я протянул руку, не колеблясь и не задумываясь о тому, что буду делать, обернувшись драконом (не важно, живым, или бронзовым), -- я просто не мог поступить иначе. Последней, в той, прошлой жизни, в которой не было магии (лишь упоминания о ней), была мысль о том, что те, кто обнаружил статую в наши дни, в отличии от меня, наверняка могли прочесть надпись, окружающую жемчужину, и наверняка сделали это, но либо побоялись последовать ей (в конце концов, что прикажете делать дракону из черной бронзы в современном мире, не важно в Америке, или в Китае), или, что намного вероятнее, коснулись жемчужины, как и я, но при этом не веря, что в ней действительно заключена магия, -- другими словами, они, в действительности не знали тайну статуи-стража, поэтому магия, заключенная в жемчужине никак не отреагировала на прикосновение.
Когда я снова пришел в себя, то смотрел на хорошо знакомый зал с непривычной точки (значительно выше моего роста), я не помнил потери сознания, -- только белый свет, очень яркий, но не слепящий, мягкий, поглотивший меня. Я чувствовал свое тело и оно казалось мне привычным, хотя мои ощущения мало походили на ощущения человека. Мое тело было живым, удивительно сильным, гибким, но, в тоже время, я не испытывал потребности двигаться: полная неподвижность казалась мне столь же естественной, как стремительное движение, не доступное человеческому восприятию, -- я понял, что при желании могу годами изображать музейный экспонат, не испытывая каких-либо неудобств.
Но самым удивительным было то, что я понял, что именно со мной произошло: понял по-настоящему, -- и то, как императорский маг изготовил эту статую, и те чары, что были наложены на пьедестал и объединили с ней мое тело после того, как зачарованная магом жемчужина поглотила мою цы. Точнее, с новой формой и субстанцией слилось лишь главное его качество, необходимое мне в новом облике, -- жизнь, дающая мне возможность в любой момент обернуться живым драконом не из металла, а из плоти: более уязвимой, но способной почти мгновенно залечивать самые страшные раны; подвластной магии, но способной с легкостью противиться любым чарам; и совершенно неподвластной времени, болезням, или немощам иной природы.
В этом облике меня почти невозможно убить (что в живом, что в бронзовом теле). Предположения, сделанные мной в прежнем, человеческом облике, оказались в целом верны, -- хотя в тот момент знание магии не было моим естественным качеством, -- но в действительности то, что пришлось проделать императорскому магу было гораздо сложнее, чем я мог тогда себе представить, не говоря о том, чтобы понять. Сейчас все это казалось мне очевидным, как и то, что многие экспонаты музея действительно были магическими предметами и артефактами различной природы, силы и назначения. В человеческом облике я не смог опознать ни один из них, хотя упорно искал характерные признаки и особенности, доступные человеческому восприятию, -- в какой-то степени даже понимая, что именно нужно искать. Теперь я чувствовал любую магию на очень большем расстоянии, -- так же, как собаки чувствуют запахи, но гораздо лучше понимая смысл восприятия. Магию артефактов, находящихся ближе, я мог к тому же видеть (как сложные переливы свечения разных цветов), или, гораздо реже, слышать как звуки разной громкости, тембра и тонов, в большей, или меньшей, степени проникающие сквозь стены и другие материальные преграды. Только сейчас я понял, о чем в действительности предупреждал меня мастер Чен и, впервые в жизни, порадовался тому, что большинство магических предметов, уцелевших до наших дней, не желают проявлять свои необычные свойства по воле человека, не обладающего знаниями и духовной силой мага, -- в понимании магов Китая: достаточно сильной цы, и умением управлять ею (хотя теперь я мог бы назвать множество определений и тому, и другому).
Как я и предполагал еще в человеческом облике, -- хотя тогда и не мог знать этого наверняка, -- свойства моей цы в новом облике определяло не ее происхождение, а природа сложной сети каналов, определяющих ее течение в теле дракона. Создававший статую маг не стал повторять внешний облик тех мистических существ (принадлежащих к роду драконов) о существовании которых он знал наверняка, -- стремясь сделать сотворенного им дракона совершенным воином, бойцом-одиночкой, -- но он в точности повторил в ней течение энергий в драконьем теле, хотя вряд ли, понимал до конца смысл подобного сочетания формы и течения энергий. Человеку такой понимание недоступно, сколь бы мудрым он ни был, и каких бы высот силы духа ни достиг, совершенствуя мастерство мага.
Тем не менее, -- ему удалось осуществить задуманное в полной мере (а может быть, что вероятнее всего, в куда большей), хоть и не совсем так, как он мог себе представить это. Мое естественное знание магии и огромный запас духовной энергии (подчиненный в новом облике совсем иным законам, нежели в человеческом), как и другие мистические свойства, естественные для драконов (известных магам древнего Китая) определяло течение моей цы, -- форма тела, не соответствующая ему в полной мере, не стала помехой этому.
В то же время, именно форма (которую императорский маг наверняка измыслил сам, исходя из своих знаний и стоявшей перед ним задачи) определяла иные свойства его творения, частью которого стала моя цы а вместе с ней, -- мой разум и воля. Искусство боя (исключая владение оружием) в новом облике было неотъемлемой частью моей сущности. Более того, с той же очевидностью, с которой понимал законы магии, согласно которым получилось именно так, я понял и то, что любое искусство рукопашного боя (согласно тем же законам магии), -- лишь отражение природного свойства некоторых разновидностей драконов: более, или менее искаженное, или, напротив, полное, но, в любом случае, несовершенное.
С той же естественной легкостью, я воспользовался энергией своей цы, ставшей теперь неизмеримо сильнее и настолько же лучше повинующейся воле, чем человеческая цы, -- чтобы с помощью магии прочесть память предмета, -- нефритового пьедестала статуи, ставшей ипостасью моего тела. Я знал, как и для чего он был создан, но мне хотелось знать точно, кто и зачем его создал.
Мысленно произнеся длинное певучее заклинание на одном из древних китайских диалектов, я увидел картины прошлого с той точки, где находился нефритовый пьедестал. Повинуясь моей воле они проносились перед моим внутренним взором все быстрее, соединяя в калейдоскопическом мелькании похожих друг на друга (ведь статуя и пьедестал долгое время находились в одном месте, где, к тому же, ничего не менялось) образов сначала секунды, минуты и часы, потом дни, годы и, наконец сотни и тысячи лет, -- до тех пор пока я увидел уже не сумрачный, тщательно замурованный грот, а лабораторию императорского мага в тот момент, когда кусок драгоценного нефрита (после первоначальной обработки) стал тем предметом, на который воздействовали мои чары.
Увидев таким образом самого мага, я почти не удивился, узнав в нем мастера Чена, которого знал много лет, -- он совершенно не изменился внешне с тех далеких времен; роскошные одежды главного императорского мага династии Цин и обстановка (совсем не похожая на ту, в которой я привык видеть его) не помешали мне узнать своего учителя КунгФу. Некоторое время я с огромным интересом изучал чары, искусно вплетенные в шелк его одежды; множество магических предметов (оказавшихся в пределах моего восприятия, благодаря действию заклинания), слабое, но очень сложное излучение магических книг и свитков; чары, вплетенные в камень стен, пола и потолка, -- радуясь тому, что могу не опасаться пропустить что-либо важное (в крайнем случае, я мог бы усилием воли вернуть свое восприятие к более ранним событиям вокруг нефритового пьедестала). Во-первых, я наслаждался способностью естественным образом постичь любые, доступные восприятию чары, о которой мечтал почти всю свою человеческую жизнь (с тех пор как услышал первую удивительную историю мастера Чена, которую тогда считал сказкой), но никогда не надеялся обрести. Во-вторых, драконы чрезвычайно любопытны (во всяком случае, многие их разновидности), -- я теперь обладал этим качеством в полной мере, -- и просто не мог упустить возможности постичь новую для себя магию (хотя, в случае крайней необходимости, вполне мог бы подавить свои естественные стремления, благодаря памяти моей цы о прежней – человеческой жизни).
Только насладившись в полной мере пониманием сути мастерски созданных чар и артефактов (созданных не только мастером Ченом, но и его предшественниками, служившими императорам династии Цин), я начал искать в событиях, происходивших тысячи лет назад вокруг нефритового пьедестала, ответ на вопрос, -- зачем был создан сам пьедестал и водруженная на него статуя. Мне понадобилось не так уж много времени, чтобы выяснить это, как и на то, чтобы изучить чары и магические предметы, окружавшие верховного императорского мага.
Император действительно повелел своему главному магу создать совершенное оружие, способное защитить его и его потомков от любого, самого могущественного врага, -- используя для этого всю мощь Поднебесной Империи, казавшуюся почти безграничной в эпоху расцвета династии Цин. Зная мастера Чена, я не удивился тому, что он выполнил повеление императора именно так. Несомненно он надеялся дожить до того времени, когда ему придется защищать императора, использовав для этого силу своего творения, и так действительно могло произойти (ведь дожил же мастер Чен до наших дней), -- сложись события несколько иначе. Что помешало тому развитию событий, на которое рассчитывал императорский маг, я так и не смог узнать, -- нефритовый пьедестал не был свидетелем событий определивших судьбу древнего Китая и династии Цин. Вскоре после того, как была завершена и установлена на него статуя дракона из черной бронзы, а зачарованная жемчужина заняла свое место, бережно впаянная в нефрит с помощью магической силы, магический страж был тайно отправлен из Запретного Города в пещеру в восточных горах, где за последующие тысячелетия ничего не произошло и не изменилось до того дня, когда пещеру случайно обнаружили уже в наши дни.
Впрочем, история древнего Китая (сама по себе) и прежде не слишком интересовала меня, теперь же, когда неожиданно сбылась моя мечта, -- она стала мне и вовсе безразлична. Куда важнее для меня было то, как отреагирует мастер Чен, когда поймет, что произошло со мной, но, зная его, я был уверен, что он встретит это как всегда, -- своей мягкой, спокойной улыбкой, выдающей силу и тайные знания тысячелетнего мага больше, чем что либо другое. Когда-то у него несомненно была мечта, отражение которой легло на мою душу и разум, -- он приложил огромные усилия, чтобы воплотить ее в жизнь, но он не был одержим ею. Это было очень давно, слишком многое изменилось с тех пор, мастер Чен стал совсем другим. Прежняя мечта для него теперь, -- лишь туманный образ из прошлого.
Сейчас он, прежде всего, учитель: удача, улыбнувшаяся ученику, теперь значит для него больше, чем личная магическая мощь, или непревзойденное боевое мастерство. Проживи я столько же и так же, как прожил минувшие тысячелетия мастер Чен (которого не сломили ни крах империи, ни забвение древних знаний, составлявших когда-то смысл его жизни), я мыслил бы так же. Но я был молод (теперь понятие «возраст», в смысле, привычном людям, ко мне неприменимо) и мог поступить только так, как я поступил, и очень рад этому. Мастер Чен наверняка скажет, что так было угодно судьбе и, возможно, он будет прав.
Из-за человеческого происхождения своей цы и отпечатка прежней жизни, я не обладаю всеми мистическими качествами драконов, известных в древнем Китае, и не могу естественным образом предсказать будущее с абсолютной уверенностью; но, в то же время, на меня не действуют законы магии, связывающие настоящих драконов. В отличии от них, я совершенно свободен в выборе и поступках, но это вряд ли что-то изменит: естественное понимание природы магии, последствий любых поступков с точки зрения ее законов, удержит меня на единственном возможном пути так же твердо, как сами законы сковывают драконов многих разновидностей этого древнего племени.
В современном мире дракон (не важно кем он был, и был ли кем-то еще), прежде всего, -- хранитель магии. Точно так же, как единороги (если кто-то из них дожил до наших дней), делают все возможное, чтобы сохранить природу, вопреки человеческой алчности , -- мне придется следить за тем, чтобы эти древние знания не исчезли: прежде всего, потому, что они часть этого мира, без них он не будет целостным. В то же время, я не могу открыто передать эти знания кому-либо, нарушив тем самым естественный ход вещей.
Сделать это будет непросто. Впереди ждет немало потрясений, с которыми я не имею права бороться, используя естественные знания и магическую силу дракона, -- первым из них может стать смерть близких (даже если они проживут очень долго, по человеческим меркам), -- но законы, которые нельзя нарушать, можно обойти, не причинив этим вреда чему-либо. В частности, я вполне могу спасти своих близких от естественной смерти (причина которой, для меня, значения не имеет), время для этого у меня еще есть.
Самый простой способ сделать это, -- найти единорогов, доживших до наших дней, и договориться с ними о сотрудничестве и взаимопомощи: порознь нам все равно не справиться в современном мире со своими задачами, которые, к тому же, теряют смысл друг без друга. К сожалению, мудрость и опыт при этом важнее, чем естественное понимание магии, или искусства боя. В ближайшие сотни лет, я буду оставаться учеником мастера Чена: бывший императорский маг вряд ли откажет мне в помощи, -- хотя бы потому, что не хуже меня понимает, чем это может грозить, -- к тому же, теперь, он, прежде всего, учитель – в этом его главное искусство, цель и смысл жизни (на протяжение кто знает скольких последних сотен лет). Стать наставником дракона: сейчас для мастера Чена это куда привлекательнее, чем самому стать драконом.
Я улыбнулся этой мысли, шире приоткрыв пасть. Нужно выбираться отсюда. Об остальном лучше думать вместе с мастером Ченом.
Я потянулся, гибким, кошачьим движением, повинуясь инстинктам, созданным новым обликом и течением моей цы, определяемым формой. Так же рефлекторно, не задумываясь над тем, что и зачем делаю, я сложил крылья на брюхе, словно обнимая ими свое тело. При этом копьевидные щитки, растущие из моего тела у основания крыльев, повернулись, надежно укрыв собой сложенные перепонки крыльев (повинуясь движению моей цы они сложились словно живые, не смотря на то, что сейчас это были листы черной бронзы, скорее твердые, нежели гибкие), -- для металлического тела это не имеет большого значения (повредить металлические крылья весьма непросто),-- но, стоит мне обернуться живым драконом, столь необычное расположение и защита сложенных крыльев станут серьезным преимуществом в наземном бою. Не знаю, как и почему мастер Чен додумался до такого, но решение очень удачное.
Сложив крылья, я встряхнулся, встопорщив чешую. Металлические пластинки плавно повернулись, повинуясь движению цы (не смотря на то, что, стоило мне прижать их к телу, они вновь становились лишь рельефом на литой поверхности черной бронзы), раздался переливчатый звон, -- скорее мелодичный, чем угрожающий, хотя моя чешуя может быть грозным оружием.
Пользуясь гибкостью и длиной своей шеи, я с любопытством осмотрел себя. Без крыльев пропорции моего тела не утратили гармоничность, -- даже встопорщенная сейчас чешуя не изменяла общего впечатления. Присмотревшись, я обратил внимание, что под большими подвижными чешуями с острыми краями (имеющими форму листовидных копейных наконечников, расширяющихся в нижней части) мое тело укрыто более мелкими чешуйками в форме правильных шестигранников, очень плотно прилегающими друг к другу. К центру каждая такая чешуйка постепенно становилась толще, образуя гладкий полусферический купол, придающий ей дополнительную прочность. Вспомнив, чего стоило мастеру Чену изготовить из черной бронзы статую со столь сложным двухслойным рисунком-рельефом на поверхности (читая память нефритового пьедестала, я увидел этот долгий и сложный процесс), я, вновь восхитился мастерству, находчивости и упорству главного императорского мага, -- если бы не мечта обернуться драконом, горевшая тогда в его глазах, -- ему бы вряд ли удалось нечто подобное. Впрочем, создать в толще бронзовой отливки сложную сеть каналов, определяющих течение энергии цы, было еще сложнее.
На хвосте, большие, копьевидные чешуйки были заметно длиннее и шире, когда они встопорщились вместе с остальными это сразу бросилось в глаза. Я немного выровнял их относительно друг друга, расположив в одной плоскости (мне не пришлось думать, как это сделать, -- все вновь решило течение цы, определенное формой), -- в результате мой хвост стал похож на широкий пальмовый лист (повторяющий форму копьевидных чешуй), заостряющийся ближе к концу. В бою его можно использовать как оружие (во многих случаях более эффективное, чем простой, или шипастый хлыст, -- который мой хвост напоминает при других положениях чешуи); в полете этот своеобразный веер поможет мне маневрировать, -- но мастер Чен наверняка думал, прежде всего, не об этом.
Ведомый драконьим любопытством (которому не видел причин сопротивляться), я внимательно прислушался к себе, позволив течению цы в своем теле определить наиболее естественную, в данном случае совокупность движений. Подчиняясь ему, я изогнулся, совершив единое молниеносное движение (недоступное не только человеческому, но и куда более быстрому восприятию), свернувшись в тугой шар. При этом лапы, голова и шея оказались спрятанными под брюхо и надежно укрыты хвостом, -- словно гибким щитом, или крышкой. Мысленно взглянув на себя со стороны, я вспомнил название существующего в современной природе животного, использующего похожий способ пассивной защиты (о них нам рассказывали на одном из уроков естественной истории, посвященном естественным механизмам адаптации к условиям существования): эти забавные существа (похожие одновременно на сосновую шишку и на маленького двуногого динозавра) называются панголинами.
Впрочем, даже свернувшись в шар, я не стал особо похож на панголина, способного постоять за себя благодаря острой и прочной чешуе, но, в целом совершенно безобидного, -- я остался драконом: мои возможности в любом положении, прежде всего, определялись течением энергии цы в моем теле. Я ни сколько не удивился, обнаружив, что, в случае необходимости могу сражаться, атаковать противника, свернувшись в шар. Несмотря на то, что собственные брюхо и хвост полностью закрывали мне обзор в таком положении, я по-прежнему воспринимал окружающее: особенности и возможности формы тела, в данном случае определяли еще одну естественную магическую способность; точно так же, течение цы в моем теле, позволяло мне не задумываясь совершать сложные, малозаметные движения, чтобы катиться с необходимой скоростью, или прыгнуть в нужном направлении, оставаясь свернутым в шар. Учитывая, что я мог вдобавок встопорщить в нужный момент прочнейшую чешую с бритвенно острыми краями, мое тело становилось при этом разрушительным оружием: шипастым (или, напротив, гладким) ядром внушительных размеров и массы, -- металлическим, или из живой плоти, закованной в чешую, -- которое очень трудно остановить.
Несколько раз развернувшись и свернувшись вновь (чтобы привыкнуть к этому движению), я вновь встал на лапы и отряхнулся, звякнув чешуей. Прижав большие чешуйки к телу, я усилием воли сменил ипостась: мне достаточно было подумать об этом и живая плоть (точнее, -- гладкая, матово-черная чешуя) словно проступила сквозь черную бронзу, скрыв ее под собой, -- выглядело это в точности так, как описывал в своих историях мастер Чен преображения бронзовых воинов (только металл и форма тела были иными). На самом деле, живым стало все мое тело. Металлическая ипостась при этом исчезла, хотя я по-прежнему ощущал ее внутри себя.
Ощущение тела, и восприятие при этом резко изменились, но, все же, значительно меньше при иной природе такого превращения: подчиненное живой цы, бронзовое тело обрело не только пластичность, подвижность, но и чувствительность живого. Наиболее ярким субъективным впечатлением от смены ипостаси стало резкое изменение массы тела (живой дракон, -- во всяком случае, такой, каким стал я, -- весит куда меньше, чем такой же дракон из черной бронзы).
Вновь отряхнувшись и потянувшись всем телом, я обратил внимание на несколько изменившуюся пластику живого движения. Подчинившийся живой цы металл может двигаться столь же плавно, стремительно и гибко, но любое движение все равно будет движением литого металла, -- отражающим его природу. Примерно так же изменилось и восприятие: зрение, слух, обоняние, ощущение прикосновения гладкого нефрита пьедестала к лапам, касания слабого движения воздуха, скользящие по чешуе, -- все это стало отчетливее, ярче (в металлическом теле те же чувства были более глухими, отдаленными, -- опять таки, впитавшими природу металла), -- иными словами мои чувства и ощущения стали живыми.
Втянув когти, чтобы не скользили по гладкому полу, я, наконец, соскочил с пьедестала одним стремительным, гибким движением. Получилось совершенно бесшумно, хотя я не прилагал к этому никаких усилий, -- само собой вышло именно так (пожалуй, мне пришлось бы приложить определенные сознательные усилия, скорее для того, чтобы двигаться, привлекая при этом внимание). Это небольшое открытие очень обрадовало меня: я всегда мечтал научиться двигаться бесшумно и незаметно (и кое-чего добился), -- но подобного совершенства я не смог бы достичь никогда, оставаясь человеком, -- таким образом проявила себя еще одна естественная способность дракона.
На первый взгляд выходило, что мне не обязательно принимать человеческий облик, чтобы отправиться домой, -- я знал что могу сделать это так же легко и естественно, как только что сменил тело из черной бронзы на живое (правда только в живой ипостаси, -- ведь черная бронза на подвластна магии и чарам), пользуясь еще одной естественной способностью, свойственной большинству драконов, -- я легко мог незаметно выбраться из здания музея, оставаясь в драконьем облике, а в ночном небе черного дракона заметить еще труднее, но, в действительности, это было лишено смысла: добравшись домой (тем, или иным способом) мне все равно придется принимать человеческий облик. Лучше разобраться с этим здесь, где меня никто не потревожит до утра, чем искать подходящее для этого укрытие на улице, или у себя дома, -- оставаться незамеченным я могу без труда, но если мне наступят на хвост (или еще как ни будь наткнуться), скрыть свое присутствие, не используя магию, будет уже затруднительно.
Движение мысли, ставшее естественным движением цы, и я вновь сменил облик, -- естественные способности дракона не магия (в обычном смысле этого слова), действуют мгновенно и безотказно, -- вот только на мой прежний, человеческий облик этот (тоже человеческий) походил мало. Осмотрев себя, насколько мог это сделать без помощи магии, я пришел к выводу, что нравиться он мне значительно больше прежнего.
Жилистое, крепкое тело, рост чуть выше прежнего, скуластое, с раскосыми глазами лицо (к такому выводу я пришел, тщательно ощупав его), плоский но, небольшой, треугольной формы подбородок, маленький рот и уши, -- внешность, вполне нормальная для китайца моего возраста, с детства занимавшегося КунгФу. Волосы и даже брови тщательно сбриты. Одежда вполне соответствовала облику: юката из черного шелка, перехваченная узким черным шелковым поясом, свободного покроя штаны из того же материала, рукава и штанины на предплечьях и щиколотках перехвачены черными шелковыми шнурами (уложенными крестообразной шнуровкой, как принято у китайских монахов-воинов, -- чтобы не болтались и не мешали в бою), на ногах, -- традиционные для бойцов КунгФу китайские туфли с кожаной подошвой и черным шелковым верхом (формой напоминающие гимнастические чешки, что вполне соответствует их назначению), обувь очень легкая и удобная, как и одежда (по мне, так лучшей придумать сложно).
Беда в том, что в таком облике (и в такой одежде) мне даже у себя дома лучше не появляться (обязательно спросят, куда девал себя прежнего), да и на улицах Нью-Йорка тоже: у нас на улицах можно встретить немало колоритных персонажей, но привлекать к себе внимание (не важно чье и каким образом) у меня нет никакого желания.
Спрашивается, как обойти мистический «закон соответствия», -- мой человеческий облик вполне соответствует новой сущности, ведь я обернулся человеком не до конца (правда ни один биолог разницы все равно не найдет), могу конечно и полностью обернуться человеком, но без крайней необходимости делать этого не хочу (не хочу чувствовать себя слабым и беззащитным, в сравнении с естественным состоянием), тем более, что «закону соответствия» эти мелочи безразличны, -- и, что гораздо важнее, нужно ли его обходить? В любом случае, мне нужно надежно скрыть появление статуи дракона в запасниках музея и ее последующее исчезновение, -- причем, в этом случае, согласно мистическим законам, я вполне могу использовать магию высшего порядка (иначе добиться нужного результата все равно практически невозможно), -- вдобавок, согласовать таким образом с реальностью два факта, не соответствующие ей, но, при этом, не противоречащие все тому же «закону соответствия»: мой новый человеческий облик и появление в нью-йоркском музее статуи-стража (которая, по «закону соответствия» не должна быть обнаружена), -- будет, как ни странно, меньшим нарушением естественного хода вещей, чем то, что уже произошло со статуей и то, что будет происходить (с точки зрения мистических законов), если я стану поддерживать свой прежний человеческий облик.
Певучее заклинание на языке драконов (том, который был знаком величайшим китайским мудрецам и магм древности), -- несмотря на человеческий облик, они кажутся мне куда более естественными, чем родной прежде английский, -- вспышка радужного сияния, не слепящая, но затмевающая яркий свет потолочных ламп, в которой медленно растворяется опустевший нефритовый пьедестал и все следы его распаковки. Я чувствую, как реальность плавиться, словно металл, втекая в более совершенную, гармоничную форму. Этого не почувствует никто, ни маги (сколько бы их ни дожило до наших дней), ни мистические существа (к примеру, те же единороги, или другие драконы, если кто-то из них остался еще в этом мире), ни высшие силы, -- потому, что мое заклинание не противоречит мистическим законам, а восстанавливает их равновесие. Даже мастер Чен, которому мое заклинание сохранит память о прежнем развитии событий, сейчас не почувствует ничего: воспоминания, не соответствующие новой реальности, появятся у него только когда он увидит меня в новом облике (не важно, в драконьем, или в человеческом).
Вот и все, -- всего несколько мгновений и мир навсегда стал чють иным, -- гораздо меньше, чем изменилась моя собственная судьба, но ровно настолько, чтобы ход вещей при этом остался естественным. Лучшим подтверждением тому была моя собственная память.
Я по-прежнему помнил свою жизнь до сегодняшнего дня, такой, какой она была в этом мире еще минуту назад, но эти воспоминания словно подернулись легкой дымкой, отделяющей их от новых, -- напротив, ярких, отчетливых, -- принадлежащих измененной реальности. Я помнил, как мать не раз рассказывала мне, что они с отцом очень удивились, когда стало ясно, что внешне я чистокровный китаец (несмотря на то, что у родителей внешность европейская), -- отец даже подозревал ее в измене (правда не в серьез, весело и беззлобно), -- и как позднее, увлекшись из-за этого семейной генеалогией, они обнаружили, что у обоих среди предков имелись, в том числе, и китайцы, что для бурной американской истории (в которой обе семьи принимали участие со времен пилигримов) не удивительно; как в школе меня дразнили узкоглазым, или китайцем, -- я пробовал не обращать на это внимания (так как, ни то, ни другое не считал оскорбительным, или постыдным, и повода для обид, а тем более, для драки не видел), но получалось плохо, меня все равно задирали и, в конце концов, били, не сумев задеть и не дождавшись нападения с моей стороны; как мне хотелось научиться драться так, как полагалось (по мнению среднего американца) любому «узкоглазому китайцу»; как, насмотревшись китайских исторических фильмов и боевиков, стал упорно одеваться во все черное и (для соответствия образу) сбрил волосы и брови, не взирая на мягкие упреки матери и снисходительные улыбки отца; как со мной пробовали заговорить по-китайски, когда я, в конце концов, отправился в Чайна-Таун, придя к выводу, что без владения КунгФу мне все же не обойтись, -- прежде всего потому, что подсознательно я был согласен с общей точкой зрения и, не имея возможности соответствовать классическому образу «крутого китайца» постепенно начал презирать сам себя.
В новой реальности то, что я помнил как увлечение, стало жизненной необходимостью, но в остальном это мало что изменило в моей жизни до сегодняшнего дня. Разве что в школе, поле того как я, позанимавшись полгода в зале мастера Чена, несколько раз спокойно и со знанием дела раскидал главных бузотеров и любителей глумиться над слабыми (не ожидавших такого развития событий), ко мне намертво прицепилась кличка «черный дракон», которой я, поначалу жутко стеснялся, -- потом стал воспринимать спокойно, но все равно старался лишний раз не вспоминать. В прежнем моем прошлом я, начав серьезно заниматься КунгФу, тоже раскидал первых школьных хулиганов, только защищал я тогда не себя, а тех, к кому они цеплялись (и, периодически, были), и никакая кличка после этого ко мне не прилипла, чему теперь, сравнивая два варианта развития событий, я искренне позавидовал. Впрочем, как ни парадоксально, для «закона соответствия» эта школьная кличка, -- аргумент, согласующий мое прошлое с тем, что произошло сегодня, и с этим ничего не поделаешь (во всяком случае, эта деталь новой реальности не мешает мне настолько, чтобы искать способ обойти мистические законы).
Я вновь сменил облик, чтобы обзавестись не такой удобной, но более привычной, одеждой, -- прежняя исчезла бесследно, как и мое прежнее тело, в момент, когда мою цы поглотила зачарованная жемчужина, чары которой переправили ее в статую дракона из черной бронзы, -- дома я просто одену новую, а пока, чтобы не привлекать внимания, придется воспользоваться такой (более правильной и удобной, с драконьей точки зрения), -- представляющей собой неотъемлемую часть моего облика (хотя обнаружить это, опять таки, сможет разве что тот, кто попытается ее с меня снять, чего я вполне могу не допустить).
Одежда послушно изменилась, хотя я не прилагал для этого особых усилий. Еще один мистический парадокс: в новой реальности она больше гармонировала с законом соответствия, учитывая не только мою драконью природу, но также место, время событий, и предшествующие события. Джинсы, футболка, куртка (тоже джинсовая), кроссовки, небольшой рюкзак из черного (как и вся одежда и обувь) нейлона за плечами, -- все фирменное, не слишком дорогое, но максимально удобное, практичное: что в школе, дома, или на улице, что в спортзале у мастера Чена, он, в отличии от тех, кто ценит прежде всего внешний антураж боевых искусств никогда не требовал, и не разрешал нам переодеваться для тренировок в сменную одежду (на любые возражения отвечая, -- «противник не даст вам такой возможности»), за то подробно объяснял, кто из многочисленных фирм-производителей делает действительно удобные, хорошие вещи, больше всего похожие на то, что носил тот, или иной из учеников до того, как начал тренироваться в его зале (без помощи мастера вряд ли кто-либо из них смог бы решить эту весьма непростую задачу).
Домой я вернулся под утро, хотя очень спешил и двигался так быстро, как мог, не привлекая при этом внимания поздних прохожих и прочих случайных наблюдателей. Родители никогда не считали себя вправе вмешиваться в мою личную жизнь и не были склонны переживать за меня, зная, что я вполне могу постоять за себя, -- а природная способность дракона передвигаться бесшумно (которой, как выяснилось, я мог пользоваться в человеческом облике столь же естественно, как в драконьем), помогла мне попасть в свою комнату не разбудив их, -- так что этот факт остался незамеченным.
Снова сменив облик, чтобы избавиться от одежды, бывшей его неотъемлемой частью, я переоделся в свою любимую пижаму из черного шелка (которую всегда считал гораздо более правильной одеждой, чем та, что мне приходилось носить днем) и с наслаждением улегся в постель, -- усталости я не чувствовал, но невероятные события сегодняшнего дня (сколь бы счастливыми для меня они ни были) настоятельно требовали отдыха.
Засыпая, я улыбался во весь рот, предвкушая завтрашнюю (точнее уже сегодняшнюю) встречу с мастером Ченом, -- бывший императорский маг наверняка оценит тонкий юмор судьбы и от души посмеется над ним. Прежде, чем уснуть окончательно (спокойнее и крепче, чем когда-либо прежде), я успел подумать о том, что, хоть я и не знаю своего будущего в этой, -- новой реальности (да и не хочу знать), -- скучной моя жизнь наверняка не будет, и уж во всяком случае теперь мне не нужно «выбирать свой путь в жизни». Я уже выбрал его, коснувшись жемчужины дракона, зная при этом ее секрет.
- Источник идеи – фильм «Человек с железными кулаками».
- Имеются в виду единороги из англоязычных рассказов в жанре TF “Environmental Protection” и “Straw Unicorns” (Environmental Protection (EVP) (a story series)).
